Я люблю её больше жизни и знаю, она не способна на месть, это всего лишь слова, призванные спрятать страх, отмахнулся Сэн. Дядюшка, есть ли у меня хоть что-то, ценное для канцлера? Вряд ли он одобрит лист, если расплатиться мне нечем.
Вероятно, есть. Ведь лист попал к нам, и передать его мог лишь посланник канцлера в Тосэне, предположил Монз. Иди, улаживай дело. Да, прямо теперь достань саблю из чехла. Тревожно Лучше бы я не хлопотал о поручителе.
Монз потёр спину, кряхтя, поднялся и захромал в свою комнату. Следом убежала мама Ула, прихватив короб, звякающий флаконами, цокающий баночками с мазью. Ул поёжился, глянул в серое предрассветное окно.
Серебряная весна вот-вот иссякнет. Впереди нежданная, дух захватывающая дорога в столицу. Вопрос Сото истрепался за два месяца жизни в городе, утратил что-то главное в звучании. Человек ли ты разве рождение дает ответ? Граф Орсо человек, и тот наемник, что лез убивать Монза ночью человек, и мама Лии, всерьез грозившаяся спалить Тихую Заводь человек. Рождение ничего не дает и не отнимает. Зато каждый день жизни оставляет отпечаток, вносит крохотный штрих, постепенно создавая ответ.
Глупо лезть в чужие беды, да ещё с головой. Мама станет переживать и будет ли она в безопасности, непонятно. Лия выбрала Сэна, для неё цветочный человек лишь воспоминание детства. Вдобавок эта Лия иная. Почему же нет сомнений в том, что надо ехать и стараться исполнить поручение изо всех сил? Ради Сэна и Лии? Или ради себя и своего права быть человеком?
Ул помотал головой, буркнул едва слышно «не то». Усмехнулся. Глупо отпираться, он хочет ехать и уже влюблен в предстоящую дорогу, в новые встречи и тайны, сокрытые за каждым поворотом. Он хочет покинуть тесные стены и подставить лицо ветру. Он хочет найти новые вопросы, такие же ценные, как заданный Сото. Он хочет однажды понять, к чему стремится душа, если от мысли о дороге так щемит
Алое лето без зорянок и кувшинок, со вздохом предрёк Ул. И улыбнулся.
Бес. Замок у водораздела
Шорох в траве, мягкое и стремительное движение на кончиках пальцев Длинный прыжок, касание ладонью о кочку и вот пальцы-когти пережимают горло кролика, одним движением выдавливают жизнь, но не всю Очень вкусно обонять страх. Покорный, безропотный, обреченный. Страх меняет вкус добычи, в нем смысл охоты.
Рэкст перекатился в траве, немного полежал на спине, щурясь и наблюдая солнце сквозь ресницы. Теплый кролик слабо дергался под рукой. Еще два, добытые чуть ранее, не остыли, но уже обескровлены там, на пригорке. Отчаянно трещат сороки. Весь лес полнится настороженностью. Лес заметил хозяина и трепещет, признавая себя территорией высшего хищника. Его личной землей. Его и только его!
Лес полон запахов и звуков. Лес родной дом зверя. Бес зевнул и нехотя встал, и совсем уж нехотя нашел взглядом обувь. С отвращением добрел, пнул сапоги из-под куста натянул. Покосился в сторону висящей на ветке рубахи и отвернулся. Взрыкнул, прокусил шею кролика и напился крови. Теплой, сытной крови, хранящей так много важного зверю память охоты, страх дичи, вкус личной добычи.
Вдалеке фыркнул конь. Бес поморщился, отбросил тушку. Людишки даже здесь нет от них свободы и отдыха. Надо надеть рубаху, заправить в штаны. Надо умыться.
Конь двигался шагом, и седок определенно знал, куда направить его. Бес принюхался и поморщился. Сгреб все три тушки, связал и перекинул через плечо. Немного постоял, колеблясь в принятии решения, и все же пошел навстречу шуму.
