Мест нет, просипел хозяин постоялого двора, тупо глядя в распахнутые ворота пустой конюшни
Эй, денег для тебя тоже нет, дядюшка, расхохотался замухрыжка, который умудрился не вывалиться из седла.
Он обнимал коня за шею и лыбился во весь рот Подмигнул понимающе, звучно хлопнул мухортого по боку. Порылся за пазухой, добыл медного пескарика, ничтожнейшую из монет. Метнул под ноги собеседнику.
Эй, не икай! Скажи, у кого сарай пуст до того, что и примет бояться без толку?
У старого Ясы, содержатель постоялого двора замахал дрожащей рукой. Туда, туда и далее, до края деревни, значит И далее, на отшибе он. Туда, да-а
Отсюда, да-а, передразнил наглый замухрыжка. Добавил деловито: Сразу пришлёшь овса коню и каши мне, договорились?
А деньги?
А проклятие? Я без оплаты спасаю твой кров от нас двоих, но могу и передумать. Введу коня в стойло или просуну его голову вот прямо в дверь, пусть пропойцы глянут, пригрозил заморыш, хлопая глазами с показной наивностью деревенского дурака. Эй, дядя, не вдыхай так сипло! Ругнёшься, я и завтра не уеду.
Мухортый заржал, издевательски извернув голову вбок и скаля белые зубы, не стёсанные временем. Пацан гулко влупил пятки в бурые бока, от чего «проклятие» встало на свечку, охлестывая себя хвостом, пританцовывая, смещаясь к крыльцу ближе и ближе. Когда до поборника примет осталось менее корпуса, конь мягко встал на все четыре ноги, подобрался, с места прянул косулей и сгинул за углом
Наказание за грехи, шепнули бескровные губы. Хозяин богатого дома прикрыл рот ладонью и жалобно заныл. Одёрнул себя, отдышался и проорал в голос: Кто на кухне? Живо соберите еды. На три на пять рыл, да побогаче. Оттащите Ясе ту еду и ещё полный короб с овсом, поняли? Усу востроглазого отправьте соглядать, пусть сразу даст знак, когда мухортый сгинет отсель. До того мне и жизни нет, и сна ни крошечки.
Наказание за грехи, шепнули бескровные губы. Хозяин богатого дома прикрыл рот ладонью и жалобно заныл. Одёрнул себя, отдышался и проорал в голос: Кто на кухне? Живо соберите еды. На три на пять рыл, да побогаче. Оттащите Ясе ту еду и ещё полный короб с овсом, поняли? Усу востроглазого отправьте соглядать, пусть сразу даст знак, когда мухортый сгинет отсель. До того мне и жизни нет, и сна ни крошечки.
Последние слова были сказаны едва слышно. Поводив рукой, как следует по примете призвания попутного ветра удачи, носитель всех местных суеверий удалился, зевая и потягиваясь. Судя по зычному храпу, еще до темноты крохи сна запершили в глотке аж с переливами.
Ул а кто ещё это мог быть без осложнений нашёл кривобокий сарай, подпирающий стену дома-развалюхи. Осмотревшись, Ул спешился, прихватил Бунгу за длинную чёлку и потащил к двери. На стук и вежливую просьбу о ночлеге ответили не сразу, зато несчастливую масть коня то ли не оценили в сумерках, то ли не сочли опасной. Охотно разрешили ввести Бунгу в сарай. Седока позвали гостем в дом.
Вычистив коня, Ул как раз дождался посыльного с ужином и овсом. Кивнул, не снизойдя до благодарности не за что, без доброты собрано, без души отдано. Ул просто подхватил тяжёлый узел с едой и поволок в дом, расставлять и раскладывать на колченогом столе, перед удивлённым до немоты старым Ясой. За ужином удалось вызнать новости округи и приметы завтрашней дороги, которые сводились к совету ехать прямо и не запалить коня. К ночи же искать постой в селе по ту сторону от брода, поскольку далее начнётся дикий лес. Старая короткая дорога проложена через него, но умные люди едут длинной, по опушке. В лесу злодеев нет, но и торных троп не осталось.
В кромешной темноте сытый Ул полез латать крышу, вдруг остро пожелав проверить, помнят ли руки деревенскую работу, не намнёт ли топорик мозоли.
Еще до рассвета Бунга выбрался на дорогу. Поверх мешков за седлом оказался увязан короб с остатками овса. Старый Яса щурил слабые глаза, махал вслед и шептал напутствия. Его жена, согнутая и слабая, успела сунуть гостю узелок с лепёшками и смаргивала слезинки: милый малыш гостил, на внука похож А когда ещё дочь навестит, ведомо ли? Отдали из дома, вроде удачно, но даже и так осиротели, одни остались.
Мухортый и его седок сгинули в редеющих сумерках, оставив позади долгие пересуды о приметах: днем на постоялый двор налетели такие гости, что хоть в гроб ложись по своей воле! А крыша у стариков оказалась починена лучше, чем сделал бы первый плотник из большого села, за серебряную денежку
Бунга, тебе масть как, не в тягость? виновато спросил Ул, устраиваясь полдничать за бродом, куда по мысли старика он должен был добраться лишь к сумеркам.
Рассёдланный конь мирно фыркнул, блаженствуя по шею в воде.
Эй, ты же вылиняешь, запоздало спохватился Ул, сломал лепёшку и показал коню половину. И так всякий день масть обновляется. Вернусь, украду у тех торгашей бак для смешивания краски и утоплю. Мошенники! То есть я обещал Монзу не воровать, но почему он прав а я нет, так и не понял. Значит, я тоже могу быть прав? Иногда.
Бунга задумчиво принюхался, кося карим глазом на хлеб и не спеша покинуть реку. Вздохнул и всё же потянулся к гостинцу, без спешки выбираясь на берег.
