Как сбитый куст я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло, но и добро.
Я хорошо усвоил чувство локтя,
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были,
Все те, с кем резал пополам судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чем отказа там.
Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там Сибирь лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженых бичей,
Где место есть для зэков, для евреев
И недоистребленных басмачей.
В Анадыре что надо мы намыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Мы пили всё, включая политуру,
И лак, и клей, стараясь не взболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру
Так, что ли, умных нам не обмануть?!
Пью водку под орехи для потехи,
Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему пилав,
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
Мы дыры в деснах золотом забили,
Состарюсь выну денег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не завернули,
Писался я чечено-ингушом.
Одним досталась рана ножевая,
Другим дела другие, ну а третьим третья треть
Сибирь, Сибирь держава бичевая,
Где есть где жить и есть где помереть.
Я был кудряв, но кудри истребили
Семь пядей из-за лысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Воспоминанья только потревожь я
Всегда одно: «На помощь! Караул!..»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы город Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя,
Те и другие были не отсюда,
Но воевали словно за себя.
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу,
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный вылетел в трубу.
Сбивают из досок столы во дворе,
Пока не накрыли стучат в домино
Дни в мае длиннее ночей в декабре,
И тянется время но все решено!
Уже довоенные лампы горят вполнакала,
Из окон на пленных глазела Москва свысока,
А где-то солдатиков в сердце осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть «языка».
Вот уже обновляют знамена и строят в колонны,
И булыжник на площади чист, как паркет на полу,
А все же на запад идут, и идут, и идут батальоны,
И над похоронкой заходятся бабы в тылу.
Не выпито всласть родниковой воды,
Не куплено впрок обручальных колец
Всё смыло потоком великой беды,
Которой приходит конец наконец!
Со стекол содрали кресты из полосок бумаги,
И шторы долой затемненье уже ни к чему,
А где-нибудь спирт раздают перед боем из фляги:
Он все выгоняет и холод, и страх, и чуму.
Вот уже очищают от копоти свечек иконы,
А душа и уста и молитвы творят, и стихи,
Но с красным крестом все идут и идут, и идут эшелоны,
А вроде по сводкам потери не так велики.
Уже зацветают повсюду сады,
И землю прогрело, и воду во рвах,
И скоро награда за ратны труды
Подушка из свежей травы в головах!
Уже не маячат над городом аэростаты,
Замолкли сирены, готовясь победу трубить,
Но ротные все-таки выйти успеют в комбаты
Которого всё еще запросто могут убить.
Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны жить в согласье, любви,
без долгов,
И все же на запад идут, и идут, и идут эшелоны,
А нам показалось почти не осталось врагов!..
Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов!
Сердца стучали на три счета вместо двух.
К тому же дамы приглашали кавалеров
На белый вальс традиционный и захватывало дух.
Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,
Давно решился пригласить ее одну,
Но вечно надо отлучаться по делам
Спешить на помощь, собираться на войну.
И вот, все ближе, все реальней становясь,
Она, к которой подойти намеревался,
Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс,
И кровь в виски твои стучится в ритме вальса.
Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала
Металась, ломалась, дрожала она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа, и бешено кружа,
Ты мог бы провести ее по лезвию ножа,
Не стой же ты руки сложа,
сам не свой и ничей!
Если петь без души
вылетает из уст белый звук.
Если строки ритмичны без рифмы,
тогда говорят: белый стих.
Если все цвета радуги снова сложить
будет свет, белый свет.
Если все в мире вальсы сольются в один
будет вальс, белый вальс.
Был белый вальс конец сомненья маловеров
И завершенье юных снов, забав, утех,
Сегодня дамы приглашали кавалеров
Не потому, не потому, что мало храбрости у тех.
Возведены на время бала в званье дам,
И кружит головы нам вальс, как в старину.
Партнерам скоро отлучаться по делам
Спешить на помощь, собираться на войну.
Белее снега, белый вальс, кружись, кружись,
Чтоб снегопад подольше не прервался!
Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь,
И ты был бел бледнее стен, белее вальса.
Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала
Металась, ломалась, дрожала она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа, и бешено кружа,
Ты мог бы провести ее по лезвию ножа,
Не стой же ты руки сложа,
сам не свой и ничей!