Всадница на сей раз выбрала вороного коня, чтобы ослепительно белое платье сияло ярче. Серебро и прозрачные камни отделки сбруи разбрызгивали радужные искры. Перо цапли в прическе крепилось булавкой с таким огромным камнем, что это смотрелось вызывающе.
Мне сообщили в замке, что ты охотишься, мелодично, с едва различимым придыханием, проворковала гостья.
Пора бы выучить, я не делюсь добычей и не ценю общество в такое время.
Даже общество княгини? бархатно поинтересовалась гостья.
Рэкст долго смотрел в зеленые с золотыми искрами глаза, огромные, тонко и точно подведенные тушью. По кончикам волос беса сбежало несколько багряных искр, ветер коснулся прядей и пропал.
Десять лет назад я выкупил тебя у шлюхи мамаши, так и не знаю, почему. Девять лет назад предложил выбор: жизнь до последнего дня у меня за спиной, в моем логове или работу на меня. Ты выбрала власть и дом людей. Я помог тебе войти во дворец.
Зачем напоминать то, что мы знаем? Я исправно плачу за услугу и буду платить до последнего дня, княгиня, которой и теперь не исполнилось тридцати, капризно надула губы, играя в ребенка. Хочешь, я скажу, что тогда ошиблась? Она намеренно создавала паузы, чтобы заполнять их взволнованным дыханием. С тобой страшно интересно, без тебя страшно тоскливо.
Похоть, вот как это называется в простых словах, покривился бес. Ради того выбора, сделанного с первого раза, а ведь я обычно даю три попытки Ради прошлого говорю: убирайся прямо теперь, навсегда и без оглядки.
Эй, я княгиня, а не девка, на щеках красавицы выступили пятна. Я привезла то, что тебе нужно. Добыла у него, как и прежде. Пять дозволений без имени, сразу пять. Конечно, он старый и смешной, я кручу им, как угодно, но я добыла и теперь хочу
Бес прикрыл глаза и постоял немного, слушая лес и пропуская мимо ушей женский визг. Затем в один рывок оказался рядом с конской шеей, взметнулся в прыжке и спружинил на кончиках пальцев, придерживая повод, успокаивая коня.
Человечья шея хрустнула так же просто, как кроличья. Тело дернулось и стало медленно, мягко сползать из седла.
Бес наконец открыл глаза и отступил на шаг. Он проследил, как складки белого платья стекают и успокаиваются. Лишь затем бес отвернулся, нащупал при седле чехол с бумагами, вскрыл конверт с княжеской печатью и без интереса прочитал указы. Пять открытых на право убить волей правителя кого угодно, имя не вписано. И шестой с внесенным рукой князя именем его третьей, нежно любимой, молодой жены об интригах и любовниках которой в последнее время ходит ужасающе много недопустимо достоверных слухов.
Я палач, я всегда знаю о данном мне поручении, если оно чья-то смерть, не оглядываясь на труп, взрыкнул бес. Твой муж не хозяин мне, но у нас с родом Миор давняя сделка. Они позволяют мне убивать людей в этом мире изредка. Я позволяю им вписывать имена в указы еще реже. Я мог не искать жертву, если бы она, то есть ты, сбежала до прочтения мною указа. Дурой ты жила, дурой и подохла.
Бес смял листы, в которых не было имен и длинно, тоскливо взвыл. Не оглядываясь ни на кроликов, ни на княгиню, он пнул вороного в бок, напугав и заставив умчаться прочь и пешком побрел к замку.
Кто сказал, что мне нужны эти бумаги, тем более так скоро. Тем более с запасом, поморщился бес. Могла выжить и увезти листки. Могла сделать хоть одно занятное дело за всю свою бездарную жизнь. С-сука. Теперь придётся начать большую охоту.
