Василий и не чаял, что беседа выйдет простой и быстрой. Еще утром, на кладбище, на лице отца читалось знакомое непримиримое нетерпение. Он явно с великим усилием сдерживался, чтобы не учинить расправу прямо на людях. Теперь же, когда они остались наедине, отец не позволил Василию даже разоблачиться. Сам лично провел в свой кабинет, крепко удерживая за руку - как будто бы у виновного имелась возможность улизнуть! - и немедля стал пробирать.
- Где ты был?
Даже в столь невинном вопросе наверняка имелся подвох. Впрочем, молчание бы лишь еще более обозлило Софийского.
- За холмы ходил...
- Брешешь!
Софийский склонился над поверженным сыном, глядя ему прямо в глаза.
- Брешешь, Васька! Мои солдаты за неделю, почитай, все леса поисходили. Но тебя не встречали...
- Правду говорю, отец! Ей-богу! В старом зимовье за холмами останавливался.
Генерал отвел глаза - собирался с мыслями. Впрочем, передышка не затянулась.
- С кем ходил?
- Один.
Софийский хмыкнул.
- Ты? Один? На охоту? Да из тебя охотник-то, все, что сын - никудышный. С какой вдруг стати?
- Да ни с чего ни возьми зажелалось...
- Лжешь.
- Не лгу!
- Отчего же ты не сказал, куда и зачем собрался?
- Не лгу!
- Отчего же ты не сказал, куда и зачем собрался?
- Простите! Мысль шальная в голову ударила, вот я и ушел, в час собравшись...
- В метель ушел.
- Мне хорошо ведома та местность...
Софийский подошел к необъятному столу, взял бокал с коньяком, разбавленным водой, сделал два шумных глотка.
- То, что сгинул, поддавшись сиюминутной блажи, и с матерью не простился - тот грех навсегда на твоей душе останется, - от таких слов в голове Василия сызнова загудело, в уголках глаз скопились слезы. - Но это одно. Другое - нынче ты вновь меня опозорил. И за что только господь нас так наказал?
Василий громко дышал - грудь сжали подступающие рыдания.
- Ты явился на погребенье матери в бабьем платке и тулупе. Паяц! Изволил открыть всему городу, что те гнусные разговоры, которые ходят о тебе - чистая правда. Отныне даже те, кто не желал верить, собственными глазами в том утвердились. Не смей рыдать, как девка, паскудник! - схватив Василия за ворот, отец вернул его на ноги. - Объяснись. И живо!
Что тут можно выдумать?
- Я надел его случайно, ради шутки...
- Шутки? Смерть матери кажется тебе забавной?
На Василия обрушился поток новых шлепков и укоров.
Но со временем Софийский погас. Запал иссяк, да, к тому же, настала пора вспомнить и о гостях, прибывших разделить скорбь.
- Ты порочен, Васька. Я стыжусь тебя, - сказал генерал уже вполне спокойным тоном.
В иные дни слова отца, без сомнения, задели бы Василия за живое, но нынче его слишком подавлял свой собственный груз.
- Ступай, приведи себя в порядок и сходи вниз. Выйдешь - лишнего не болтай, хоть единый раз держись прилично...
Отряхнув невидимую соринку, генерал намерился выйти из кабинета. Однако Василий, набрался храбрости и окликнул его:
- Отец! Известно ли, кто совершил преступление?
- Так ты и не слышал? Гидка-нанайка. Пригрел я змею. Сбежал незаметно - как только смог? - в свое селение, отраву взял - и вернулся, чтобы матушку твою отравить. Одного не разумею - за что? Она к нему лишь великодушие проявляла, защищала даже от меня. Ну ничего: завтра суд, а сразу после отправлю солдат поговорить по душам с их шаманкой.
Василий комично прижал руки к щекам. В этот миг он и впрямь выглядел как чистый паяц, и Софийский, несмотря на мрачный настрой, против воли усмехнулся.