Если петь без души
вылетает из уст белый звук.
Если строки ритмичны, без рифмы,
тогда говорят: белый стих.
Если все цвета радуги снова сложить
будет свет, белый свет.
Если все в мире вальсы сольются в один
будет вальс, белый вальс!
Где б ни был бал в лицее, в Доме офицеров,
В дворцовой зале, в школе как тебе везло,
В России дамы приглашали кавалеров
Во все века на белый вальс, и было все белым-бело.
Потупя взоры, не смотря по сторонам,
Через отчаянье, молчанье, тишину
Спешили женщины прийти на помощь к нам,
Их бальный зал величиной во всю страну.
Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез,
Припомни этот белый зал и улыбнешься.
Век будут ждать тебя и с моря, и с небес
И пригласят на белый вальс, когда вернешься.
Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала
Металась, ломалась, дрожала она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа, и бешено кружа,
Ты мог бы провести ее по лезвию ножа,
Не стой же ты руки сложа,
сам не свой и ничей!
Если петь без души
вылетает из уст белый звук.
Если строки ритмичны без рифмы,
тогда говорят: белый стих.
Если все цвета радуги снова сложить
будет свет, белый свет.
Если все в мире вальсы сольются в один
будет вальс, белый вальс!
Я когда-то умру мы когда-то всегда умираем,
Как бы так угадать, чтоб не сам чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем,
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали гляжу пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап тысяч пять на коленях сидел.
Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик слишком долго возился с засовом
И кряхтел, и ворчал, и не смог отворить и ушел.
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, нас встречают малиновым звоном!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
Мне чтоб были друзья, да жена чтобы пала на гроб,
Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой он апостол, а я остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок
Но сады сторожат и убит я без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых,
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!
Я вам, ребяты, на мозги не капаю,
Но вот он, перегиб и парадокс:
Ковой-то выбирают римским папою
Ковой-то запирают в тесный бокс.
Там все места блатные расхватали и
Пришипились, надеясь на авось,
Тем временем во всей честной Италии
На папу кандидата не нашлось.
Жаль, на меня не вовремя накинули аркан,
Я б засосал стакан и в Ватикан!
Церковники хлебальники разинули,
Замешкался маленько Ватикан,
Мы тут им папу римского подкинули
Из наших, из поляков, из славян.
Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в папы римские,
А в мамы взять естественно, тебя!
Жаль, на меня не вовремя накинули аркан,
Я б засосал стакан и в Ватикан!
При власти, при деньгах ли, при короне ли
Судьба людей швыряет как котят.
Но как мы место шаха проворонили?!
Нам этого потомки не простят!
Шах расписался в полном неумении
Вот тут его возьми и замени!
Где взять? У нас любой второй в Туркмении
Аятолла и даже Хомейни.
Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран,
А мне бы взять Коран и в Тегеран!
В Америке ли, в Азии, в Европе ли
Тот нездоров, а этот вдруг умрет
Вот место Голды Меир мы прохлопали,
А там на четверть бывший наш народ.
Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли
Таланты все при шпаге, при плаще,
Руслан Халилов, мой сосед по камере,
Там Мао делать нечего вообще!
Еще бы не бояться мне полетов,
Когда начальник мой, Е. Б. Изотов,
Жалея вроде, колет как игла:
«Эх, говорит, бедняга!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была!..»
Хотя бы сплюнул: всё же люди братья,
И мы вдвоем и не под кумачом,
Но знает, черт, и так для предприятья
Я хоть куда, хоть как и хоть на чем!
Мне не страшно: я навеселе,
Чтоб по трапу пройти не моргнув,
Тренируюсь, уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава богу, я не вылетаю
В аэропорте время коротаю,
Еще с одним таким же побратим,
Мы пьем седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И может быть туда, куда летим.
Пусть в ресторане не дают навынос,
Там радио молчит там благодать,
Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на Вильнюс!..
Спокойно продолжайте выпивать!»
Мне летать острый нож и петля:
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И еще безопасности для
Должен я сам себя пристегнуть!
У автомата в нем ума палата
Стою я, улыбаюсь глуповато:
Такое мне ответил автомат!..
Невероятно, в Ейске
Почти по-европейски:
Свобода слова, если это мат.