Я в хоровод вступаю, хохоча,
И все-таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому-то маска палача
Понравится и он ее не снимет?
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным;
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?!
Как доброго лица не прозевать,
Как честных отличить наверняка мне?
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить свое лицо о камни.
Я в тайну масок все-таки проник,
Уверен я, что мой анализ точен:
Что маски равнодушья у иных
Защита от плевков и от пощечин.
Была пора я рвался в первый ряд,
И это все от недопониманья,
Но с некоторых пор сажусь назад:
Там, впереди, как в спину автомат
Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.
Может, сзади и не так красиво,
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще надежность и обзор.
Стволы глазищ числом до десяти
Как дула на мишень, но на живую,
Затылок мой от взглядов не спасти,
И сзади так удобно нанести
Обиду или рану ножевую.
Может, сзади и не так красиво.
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще надежность и обзор.
Мне вреден первый ряд, и говорят
От мыслей этих я в ненастье ною.
Уж лучше где темней в последний ряд:
Отсюда больше нет пути назад,
И за спиной стоит стена стеною.
Может, сзади и не так красиво,
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще надежность и обзор.
И пусть хоть реки утекут воды,
Пусть будут в пух засалены перины,
До лысин, до седин, до бороды
Не выходите в первые ряды
И не стремитесь в примы-балерины.
Может, сзади и не так красиво,
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще надежность и обзор.
Надежно сзади, но бывают дни
Я говорю себе, что выйду червой:
Не стоит вечно пребывать в тени
С последним рядом долго не тяни,
А постепенно пробирайся в первый.
Может, сзади и не так красиво,
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще надежность и обзор.
Я весь в свету, доступен всем глазам,
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам
Нет-нет, сегодня точно к амбразуре.
И микрофону я не по нутру
Да, голос мой любому опостылит,
Уверен, если где-то я совру
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И жара!.. Жара!.. Жара!..
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую,
Ведь если я душою покривлю
Он ни за что не выпрямит кривую.
Он, бестия, потоньше острия
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты,
Ему плевать, что не в ударе я,
Но пусть я верно выпеваю ноты!
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И жара!.. Жара!.. Жара!..
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит:
Лишь только замолчу ужалит он,
Я должен петь до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало ты змея, я знаю!
И я как будто заклинатель змей:
Я не пою я кобру заклинаю!
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И жара!.. Жара!.. Жара!..
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца,
Рук не поднять гитара вяжет руки!
Опять не будет этому конца!
Что есть мой микрофон кто мне ответит?
Теперь он как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И жара!.. Жара!..
Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц,
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!
Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот тот, на кого я надеюсь,
Для кого я все муки стерпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл шею спиливал,
А я усиливал,
усиливал,
усиливал
На «низах» его голос утробен,
На «верхах» он подобен ножу,
Он покажет, на что он способен,
Но и я кое-что покажу!
Он поет задыхаясь, с натугой
Он устал, как солдат на плацу,
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл шею спиливал,
А я усиливал,
усиливал,
усиливал
Только вдруг: «Человече, опомнись,
Что поешь?! Отдохни ты устал.
Это патока, сладкая помесь!
Зал, скажи, чтобы он перестал!..»
Всё напрасно чудес не бывает,
Я качаюсь, я еле стою,
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.
Сколько лет в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл шею спиливал,
А я усиливал,
усиливал,
усиливал
В чем угодно меня обвините
Только против себя не пойдешь:
По профессии я усилитель,
Я страдал но усиливал ложь.
Застонал я динамики взвыли,
Он сдавил мое горло рукой
Отвернули меня, умертвили
Заменили меня на другой.
Тот, другой, он все стерпит и примет,
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
Мы в чехле очень тесно лежали
Я, штатив и другой микрофон,
И они мне, смеясь, рассказали,
Как он рад был, что я заменен.
Поздно говорить и смешно
Не хотела, но
Что теперь скрывать все равно
Дело сделано
Все надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
А свою весну
Вечную, одну
Ах, прозевала я.
Весна!.. Не дури
Ни за что не пей вина на пари,
Никогда не вешай ключ на двери,
Ставни затвори,
Цветы не бери,
Не бери да и сама не дари,
Если даже без ума не смотри,
Затаись, замри!
С огнем не шути
Подержи мечты о нем взаперти,
По весне стучать в твой дом запрети,
А зимой впусти.
Холода всю зиму подряд
Невозможные,
Зимняя любовь, говорят,
Понадежнее.
Но надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
И свою весну
Первую, одну
Знать, прозевала я.
Ах, черт побери,
Если хочешь пей вино на пари.
Если хочешь вешай ключ на двери
И в глаза смотри,
Не то в январи
Подкрадутся вновь сугробы к двери,
Вновь увидишь из окна пустыри.
