- Чудесные вести, Сомов! - искренне обрадовался Деникин. - Все бы дела сами собой так разрешались!
- Тогда для чего нужны мы? - тихо возмутился Ершов.
- Мы ночью к вам заходили. Она - Сомов указал пальцем на няньку - дюже болтать принялась. Язык у этой бабы точно деготь.
Деникин кивнул.
- Ершов мне уже рассказал. Ничего, требующего внимания. Ну что, уголовница. Игра закончена - бросай карты и пойдем ответ держать. Околоточные! Мне нужно четверо - по двое на каждого.
В глазах няньки промелькнул испуг.
- А что же Варя?
- Что Варя? В сиротский дом пойдет твоя Варя, как будто не знаешь. Сомов, ключи! Отстегивайте, но кандалы не снимайте: друг с другом их скрепим, так в паре и пойдут убийцы.
Невоспитанная и капризная девочка - а чего еще ожидать при такой наставнице? - громко заплакала. Она повисла на своей няньке и не хотела отпускать. Околоточные стали пытаться забрать ребенка силой. Деникин обратил внимание, что чувствительный Ершов отвернулся, не в силах на то смотреть.
Отвлекшись, помощник полицмейстера совсем не приметил, как в управе возникло новое лицо. Уж больно тихо оно подкралось - как непрошенный ночной гость к чужому добру. Пожалуй, в тех слухах, что блуждали по городу, имелась немалая доля истины.
- Гида, дружочек, - выдохнули прямо над ухом. Деникин даже вздрогнул от неожиданности.
- Куда вы его тащите! А ну, оставьте! Я его заберу, - приказал молодой голос.
Посмотрев мгновение на молчавшего помощника полицмейстера, околоточные отвечали:
Посмотрев мгновение на молчавшего помощника полицмейстера, околоточные отвечали:
- Никак не можно, господин Софийский.
- Я и не спрашиваю, а велю. Немедленно дайте мне этого человека! - пришедший дернул за цепь, да так, что повалил явно взволнованного арестанта.
Оставленная без присмотра девочка тем временем вернулась к Павлине, и они, как ни в чем не бывало, вновь разместились на лавке, во все глаза наблюдая за сценой.
- Нет-с... - околоточный легонько отстранил Василия и потянул цепь на себя.
- Не тронь меня, а то пожалеешь! - взвизгнул тот. - Кем ты себя возомнил? Это человек - из моего дома.
Околоточные вновь с мольбой взглянули на Деникина.
- Мы знаем. Да только велено вести его в городскую управу на суд.
- Кем велено?
- Его превосходством...
- Это мной велено, - наконец-то - и вполне уверенно - выступил Деникин. - Они - убийцы. И мой долг велит отдать их суду.
- Так это вы тут теперь за главного, - сын генерал-губернатора обернулся. Миловидный, невысокий, стройный, молодой - не более 20 лет от роду - однако юное смазливое лицо уже утратило следы невинности. - Что ж, ну ладно - именно с вами я и хочу поговорить. Прямо сейчас, вопрос не терпит отлагательства! Но только там, где наверняка не услышат, - поморщился молодой Софийский, когда помощник полицмейстера указал было на свой отгороженный закуток.
Взяв ключи от запертого кабинета прежнего начальника, Деникин повел гостя туда.
- Ершов, вы мне понадобитесь...
- Нет! - запротестовал Василий. - Я хочу говорить с вами одним.
- После тех речей, что вы уже сказали, и ваших действий, боюсь, это совершенно невозможно. Мы просто не вправе вам позволить вести с кем-либо из управы беседу наедине. Кто знает, может быть, вы нападете на господина помощника или изволите оскорбить его, предложив мзду? - немыслимо дерзко отвечал Ершов, взяв при том крайне оскорбительный тон.
Деникин ожидал нового всплеска чувств, представляя, что сын самого Софийского уж точно потребует от какого-то околоточного самого жесткого ответа. Однако Василий лишь коротко согласился:
- Коли так, то идемте.