После протирания пучком травы масть вовсе перестала иметь хоть какое название. Ул лёг, глядя в небо и морща лоб, принялся шёпотом перебирать допустимые названия.
Чалый? Ох, о чем я думаю
Из Тосэна Ул выехал поздним вечером. День после бала весь оказался истрачен на убеждение баронессы, матери Лии. Следующий пришлось израсходовать, помогая Монзу рисовать две копии гербового договора и составлять письма в столицу. Еще до сумерек в глазах потемнело от усталости, но Ул смог при маме сделать вид, что бодр и готов в дорогу. Травница верила, как ей и было соврано самом Монзом: сын намерен навестить доброго дядьку Сото
Покинув город, Ул оставил коня и вернулся, добыл краску у мошенников, промышляющих перепродажей ткани, умыкнутой с разных складов. В темноте он перекрасил золотого Бунгу, притягивающего взгляды и сплетни. Пока конь сох, ночь занавесила закат, кинула лунный серп на облачный камень и принялась править его до остроты, важной в первый укос. Трава пахла медом и росой. Ул брёл босиком, щурился от тихой радости, вёл в поводу коня. До самого рассвета нёс на голове седло а когда солнышко помогло различать без ошибки цвета, пришло время прятаться в лес.
Знаменитая масть боевых нобских скакунов алое золото превратилась в загадочную зелёную бронзу. Показать такую хоть кому на дороге было решительно невозможно. Днём Бунга был повторно выкрашен в более тёмный тон, всю ночь бежал резвой рысью и вылинял. Так повторялось третьи сутки. Дорога двигалась неплохо, даже скорее, чем намечал Сэн. Конь оказался резв и неутомим. Но Ул не высыпался, злился на свою никчёмную ловкость, на пройдох мошенников как будто бывают мошенники честные! И на Монза, приказавшего оставаться неприметным.
Нам ещё пять дней таким ходом тащиться до столичных пригородов, вздохнул Ул, мысленно сверяясь с картой. Но как мне научиться красить тебя в годные цвета, вот вопрос. Золотой ты в столице не можешь появиться, но и зелёный тем более. Беда. Ну, давай собираться. В лесу хорошо, тень. И плохо тоже: мошки. На длинной дороге мошек немного, зато людей полно.
Ул потянулся, сел, оглядел заросли ивняка, прячущие место купания надёжнее стен. Брод рядом, день горит в полную силу. Странно, что дорога пустая, отметил Ул. С тяжёлым вздохом потянулся за потником. Бунга настороженно всхрапнул и лег.
Золотой скакун с безупречными породными бумагами и резвостью победителя столичных состязаний имел изъян, полностью лишающий его ценности: он ненавидел всё, связанное с людьми. Не терпел заседлывания, сопротивлялся удилам, впадал в бешенство при малейшем подозрении на близость хлыста.
Эй, ты хуже тётки Аны в день выдачи жалования работникам, приуныл Ул. Я не враг! Как с тобой Сэн договаривается, а?
Бунга завалился на бок и притворился мёртвым, даже глаза прикрыл.
От удил пришлось избавиться еще в Тосэне, заменив оголовье на верёвочное и по душам поговорив с упрямцем. Слушаться повода конь обещал по крайней мере, так решил для себя Ул. Вроде, пока не разочаровался. Хлыста у нынешнего седока не было, на ветки, отгоняющие мошкару, скакун постепенно научился не обращать внимания, оценив их полезность. По утрам Бунгу, подкравшись, удавалось ловко накрыть седлом и в одно движение дёрнуть подпругу. Конь делал вид, что не заметил приятеля. Но седлаться посреди дня? Добровольно? Открыто признать, что ты не особо норовист и даже доверяешь седоку?
Бу, оживай, попросил Ул.
Он встряхнул потник, бросил на конский бок и притаился рядом, держа наготове седло.
Бу
За рекой отчаянно, жутко взвыл зверь.
Бунга вытянулся, всхрапнул было заметно, как по шкуре прошла судорога страха. Ул ощутил на собственной спине встающие дыбом волоски, ничком рухнул в траву, хрипло дыша ртом и не смея двинуться.
Вой повторился, леденя душу. Прежде Ул не верил, что кровь может стыть в жилах. Такие слова годны лишь для детской сказки-страшилки. Но сейчас его кровь превращалась в нечто совершенно иное. По жилам изнутри будто скребло мелкими колючими песчинками. Кое-как заставив себя открыть глаза, Ул проморгался, с ужасом признавая: день вмиг выцвел от тумана. Волны серости набегают, удушают страхом, и вдобавок они наделены осязанием. Нет сил пошевелиться. Нет, никак нет
Руки упрямо сжались в кулаки. Ул скрутил себя в пружину и выпрямил спину. Подумаешь, вой! зло рассудил он, сжимая зубы и запрещая им клацать. От чужих криков он не побежит и не станет им поддаваться. Тем более уткнувшись лицом в пыль, как последний трус.
Очень страшно глянуть туда, в сторону брода. Но посильно. Туман валом прёт от реки, он уже подмял дальние заросли ивняка и сейчас сбарывает ближние, просачивается сквозь листву, трогает каждую ветку. Ул вскочил на четвереньки, постанывая от спешки, огляделся. Замер, ужаленный догадкой, как занозой. Вцепился в потник. Натянул войлок на конскую голову, стараясь успокоить Бунгу и спрятать от тумана дыхание скакуна. Затем Уд дрожащими пальцами перебрал имущество, поймал короб за борт, рванул, роняя на бок. Спешно вычерпал горстями овес, разбросал по конской шкуре, и поверх войлока тоже.