- Я тоже не могу поверить в этакую неблагодарность, но увы.
- Но откуда вы это знаете?
- Деникин все выяснил, и дня не прошло. К великому сожалению - и лучше ты узнаешь об этом от меня - мне пришлось дать согласие на кое-какие неприятные научные вещи, которые надобилось проделать над твоей матерью. Однако тем самым мы ускорили выявление преступника, - отвечал Софийский.
- И что теперь будет?
- Как я и сказал, завтра суд. И Гидку, и вторую убийцу я велю повесить. Душа твоей матери получит отмщение и обретет покой.
- Но ты не смеешь! - закричал Василий. Единым скачком он достиг отца и схватил его за руки.
- Ты о чем? - опешил генерал.
- Не смеешь его вешать!
- Что-что? И отчего же вдруг?
- Не смеешь!
- Ты истинно помешался, Василий. Полагаю, тебя следовало бы определить в душевную лечебницу, - Софийский брезгливо отодвинул сына в сторону. - Иди к себе. Умойся, облачись в мужскую одежду и следуй в гостиную, как того требуют от тебя и приличия, и твоя покойная мать.
Генерал-губернатор вышел, не притворив за собой двери.
Василий постоял несколько минут, не изменяя положения. Затем он в бурном порыве взъерошил на себе волосы и, как и велел отец, проследовал в свою комнату. Просторные, светлые покои с бежевыми обоями и до того высоким потолком, что если бы Василий внезапно вырос ровно вдвое, то все равно не уткнулся в него макушкой. С размаху прыгнув в кресло вперед лицом, сев на колени, он закусил зубами плюшевую обивку и закричал. Ткань отчасти приглушила крик, но оттого он звучал еще более жутко, напоминая низкий рев - точь-в-точь такой же, что издал бы и раненый зверь.
Вопль донесся и до людской, и до гостиной. И там, и там собравшиеся подняли вверх глаза, и сокрушенно качая головами, дали ему оценку:
- Васька-гадник то слышь, как скулит... Совесть, видать, заела - с барыней-то не простился.
- Эх, как Василий Сергеевич по матушке-то убивается...
Лишь Софийский сделал вид, что ничего не услышал.
***
К вечеру управа наполнилась голосами. Громадина околоточный привел хмельного ремесленника, мастера по скобяным товарам. По разговору Чувашевский понял, что тот на спор залез принародно в чужой двор и пытался похитить свинью.
- Ей-богу не я! Да на что мне какая-то порося? Все Федьки-плотника наветы, - бурно жестикулируя, божился грабитель.
- Побойся бога: своими ж глазами видел, с поличным тебя взял.
- Это бесовские мороки! Примерещилось, чай!
- Опился на погребении, вот и буянит, - заметил околоточный, что дежурил в управе с самого утра.
Чувашевский смеялся, но иные постояльцы веселого настроя не разделяли. Маленький иноверец с косой по-прежнему лежал, сжавшись в клубок - казалось, что за день он так и не сменил свое положение. Женщина вполголоса молилась, прикрыв глаза.
- Боязно, небось: как-никак, завтра повесят, - вновь высказался собеседник.
Чувашевский сочувственно вздохнул.
Вскоре заглянул и фельдшер. Не без удовольствия осмотрев раны учителя, он отметил, что уже совсем скоро освободит своего пленника, позволив воротиться домой. Чувашевский желал этого прямо сейчас, а не в будущем, потому особой радости не выразил.
- Ну, полагаю, сегодня вы справитесь и без моего общества. Ежели вдруг что, тотчас просите околоточных сходить за мною, я им о том сообщу...
- А как же письмо? - обиженно спросил Чувашевский.
