История этого места началась в 1783 году, когда маленькую территорию рядом с Золотыми воротами отвели под застройку Григорию Мещерягину, в то время управлявшему имением графа Воронцова. А тремя годами ранее был принят генеральный план Владимира, в соответствии с которым дома на главной улице могли строиться только по «образцовым проектам» первого и второго номеров то есть каменные, в два или три этажа. Те горожане, у кого на подобную образцовость денег не нашлось, были вынуждены продавать свои участки и отстраиваться где-нибудь подальше, там, где допускались строения третьего, четвертого и даже пятого номеров одноэтажные и деревянные.
Воронцовский управляющий был человеком богатым, потому решил застроить это место «первым номером». Ну, а поскольку он к тому же являлся владимирцем влиятельным, то без труда добился присоединения соседских территорий. В результате решение о землеотводе выглядело следующим образом: «для построения по опробованному в сем городе плану по 1-му номеру каменного дому, вместо состоящего ныне тещи его вдовы капральши Катерины Ивановой дочери Гориной деревянного дома почему ему в пятнадцатисаженную меру отходит от купцов Алексея Луковникова девять сажен, Андрея Свешникова два аршина, на которой земле состояло деревянное строение, у Луковникова квасница, лавка да назади изба, а у Свешникова из дворового места».
Дом стараниями крепостных мастеров самого Воронцова и под наблюдением архитектора Николая фон Берка строился долго, почти десять лет. Новоселье справили лишь в 1792 году. К тому моменту Мещерягин охладел к своей новой постройке, и в 1795 году он продал ее городу, который открыл тут почтовую контору. Лучшего места для конторы сразу за въездом в центр города и пожелать было нельзя. Бедняга Алексей Луковников не зря пожертвовал любимой квасницей.
А спустя три года здесь остановился первый почетный гость Павел Петрович, император. И, хотя он намеревался провести тут всего-навсего два дня, «по дому были проведены некоторые переделки». В частности, в угловой закругленной части устроили походную церковь, в которой царь изволил слушать всенощную, а на следующий день обедню.
Вообще визит императора во Владимир сопровождался множеством курьезов. Прибыл он сюда из Мурома, где царя чуть не носили на руках. Во всяком случае, через Оку перевозили в большой лодке, а в качестве гребцов выступили самые именитые муромские горожане, наряженные по случаю в роскошные кафтаны и одинаковые шелковые рубашки. Государь, прощаясь со своими муромскими подданными, так растрогался, что бросил напоследок седым и бородатым мужикам: «Прощайте, дети».
Вскоре после этого случилась остановка. Дело в том, что кучер императора привык в каждом уезде брать с осчастливленного пребыванием царской особы исправника сторублевую взятку. А судогский исправник от растерянности денег не дал. Экипаж остановился, из кареты вышел разгневанный Павел и приказал арестовать ни в чем не виновного исправника, а после, ради развлечения, зашел в первую попавшуюся бедную избу. Там оказалась бабушка, которая, узнав кто ее гость, не растерялась, и поднесла «батюшке-государю» вышитое полотенце, за что и получила неплохой подарок.
Так что во Владимир Павел въехал в настроении приподнятом, раздавал направо и налево ордена, юнкеров, дежурящих перед крыльцом, досрочно сделал прапорщиками, а их командира, полковника Латышева произвел в генералы и назначил его губернатором в Вятку. Латышев встал на колени и сказал, что подобная должность ему не по силам, он ведь даже читает плохо, а писать не умеет вовсе.
Чего не достанет у тебя со стороны грамотности, с избытком вознаградится твоею честностью; а для грамоты я дам тебе хорошего прокурора, произнес император.
Спорить дальше было бессмысленно и даже опасно, судьба города Вятки была решена.
На станции впоследствии бывали многие иные знаменитости Пушкин, Чернышевский, Герцен. Но принимали их тут со старанием гораздо меньшим.
* * *
Дом слева (Большая Московская улица, 1) под стать правому. Одноэтажный и увенчанный оштукатуренным, однако деревянным мезонином, очаровательный, нисколько не перестроенный, он выражает всем своим видом своеобразную провинциальную серьезность. Не удивительно, ведь это здание было построено для вице-губернатора Владимира А. Е. Дюнанта. Да и впоследствии дом заселяли сплошь достойнейшие люди председатель Владимирской удельной конторы, затем родственник Анны Керн господин Безобразов. Позже дом продали Николаю Крузенштерну (сыну прославленного адмирала Крузенштерна), через какое-то время очередной хозяйкой стала жена коллежского асессора Елизавета Ненарокова. Естественно, что никому из них и в голову не приходило открыть тут торговую лавку или ресторан.
Дом следующий также был свободен от предпринимательства. Больше того, он почти повторил судьбу первого дома опять-таки Дюнант, удельная контора Ненарокова, после чего городской клуб.
Впрочем, этот дом был побогаче и пореспектабельнее. Описание 1822 года сообщало: «Дом в 2-х этажах по переднему фасу и со двора антресолями со всех сторон выштукатурен, с переднего фаса шесть пилястр, капители лепной работы ионического ордера, во фронтоне герб лепной, балкон на шести кронштейнах из сортового железа обштукатурены с плитами лепной работы над двумя окнами лепной работы восемь кронштейнов, которые поддерживаются фронтоном с улицы у дому восемь столбов из белого камня с протянутыми железными цепями».
