И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что ее ради радеть?!
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и еще документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
«Ложь это все, и на Лжи одеянье мое»
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,
Мазали глиной, спустили дворового пса
«Духу чтоб не было, на километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»
Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама пропилась, проспалась догола.
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах,
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет,
Правда, в речах его правды на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует!..»
Если проделает то же, что явная Ложь!
Часто, разлив по сту семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть, это чистая правда, ребята,
Глядь а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь а конем твоим правит коварная Ложь.
Под собою ног не чую
И качается земля
Третий месяц я бичую,
Так как списан подчистую
С китобоя-корабля.
Ну а так как я бичую,
Беспартийный, не еврей,
Я на лестницах ночую,
Где тепло от батарей.
Это жизнь! Живи и грейся
Хрен вам, пуля и петля!
Пью, бывает, хочь залейся:
Кореша приходят с рейса
И гуляют «от рубля»!
Рупь не деньги, рупь бумажка,
Экономить тяжкий грех.
Ах, душа моя тельняшка
В сорок полос, семь прорех!
Но послал господь удачу
Заработал свечку он!
Увидав, как горько плачу,
Он сказал: «Валяй на Вачу!
Торопись, пока сезон!»
Что такое эта Вача
Разузнал я у бича,
Он на Вачу ехал плача
Возвращался хохоча.
Вача это речка с мелью
В глубине сибирских руд,
Вача это дом с постелью,
Там стараются артелью,
Много золота берут!
Как вербованный ишачу
Не ханыжу, не «торчу»
Взял билет, лечу на Вачу,
Прилечу похохочу!
Нету золота богаче
Люди знают, им видней!
В общем, так или иначе,
Заработал я на Ваче
Сто семнадцать трудодней.
Подсчитали, отобрали,
За еду, туда-сюда,
Но четыре тыщи дали
Под расчет вот это да!
Рассовал я их в карманы,
Где и рупь не ночевал,
И уехал в жарки страны,
Где кафе да рестораны
Позабыть, как бичевал.
Выпью там такая чача!
За советчика бича:
Я на Вачу ехал плача
Возвращаюсь хохоча!
Проводник в преддверье пьянки
Извертелся на пупе,
То же и официантки,
А на первом полустанке
Села женщина в купе.
Может, вам она как кляча,
Мне так просто в самый раз!
Я на Вачу ехал плача
Возвращаюсь веселясь!
То да се, да трали-вали,
Как узнала про рубли
Слово по слову, у Вали
Сотни по столу шныряли
С Валей вместе и сошли.
С нею вышла незадача,
Я и это залечу!
Я на Вачу ехал плача,
Возвращаюсь хохочу!..
Суток пять как просквозило,
Море вот оно стоит.
У меня что было сплыло,
Проводник воротит рыло
И за водкой не бежит.
Рупь последний в Сочи трачу
Телеграмму накатал:
Шлите денег отбатрачу,
Я их все прохохотал.
Где вы, где вы, рассыпные,
Хоть ругайся, хоть кричи!
Снова ваш я, дорогие,
Магаданские, родные,
Незабвенные бичи!
Мимо носа носят чачу,
Мимо рота алычу
Я на Вачу еду, плачу,
Над собою хохочу!
Вадиму Туманову
Вадиму Туманову
Был побег на рывок
Наглый, глупый, дневной,
Вологодского с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы,
А за нами двумя
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Аль вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Нам добежать до берега, до цели,
Но свыше с вышек все предрешено:
Там у стрелков мы дергались в прицеле
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!
Где-то виделись будто,
Чуть очухался я
Прохрипел: «Как зовут-то?
И какая статья?»
Но поздно: зачеркнули его пули
Крестом в затылок, пояс, два плеча,
А я бежал и думал: добегу ли?
И даже не заметил сгоряча.
Я к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он на боку
И мозги распластал.
Пробрало! телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьет трехлинейка
Прямо как на войне!
Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко не беги!
Псы покропили землю языками
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я,
Белый свет стервеня,
И гляжу кумовья
Поджидают меня.
Пнули труп: «Эх, скотина!
Нету проку с него:
За поимку полтина,
А за смерть ничего».