Уже несколько дней учителю не давала покоя мысль, что он так и не ответил на весточку брата. Ему хотелось нынче же исправиться, однако, несмотря на быстроту чудесного исцеления, он все же пока не имел возможности писать послание собственноручно. Учитель подступал с просьбой к фельдшеру, но тот все отнекивался, ссылаясь на занятость, и предлагал выслать телеграмму. Но Чувашевскому не импонировал пустой стиль подобного быстрого ответа, и он продолжал настаивать на своем. И никакие уговоры, что адресат в любом случае не получит письма ранее, чем через несколько месяцев, не возымели ни малейшего действия.
Фельдшер, уж было намерившийся уходить, сдался.
- Ну ладно, воля ваша. Давайте писать. Однако же перейдем в кабинет помощника: там не пахнет, есть стол, да и не потревожат.
Взяв ковыляющего Чувашевского под руку, фельдшер провел его и усадил на посетительский стул.
- Дите сгубили, и меня ни про что сгубят, - вдруг отчетливо и горестно сказала женщина за тонкой перегородкой, прервав молитвы.
Фельдшер разложил бумаги, достал перо с чернильницей, отмечая вслух, что используются они не столь часто, как следовало бы представить.
- Что писать станем?
Чувашевский задумался. Отчего-то ранее он не подумал, что понадобится посвятить фельдшера в детали личной жизни, и теперь смутился.
- Так что же?
Сглотнув, учитель начал:
- Дорогой брат... Сердечно и от всей души поздравляю тебя с радостным событием. Полагаю, что с любезной супругой твоя семейная жизнь станет складываться успешно и душевно.
- Не так быстро: я совершенно не успеваю.
- Прости, что отвечаю тебе с опозданием. Некоторое время назад я, простудившись в нынешнюю стужу, немного занедужил. Однако сейчас уже совершенно здоров, так что ты можешь быть спокоен на сей счет...
За перегородкой громко - но, как подумалось Чувашевскому, радостно - вскрикнула женщина. Ей вторил счастливый детский визг.
- Господи! Ты меня услыхал! Варюшка!
- Ну, говорил же - отыщем мамку твою. И точно гляжу - набедокурила. Здравы будьте, служивые! - от звуков громкого баса стены управы, казалось, вздрогнули.
- И вам здравствуйте, доктор! - отвечали околоточные.
- Черноконь, давний мой знакомец. Впрочем, и вы его наверняка знаете, - заметил фельдшер.
- Доводилось встречаться, - кивнул Чувашевский.
- Что наделала эта женщина?
- Убийца она. Господина полицмейстера со своей бандой порешила.
- Не я это! Не я!
- Вот незадача-то. Что с дочкой-то ее теперь делать станем? В сиротский дом бедняге прямая дорога.
- Это не ее дите. Она нянька.
- А чья она?
- Вагнеров. Покойных. Вот она капитана-то к праотцам как раз и отправила.
- Не я то!
- Слыхал про то, что с ними стало... Что смотришь, непутевая? Вот на каторгу теперь и пойдешь.
- Не на каторгу. Сам ее, верное дело, повесить велит.
- И когда же?
- Да прямо завтра.
Обладатель баса цокнул языком.
- Беда! А кто тут в углу? О, это ж Гидка, у нашего самого жил. Гидка! Помнишь меня?
- Что-то лопочет. Эко вы его разговорили. Что ж вы раньше-то не пришли - глядишь, он бы чего и нам поведал.
- Гидка! Старый ты хитрюга! А он-то у вас с чего оказался?
- Так неужто ж на погребении не слыхали? Он же свою хозяйку и сжил.
- Ай-ай-ай... До чего же дивные дела творятся в городе. Я к вам чего зашел-то. Ну, сперва, конечно, мамку ее найти. А заодно хотел глянуть на того больного, что ваш фельдшер лечит. Слыхал, какой-то чудной методой, вот и хотел поглядеть.
- Ай-ай-ай... До чего же дивные дела творятся в городе. Я к вам чего зашел-то. Ну, сперва, конечно, мамку ее найти. А заодно хотел глянуть на того больного, что ваш фельдшер лечит. Слыхал, какой-то чудной методой, вот и хотел поглядеть.