Глава 4. Багряный всадник
« и снова упомяну о дарах крови. Не ведаю, отчего поделены они на четыре ветви. Не могу вникнуть в суть разделения и его природу. Да, алые нобы непобедимы в открытом бою и наделены пониманием чести. Синие знают вес слова сказанного и, тем более, нанесенного на бумагу. Золотые умеют управлять собою или окружающими, смотря что изберут. Белые исцеляют тело или душу, кто как справляется Всё верно. Но как делить дары, если они грани единого, во что я верю! И как обособлять их, если кровь порой проявляет цвет в безродном деревенщине и, наоборот, утрачивает в законном потомке древнейшего рода?
Сила крови не в наследовании от отца или матери, а в воспитании, в душевной организации, в личном выборе человека Так я понимаю голубую кровь нобов, только так: с делами нашими и помыслами, с ростом души, кровь обретает цвет. А герб, род, предки это не суть, а шелуха. Разве вот одно исключение, может статься, на весь мир наш единственное: кровь семьи Боув. Я избрал путь странствия сюда, на холодный северный берег, отчасти из-за намерения увидеть их. И я подтверждаю: эта кровь особенная!
Люди ли Боувы? Люди ли они, если внешность их неизменна от века к веку, если повадка их сродни Рэкстовой, если выдержать взгляд их жутких багряных зрачков непосильно даже сильному нобу алой крови, как мне думается Если против всех правил наследования крови и силы они всегда и неизменно воины, алые, а при том их коварство неискоренимо. И дополняется оно неуместной и немыслимой силой лекарей порою перерождающейся в полнейшее бессилие, обесцвечивающее на поколения кровь и дар».
Ан Тэмон Зан, книга без переплета
Нет, только не в мою конюшню, пронеси его мимо, ветер дорог, хозяин постоялого двора бледнел и отступал шаг за шагом, пытаясь стать как можно незаметнее. Только не меченый Откуда ж вдруг вынесло мухортого, да к ночи?
Несчастливая масть коня не вызывала сомнений. По тёмно-бурому ворсу опрелостями обозначились тускло-рыжие отметины у глаз, возле ног, по брюху. Словно этого мало, грива не имела ровного тона. Чёрная в массе, она выделяла две рыжих пряди вроде потёков крови. Левую заднюю ногу уродовало седое пятно.
Увидев издали меченого сединой мухортого полагалось трижды сплюнуть через левое плечо, развернуться и пятиться до развилки дорог, чтобы затем без оглядки бежать, отказавшись от намеченных на день дел. Никто, пожалуй, не соблюдал всех нелепых условностей, криво усмехаясь по поводу суеверий. Но уж плюнуть-то не забывал! Украдкой, чтоб не засмеяли.
Мухортый двигался ровной рысью, достойной куда лучшей масти. Конь имел правильное сложение, крепкую спину и прекрасно поставленную сильную шею. Длинные ноги на рыси исполняли настильные, безупречные движения. Но проклятие масти сказалось во всем, для чего оно неизбежно. Убогое седло, потник драного войлока низко и неровно висит по бокам. Узда простая веревка, вместо кожаных сумок за седлом дерюжный мешок. А седок Хозяин постоялого двора отчаялся, рассмотрев заморыша, каких и зовут в насмешку мухортками. Не за цвет волос, но за убожество и тщедушность. Недоросль, весь пыльный, одет нищенски, в седле трясётся, как куль с мукой. Босые ноги то и дело выскакивают из стремян, не подогнанных по росту.
Ветер-батюшко, унеси да по полю, да за дальний лес, всхлипнул суеверный мужик.
Конь поставил уши, обозначив хоть так: он заметил, что повод натянут. Хилый седок расстарался и потянул ещё, верёвка жалобно хрустнула, но выдержала. Мухортый врыл в пыль все четыре копыта, проехал немного, скользя и глубоко оседая на зад. Перед крыльцом четвероногое проклятие плюхнулось крупом в пыль, то ли потеряв равновесие, то ли возомнив себя собакой.