Двери отвори!
И пой до зари,
И цветы когда от сердца бери,
Если хочешь подарить подари.
Подожгут гори!
Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг!
Вспомните, как к берегам Австралии
Подплывал покойный ныне Кук,
Как, в кружок усевшись под азалии,
Поедом с восхода до зари
Ели в этой солнечной Австралии
Друга дружку злые дикари.
Но почему аборигены съели Кука,
За что неясно, молчит наука.
Мне представляется совсем простая штука:
Хотели кушать и съели Кука!
Есть вариант, что ихний вождь Большая Бука
Сказал, что очень вкусный кок на судне Кука
Ошибка вышла вот о чем молчит наука:
Хотели кока, а съели Кука!
И вовсе не было подвоха или трюка
Вошли без стука, почти без звука,
Пустили в действие дубинку из бамбука
Тюк! прямо в темя и нету Кука!
Но есть, однако же, еще предположенье,
Что Кука съели из большого уваженья,
Что всех науськивал колдун хитрец и злюка:
«Ату, ребята, хватайте Кука!
Кто уплетет его без соли и без лука,
Тот сильным, смелым, добрым будет вроде Кука!»
Комуй-то под руку попался каменюка
Метнул, гадюка, и нету Кука!
А дикари теперь заламывают руки,
Ломают копья, ломают луки,
Сожгли и бросили дубинки из бамбука
Переживают, что съели Кука!
Александру Назаренко
Александру Назаренко
и экипажу теплохода «Шота Руставели»
Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты
И хрипят табуны, стервенея, внизу.
На глазах от натуги худеют канаты,
Из себя на причал выжимая слезу.
И команды короткие, злые
Быстрый ветер уносит во тьму:
«Кранцы за борт!», «Отдать носовые!»
И «Буксир, подработать корму!»
Капитан, чуть улыбаясь,
Всё, мол, верно молодцы,
От земли освобождаясь,
Приказал рубить концы.
Только снова назад обращаются взоры
Цепко держит земля, всё и так и не так:
Почему слишком долго не сходятся створы,
Почему слишком часто моргает маяк?!
Всё в порядке, конец всем вопросам.
Кроме вахтенных, все отдыхать!
Но пустуют каюты матросам
К той свободе еще привыкать.
Капитан, чуть улыбаясь,
Бросил только: «Молодцы!»
От земли освобождаясь,
Нелегко рубить концы.
Переход двадцать дней, рассыхаются шлюпки,
Нынче утром последний отстал альбатрос
Хоть бы шторм! Или лучше чтоб в радиорубке
Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.
Так и есть: трое месяц в корыте,
Яхту вдребезги кит разобрал
Да за что вы нас благодарите
Вам спасибо за этот аврал!
Капитан, чуть улыбаясь,
Бросил только: «Молодцы!»
Тем, кто, с жизнью расставаясь,
Не хотел рубить концы.
И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,
И еще черта в ступе и бог знает что,
И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун
Всё, куда я ногой не ступал, но зато
Пришвартуетесь вы на Таити
И прокрутите запись мою,
Через самый большой усилитель
Я про вас на Таити спою.
Скажет мастер, улыбаясь
Мне и песне: «Молодцы!»
Так, на суше оставаясь,
Я везде креплю концы.
И опять продвигается, словно на ринге,
По воде осторожная тень корабля.
В напряженье матросы, ослаблены шпринги
Руль полборта налево и в прошлом земля!
Благодать или благословенье
Ниспошли на подручных твоих
Дай нам, Бог, совершить омовенье,
Окунаясь в святая святых!
Исцеленьем от язв и уродства
Будет душ из живительных вод,
Это словно возврат первородства,
Или нет осушенье болот.
Все пороки, грехи и печали,
Равнодушье, согласье и спор
Пар, который вот только наддали,
Вышибает, как пули, из пор.
Все, что мучит тебя, испарится
И поднимется вверх, к небесам,
Ты ж, очистившись, должен спуститься
Пар с грехами расправится сам.
Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй с очищеньем мытье,
Нужно выпороть веником душу,
Нужно выпарить смрад из нее.
Здесь нет голых стесняться не надо,
Что кривая рука да нога.
Здесь подобие райского сада,
Пропуск тем, кто раздет донага.
И, в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одетость свою позабудь
Одинаково веничек хлещет,
Так что зря не выпячивай грудь!
Все равны здесь единым богатством,
Все легко переносят жару,
Здесь свободу и равенство с братством
Ощущаешь в кромешном пару.
Загоняй по коленья в парную
И крещенье принять убеди,
Лей на нас свою воду святую
И от варварства освободи!
Моим друзьям поэтам
Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт,
А если в точный срок, так в полной мере:
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же в петлю слазил в «Англетере».