Я бы не смог так. Я не смог бы жить, зная, что из-за меня погибли родители Инге, и сейчас гибнет полсотни человек, в лодке. То есть не из-за Констанцы, а из-за того, что она может сделать. Но я уверен, что она не стала работать на русских. Констанцу никому, никогда не сломать
Питер увидел беленые домики шотландской деревни, аккуратные розы, в палисадниках, чаек, над серым морем:
Пусть они со Степаном уезжают в глушь. Правительство сменит им имена, поставит поселок под негласную охрану. Степан продолжить летать, она будет работать над вычислениями. Я должен вывезти ее отсюда, только для того, чтобы они, наконец-то, были счастливы
Питер почти успел выполнить приказ капитана Сандерса. В ушах зазвучал озабоченный голос моряка:
Лодка сзади странно себя ведет, разворачи
Заскрежетало железо обшивки, раздался оглушающий грохот, в рубку хлынула темная, смертная вода. Времени искать десантников не оставалось. Питера вынесла в коридор непроницаемая, яростная волна. Тело болело, однако он сумел, удержавшись на плаву, добраться до двери, ведущей к торпедному отсеку. Вода следовала за ним по пятам. Ручка, наконец, заскрежетала:
Мне надо раздеться, надо открыть люк, ведущий наружу. Они поймут, что я с лодки, откуда здесь взяться кому-то другому? Они не должны догадаться, кто я такой. Почему Сандерс нахмурился, когда говорил о субмарине южнее нас
В сердцах рванув на себя дверь, Питер оказался в полутемном, низком помещении. Чернели силуэты «Колесниц», в особых пеналах стояли малые подводные лодки:
Технику я брать не могу. Если меня найдут вооруженным, меня расстреляют, после пыток. Я знаю, на что способна Лубянка. Нет, надо навести тень на плетень, сделать вид, что я не имею отношения к рейду он быстро сорвал промокшую одежду. Коснувшись крестика, Питер замер:
Словно в Праге. Только у меня сейчас нет оружия. Я сказал Марте, чтобы она оставила себе пистолет
Он орудовал рычагами люка для выпуска торпед:
Максимилиан тогда пришел в крипту, отыскал мой Энфилд. За нами могла следовать лодка нацистов
Ему надо было протиснуться по узкому, отдающему машинным маслом, ходу. Снаружи ревело ноябрьское море, Питер услышал отдаленные выстрелы из пулеметов:
Русские всплыли на поверхность, добивают раненых. Как мы в коммандо говорили? Не сдаваться, пока мы вооружены. И вообще не сдаваться он почувствовал сильный толчок в плечо, ему почудилось, что в темноте мерцают бронзовые волосы:
Как тогда, в Праге. Давай, Питер Кроу, выполняй свой долг. Я вернусь домой, я верю. Вернусь, и все скажу Марте, как обещал закрыв глаза, задержав дыхание, он нырнул в обжигающий холод пролива.
На выложенной белым кафелем стене изолятора, в деревянной рамке, висела вырезанная из «Огонька» репродукция. Ленин, стоя рядом со Сталиным, под алыми знаменами, простирал руку вперед. Революционные солдаты и матросы толпились вокруг, женщина в красной косынке зачарованно смотрела на Владимира Ильича.
Зашелестела фольга шоколадной плитки. В маленькой комнатке запахло хорошо заваренным кофе. Покачивая носком начищенного, штатского ботинка, куратор К-57 изучал последнюю страницу старого, летнего «Огонька». На обложке улыбающаяся работница, в белом халате, протягивала раскрытую коробку конфет:
Кондитерская фабрика «Красный Октябрь» выпускает большой ассортимент сладостей надорвав фольгу, он бросил в рот еще кусок. Кроссворд, на предыдущей странице, был почти разгадан:
Восемьдесят семь, по горизонтали. Город в Италии, из пяти букв, последняя «н» пробормотал куратор себе под нос, взглянув на спину врача, в белом халате. Доктор склонился над койкой. В лазарете жарко натопили. К вечеру разыгралась метель, подул резкий, пронизывающий, северный ветер. Куратор поежился:
Восемьдесят семь, по горизонтали. Город в Италии, из пяти букв, последняя «н» пробормотал куратор себе под нос, взглянув на спину врача, в белом халате. Доктор склонился над койкой. В лазарете жарко натопили. К вечеру разыгралась метель, подул резкий, пронизывающий, северный ветер. Куратор поежился:
Не хотел бы я сейчас в море оказаться, даже на подводной лодке
Через закрытые, железные ставни медицинского блока, до него доносился рев прибоя. Серые волны бросались на каменные молы, отгораживающие акваторию базы от пролива. Все три лодки благополучно вернулись к причалу, не понеся никаких потерь:
Но мы не знаем, кого мы атаковали, хмыкнул куратор, в такую погоду никаких обломков от вражеской субмарины не отыскать, не говоря о выживших людях. Да и не выжил никто, кроме приподнявшись, он повторил:
Город в Италии, из пяти букв, последняя врач бросил через плечо «Милан». Куратор навострил карандашик:
Нет, не подходит». Вторая буква «у» разогнувшись, врач стянул резиновые перчатки: «Тогда Турин». Аккуратно вписав буквы, куратор полюбовался законченным кроссвордом.