***
В давно нетопленном небольшом кабинете стоял лютый холод и пахло запустением. Все вещи и бумаги полицмейстера оставались на своих местах - ровно так, как он их оставил в свой последний день на службе. Это производило неприятное впечатление.
Кабинет стоял запертым с тех самых пор, как почтовые сани доставили тело его хозяина, и туда так никто и не заходил. Хотя Ершов порывался - конечно, маскируя свое неуемное любопытство под служебную надобность.
Теперь же, добравшись до желаемого, он, блестя глазами, озирался по сторонам. Деникин мог поручиться, что околоточный не сдержится и что-то утянет - как произошло и с имуществом Осецкого. Нет, не ради поживы, а все из ложной и патетичной трактовки долга да поисков истины.
Оставив Ершова с его занятием, Деникин расположился в весьма удобном полицмейстерском кресле, тоже остуженном, как и вся обстановка, что чувствовалось и сквозь шинель.
Без позволения, Василий весьма фривольно сел напротив, уперев локти в колени и поддерживая руками голову.
- Что вы желаете сказать нам, господин Софийский? Но только, прошу, не медлите: нам надобно до полудня увести преступников на суд.
- Гида ни о чем не знал. Это был мой для него подарок, - глядя вниз, отвечал Василий.
- Что вы имеете в виду?
- Это я. Я взял настойку на корню чемерицы в селении нанаев на холмах.
- Вы подарили ее убийце? Но это вовсе не меняет дела, Василий Сергеевич. Не столь важно, откуда она появилась.
- Нет, говорю же! Гида вовсе ни при чем. Он и не ведал, что я ходил в селение и принес настойку.
Ершов подставил к столу еще один стул и сел подле Василия.
- Вы хотите сказать, он совершил злодейство нечаянно? - спросил околоточный, опередив мысль Деникина. - Это, несомненно, могло бы облегчить его участь.
- Нет, не случайно. И то был вовсе не он.
Василий вдруг заплакал, всхлипывая, как малое дитя.
- Я не в силах более терпеть... Не могу...
Деникин и Ершов нетерпеливо ждали.
- Это сделал я.
- Но как же?.. Вы хотите сказать, что отравили вашу матушку? По случайности?
- Она никак не должна была это выпить! - выкрикнул Василий, и продолжил - быстро, хоть и запинаясь. - Я влил настойку, всю бутылку, в коньяк, что отец держал в своем кабинете. Он прикладывался к ней каждый день. Я рассчитывал, что коньяк спрячет вкус чемерицы, и первые дни ему просто будет худо, но он не свяжет недуг с бутылкой, и, может, и еще раз отхлебнет... А потом бы яд возымел действие. Но даже если и нет, на меня ничего не указывало. Я сразу ушел в старое зимовье за холмы, и думал, вернувшись, сказать, что был на охоте.
Полицейские переглянулись. Ершов даже внешне кипел от возмущения, нисколько не сомневаясь в сказанном. Но и недоверчивый Деникин на сей раз изменил своему обычаю. У сына генерала не имелось ни единого резона лгать, выгораживая мелкого челядинца, да еще и из нанаев - столь же неприметного, как часть обстановки.
Походило на то, что Василия и впрямь привели в управу муки совести.
- Мы с отцом никогда не ладили... Он невзлюбил меня с самого рождения, - взяв со стола стальное перо полицмейстера, Василий нервно теребил его в пальцах.
Как выяснилось, он еще не закончил свои откровения.
- Он догадывался. Еще немного, и точно бы обо всем проведал и сжил нас обоих со свету.
- О чем же он должен был узнать? - спросил Деникин.
- Мы... Я и Гида... Я хотел, чтобы мы оставались вместе.
Повисло молчание.
- У нас отношения! - глядя в глаза Ершову, выкрикнул Василий.