Сегодня обо всем этом можно лишь догадаться настолько изменился дом.
* * *
Напротив (Большая Московская улица, 4) здание, ничем особенным не примечательное. Зато на его месте в первой половине девятнадцатого века стоял дом, в котором проживал изгнанник Александр Герцен, высланный из Москвы за политическую деятельность. Здесь же он провел медовый месяц со своей молодой женой Натальей.
Сегодня обо всем этом можно лишь догадаться настолько изменился дом.
* * *
Напротив (Большая Московская улица, 4) здание, ничем особенным не примечательное. Зато на его месте в первой половине девятнадцатого века стоял дом, в котором проживал изгнанник Александр Герцен, высланный из Москвы за политическую деятельность. Здесь же он провел медовый месяц со своей молодой женой Натальей.
Их свадьба была более чем романтической. Все складывалось против нее. Во-первых, Герцен не свободен, он уже не первый год в политической ссылке. Во-вторых, Александр и Наталья приходятся друг другу братом и сестрой. Пусть и двоюродными, тем не менее одна кровь.
Девушка благоразумно отказывалась. Герцен слал из Владимира страстные письма: «Сегодня ночью я очень много думал о будущем. Мы должны соединиться и очень скоро, я даю сроку год. Нечего на них смотреть. Я обдумал целый план, все вычислил, но не скажу ни слова, в этом отношении от тебя требуется одно слепое повиновение
<> Наташа, божество, мое, нет, мало, Христос мой, дай руку, слушай: никто так не был любим, как ты. Всей этой вулканической душой, мечтательной, я полюбил тебя, этого мало: я любил славу бросил и эту любовь прибавил, я любил друзей и это тебе, я любил ну, люблю тебя одну, и ты должна быть моя, и скоро, потому что я сиротою без тебя. Ах, жаль мне маменьку. Ну, пусть она представит себе, что я умер. Я плачу, Наташа. Ах, кабы я мог спрятать мою голову на твоей груди. Ну, посмотрим друг на друга долго. Да не пиши, пожалуйста, возражений, ты понимаешь чего. Дай мне окрепнуть в этой мысли. Прощай. Ты сгоришь от моей любви, это огонь, один огонь».
В конце концов венчанье состоялось (впрочем, об этом мы еще расскажем отдельно). Губернаторша прислала невесте огромнейший букет цветов и в дополнение два куста роз. Архиерей поинтересовался, умеет ли молодая солить огурцы. И не поверил, когда та сказала, что умеет. Отец Герцена урезал жалование. Дядя подарил десять тысяч ассигнациями.
И молодожены зажили своим маленьким домом. Александр Иванович писал: «У нас не было ничего, да ведь решительно ничего: ни одежды, ни белья, ни посуды. Мы сидели под арестом в маленькой квартире, потому что не в чем было выйти. Матвей из экономических видов сделал отчаянный шаг превратиться в повара, но кроме бифштекса и котлет он не умел ничего делать и потому держался больше вещей, по натуре готовых: ветчины, соленой рыбы, молока, яиц, сыру и каких-то пряников с мятой. Обед был для нас бесконечным источником смеха: иногда молоко подавалось сначала это значило суп, иногда после всего вместо десерта Так бедствовали мы и пробились с год времени. Наконец и отцу моему надоело брать нас, как крепость, голодом; он, не прибавляя ничего к окладу, стал присылать денежные подарки».
Но несмотря на это, Александр Иванович был счастлив. Писал своему другу, архитектору Александру Витбергу: «Что касается до моего дела, более перевода во Владимир ничего нельзя было сделать. Государь сказал: «Я для них назначил срок».
Но теперь что же мне Владимир угол рая, и ежели человеку надобна земная опора, не все ли равно, где она на Клязьме или на Эльбе? Я до того счастлив, что мне иногда становится страшно. За что же провидение меня так наградило? Неужели за мои мелкие страдания? В самом деле, как необъятно наше блаженство, даже все эти непреоборимые препятствия исчезли, растаяли от чистого огня любви чистой. Папенька и Лев Алексеевич с первой же почтой писали мир и поздравление, и хотя, кажется, папенька хочет немножко меня потеснить материальными средствами, но это больше отцовское наказание, временное, нежели сердце. Еще раз прощайте. Целую и обнимаю вас».
И в другой раз: «Ну что я вам скажу о себе? Счастлив, сколько может человек быть счастлив на земле, сколько может быть счастлив человек, имеющий душу, раскрытую и светлому, и высокому и симпатичную к страданиям других.
Наташа поэт безумный, неземной, в ней все необыкновенно: она дика, боится толпы, но со мною высока и изящна. Кстати, я хотел вам написать, она тоже, как вы, не любит смех, никогда не произносит напрасно имя Бога и не любит Гогартовых карикатур. Это напомнит вам нашу жизнь совокупную. А я думаю, подчас вам сладко вспоминать мрачные 1836 и 1837 годы: и в дальней Вятке вы нашли человека, душевно преданного, с пламенною любовью к вам».
Витбергу оставалось только лишь завидовать владимирскому «арестанту».
Герцен просто купался в своем счастье. Совершал пешие прогулки. Философствовал: «Как голубая лента через плечо льется Клязьма через равнину, и превосходный вид оканчивается Дмитриевским собором. Не показывает ли выбор места для города