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом за вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону за наградой,
А я за новым сроком за побег.
Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил
Аж два раза устал.
Зря пугают тем светом,
Тут с дубьем, там с кнутом:
Врежут там я на этом,
Врежут здесь я на том.
Я гордость под исподнее упрятал
Видал, как пятки лижут гордецы,
Пошел лизать я раны в лизолятор,
Не зализал и вот они, рубцы.
Эх бы нам вдоль реки,
Он был тоже не слаб,
Чтобы им не с руки,
А собакам не с лап!..
Вот и сказке конец.
Зверь бежал на ловца.
Снес как срезал ловец
Беглецу пол-лица.
Все взято в трубы, перекрыты краны,
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить пусть они болят!
Вадиму Туманову
В младенчестве нас матери пугали,
Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой,
Они в сердцах бранились и едва ли
Желали детям участи такой.
А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Мы Север свой отыщем без компаса
Угрозы матерей мы зазубрили как завет,
И ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Мольбы и стоны здесь не выживают,
Хватает и уносит их поземка и метель,
Слова и слезы на лету смерзают,
Лишь брань и пули настигают цель.
И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Про всё писать не выдержит бумага,
Всё в прошлом, ну а прошлое былье и трын-трава,
Не раз нам кости перемыла драга
В нас, значит, было золото, братва!
Но чуден звон души моей помина,
И белый день белей, и ночь черней, и суше снег,
И мерзлота надежней формалина
Мой труп на память схоронит навек.
А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Я на воспоминания не падок,
Но если занесла судьба гляди и не тужи:
Мы здесь подохли вон он, тот распадок,
Нас выгребли бульдозеров ножи.
Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу,
К таким порогам привела дорога
В какую ж пропасть напоследок прокричу?
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПЕРЕДАЧИ «ОЧЕВИДНОЕ НЕВЕРОЯТНОЕ» ИЗ СУМАСШЕДШЕГО ДОМА С КАНАТЧИКОВОЙ ДАЧИДорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась,
Вместо чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.
Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд,
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплел
И канатчиковы власти
Колют нам второй укол.
Уважаемый редактор!
Может, лучше про реактор?
Про любимый лунный трактор?!
Ведь нельзя же! год подряд:
То тарелками пугают
Дескать, подлые, летают;
То у вас собаки лают,
То руины говорят!
Мы кой в чем поднаторели:
Мы тарелки бьем весь год
Мы на них собаку съели,
Если повар нам не врет.
А медикаментов груды
В унитаз, кто не дурак.
Это жизнь! И вдруг Бермуды!
Вот те раз! Нельзя же так!
Мы не сделали скандала
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни
Не испортят нам обедни
Злые происки врагов!
Это их худые черти
Бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Мы про взрывы, про пожары
Сочиняли ноту ТАСС
Тут примчались санитары
Зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек
Бился в пене параноик
Как ведьмак на шабаше:
«Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы!
Нам бермуторно на сердце
И бермутно на душе!»
Сорок душ посменно воют
Раскалились добела,
Во как сильно беспокоют
Треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись
Даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит
За спиною штепсель прячет,
Подал знак кому-то значит,
Фельдшер вырвет провода.
Нам осталось уколоться
И упасть на дно колодца,
И пропасть на дне колодца,
Как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?»
Мы откроем нашим чадам
Правду им не все равно:
«Удивительное рядом
Но оно запрещено!»
Вон дантист-надомник Рудик
У него приемник «Грундиг»,
Он его ночами крутит
Ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам
И подвинулся рассудком,
К нам попал в волненье жутком
С номерочком на ноге.
Прибежал, взволнован крайне,
Сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер
В треугольнике погряз:
Сгинул, топливо истратив,
Весь распался на куски,
Двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме,
Пребывают в пессимизме,
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник
Незакрытый пуп Земли.
«Что там было? Как ты спасся?»
Каждый лез и приставал,
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинился как еж,
Он над нами издевался,
Сумасшедший что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик,
Матерщинник и крамольник:
«Надо выпить треугольник!
На троих его! Даешь!»
Разошелся так и сыпет:
«Треугольник будет выпит!
Будь он параллелепипед,
Будь он круг, едрена вошь!»