Деникин встал. Не скрывая брезгливости, он заметил:
- Верно, Софийский... Ваш рассказ, и в самом деле, важен. Выйдем, Ершов.
Оставив плачущего Василия, напарники покинули кабинет.
- Какая неизъяснимая мерзость! Этот город и впрямь щедр на удивления, - Деникин сплюнул на пол, словно желая отделаться разом и от неприятного впечатления.
- Прегадко, - подтвердил Ершов.
- Пожалуй, у нас нет резона вести куда-то нанайку.
- Его бы надобно и, в самом деле, возвратить его превосходительству.
- Но ведь кому-то придется рассказать обо всем Софийскому!
- Вам?
Ершов был прав. Как назло, Софийский не изволил сегодня прислать помощников для охраны убийц. Отсылать же со столь важным сообщением кого-то из людей, посторонних генералу, выходило совершенно неприемлемым.
Оставалось одно: идти в городскую управу и лично нести дурные вести.
***
Второй раз за день Деникин репетировал речь. На сей раз - в безмолвии: Ершов до того поразился признаниям Василия, что и теперь, по-видимому, их обдумывал.
Нужно быть предельно тактичным, предусмотрительным, использовать как можно более обтекаемые определения, избегать лишних подробностей... Лучше не преподносить весть, как точное обстоятельство, а намекнуть, что все еще не до конца ясно.
У ворот городской управы собралась немалая толпа. Объявили, что на суд смогут пройти все желающие, и теперь горожане нетерпеливо ждали, когда введут душегубцев.
Ждал и генерал-губернатор, чего Деникин и опасался. Вышло бы куда лучше, если бы первыми пришли они с Ершовым.
Софийский сидел за столом общего зала в полном облачении, в компании головы, писаря, двух служащих канцелярии и нескольких офицеров.
- Ну, привели? - кивнув, добродушно спросил он.
- Ваше превосходительство, позвольте поговорить с вами наедине, - собравшись с силами, ответил Деникин.
Шумно кашлянув, генерал медленно встал и жестом предложил выйти в смежное помещение.
- Вы опоздали... Надеюсь, на то имелась веская причина и потому вы меня отозвали, - торопливо высказал он, едва они переступили порог.
- Именно так, Сергей Федорович.
- Ну-с?
- Ваш сын Василий признался в убийстве вашей супруги.
Генерал молчал, сверля немигающим взглядом. Его веко слегка подергивалось.
- Это вышло случайно. Он намеревался отравить вас, с тем и влил яд в бутылку коньяка, лежавшую в вашем столе.
- Не ожидал я, что зайдет так далеко... - тихо и глухо сказал Софийский.
- Он заметил, что имел содомские отношения с вашим человеком из нанаев, и боялся, что вы их прервете...
- Подлец! Негодяй! Какая мерзость! - схватившись рукой за расчерченный морщинами лоб, генерал-губернатор сник, сжался, уменьшившись в размерах, и напоминал зашибленную собачонку. - Оставьте меня, Деникин! Вы свободны. Суд переносится... Не до того мне нынче.
***
С немалым трудом распрощавшись с Ершовым, весьма довольным оттого, что каторжанке нынче ничто не грозило, Деникин, несмотря на ранее время, направился прямо к Цинь Кианг.
Цветы искать уж было недосуг, так что он зашел в лавку галантерейщика - ту самую, где впервые встретил китаянку, и купил набор стеклянных пуговиц с синими шариками внутри. Пусть и не дорогой, но все же подарок.
Зайдя в дом Фаня, Деникин распугал его обитательниц, которые неприбранными шатались в первом этаже. С веселым визгом девушки разбежались по своим помещениям. Их крики привлекли ту, что помощник полицмейстера звал про себя привратницей. При свете дня, без прически и многослойного платья, она выглядела куда менее карикатурно. Зевая, она молча показала рукой, что гость может пройти.