В запертом на ключ медицинском шкафчике красовались стройные ряды флаконов и баночек, с эмблемами западных фармацевтических компаний. На пенициллине простирал крылья черный ворон:
Производство компании К и К, Ньюкасл единственному подобранному в море человеку тоже ввели пенициллин. Вынимая шприц из немецкого, трофейного стерилизатора, врач, сухо, заметил:
У него жар, температура подбирается к сорока градусам. Я больше чем уверен, что все закончится воспалением легких. Он полчаса проболтался в море, без одежды кроме золотого крестика с зелеными камнями, как упоминалось в рапорте куратора, при неизвестном больше ничего не отыскали. Они понятия не имели, чья субмарина забрела в Татарский пролив:
Скорее всего, американская, решил куратор, они отираются рядом, в Японии. Наверное, они наблюдали за базой или хотели высадить шпионов от лодки, разнесенной вдребезги советскими торпедами, ничего не осталось.
Еще с борта К-57 куратор позвонил в предпраздничную Москву. В пятницу отмечали тридцатую годовщину великой революции. За седьмым ноября шли два выходных дня. Многие работники отбыли в Сочи или Абхазию, где заканчивался бархатный сезон. Охотники и рыболовы разъехались по закрытым дачам МГБ, вокруг Москвы. Начиналась пора подледного лова, шла охота на лосей, оленей и кабана:
Я бы сейчас мог отправиться за тигром, на юг с сожалением подумал куратор, здесь охота не чета московской зная, что К-57 в ближайшее время не получит заданий, он задумался об отпуске:
То есть это я раньше о нем думал, вздохнул куратор, но придется отложить, в связи с инцидентом
По заверениям операторов радарных установок, на базе, западная лодка в проливе была одиночкой. Тем не менее, начальник комплекса распорядился послать на юг разведывательное судно:
Они могли готовить диверсию, на строительстве тоннеля, наставительно сказал моряку работник МГБ, надо тщательно проверить все углы и закоулки, под водой. Вдруг на север шел целый конвой
Куратор хотел поговорить с генерал-майором Эйтингоном. Дежурный по министерству сообщил, что Наум Исаакович пребывает на специальной операции. Связь с ним была невозможной. Просить соединить его с министром куратор не решился:
В пятницу демонстрация трудящихся, Иосиф Виссарионович поднимется на мавзолей. Министерство занято обеспечением его безопасности. Не след отвлекать товарища Берию мелочами куратор успокоил себя тем, что его рапорт ушел в Москву:
После праздничной недели сюда кто-нибудь прилетит. К тому времени и шпион оправится куратор не сомневался, что человек имеет отношение к подводной лодке:
Кто еще будет болтаться в ноябре, в Татарском проливе, без одежды. По его шрамам видно, что он воевал шрамов у мужчины насчитали много:
Ему лет сорок, подумал чекист, он маленького роста, но крепкий. Седина на висках, хорошие мышцы. По словам доктора, зубы ему лечили западные дантисты в лазоревых глазах незнакомца, подернутых сильным жаром, ничего осмысленного было не разглядеть:
Пульс у него не сбоит, сердце справляется врач вытер руки, но я все равно ввел камфару считая пульс, доктор попытался, незаметно, написать на ладони незнакомца: «Кто вы?», на английском языке:
Однако он мне ничего не ответил. Может быть, потом, когда он начнет оправляться доктор бросил взгляд на смуглые, немного впалые щеки, с лихорадочным румянцем:
У него с десяток ранений, есть и тяжелые косой шрам уходил от мускулистого живота вверх, на ребра, скорее всего он бывший военный, разведчик
Куратор кивнул:
Хорошо. Не забывайте вести отчетность потраченных лекарств. С ним останется фельдшер врача нельзя было показывать местному персоналу, напишите указания, по необходимым неизвестный слабо застонал, куратор прервал себя:
Послышалось? Нет, нет, я разобрал его просьбу. Он русский, это точно мужчина облизывал сухие, обметанные жаром губы:
Пить, пожалуйста, пить, доктор сделал движение к столу, куратор приказал:
Немедленно вернитесь на место звякнула пробка графина, доктор наполнил стакан:
Больной просит пить, вы сами слышали от человека несло теплом, словно от печки:
Его вымыли, но, все равно, он солью пахнет принюхался куратор. Наклонившись над разгоряченным лицом, он громко, раздельно, сказал:
Ты у меня еще попляшешь, власовская тварь, перебежчик
На одно, мимолетное мгновение, ему показалось, что человек улыбается. Выпив воды, облегченно выдохнув, Питер позволил себе погрузиться в забытье.
Поселок Де-Кастри
В мощный, цейсовский бинокль Максимилиан отлично видел трехметровой высоты ограду, с железными воротами, утыканную вышками охраны. В неожиданно ясном ноябрьском утре посверкивал иней, на темно-красной черепице крыши особняка. Портик белого мрамора, с широкими ступенями и дорическими колоннами, пустовал. Он перевел бинокль вправо:
Здесь целый парк разбили, с розарием, с прудом. Вот еще одна ограда, и опять ворота на заснеженных дорожках парка он тоже никого не заметил.
Они с Петром Арсеньевичем обосновались на склоне сопки, отделяющей долину, с аэродромом русских и дальними крышами поселка Де-Кастри, от берега пролива. Айчи покачивался на тихих волнах, в уединенной бухте. С моря самолет было никак не увидеть. Несмотря на алые звезды, на крыльях Айчи, Максимилиан, заранее, позаботился о камуфляжном чехле, в цвет серых скал. Даже если бы кто-то и подошел к обрыву скалы, ему потребовалось бы спуститься вниз, по скользкой, опасной тропинке, чтобы разглядеть закрытую от посторонних глаз машину.