Ладно, пробормотала Нина, я посплю, только выйду во двор на минуту.
Куда? Дождь льет! тут же возразила тетя Лида.
Мне надо, я чаю напилась, Нина свесила ноги и нашарила на полу старые тапки.
Не надо на двор: вон в коридоре горшок стоит, сиделка накинула на плечи Нине клетчатый огромный шерстяной платок.
Девушка уткнулась в него носом платок пах чем-то приятным, но незнакомым.
Какой горшок? удивилась она, и откуда этот платок?
Тетя Лида повела Нину к двери, поддерживая под локоть, и на ходу пояснила:
Горшок новый, эмалированный, в бумаге упаковочной был, видать, из хозмага. И платок привез.
Из какого хозмага? с ужасом прошептала Нина, замирая на пороге и созерцая большой горшок, стоящий посередине коридора.
Михаил Владиславович купил!
Дверь закрылась Нина осталась наедине с горшком. Он, прикрытый крышкой, горделиво сиял фиолетовой эмалью, раздувался сбоку фигурной ручкой.
Девушка опустилась на хлипкий табурет и прижала ладони к полыхавшим щекам. Боже мой! Как стыдно! Мало того, что коллега, чужой человек, мужчина увидел всю ее бедность, он еще и о горшке позаботился.
Однако это было уже чересчур. Нина вскочила и направилась к входной двери, распахнула ее, впустив холод и сырость. Потом оглянулась, замешкалась, не найдя обуви. Тут из-за двери раздался грозный окрик сиделки: «Чего долго так?!»
Нина вернулась в комнату и принялась искать калоши.
Что ты суетишься? Ложись, велела тетя Лида.
Я выйду во двор я не могу так Вы посторонний человек
Вот глупая-то! всплеснула руками тетя Лида, да я в больнице работаю нянькой! «Посторонний!» Я в госпитале во время войны за ранеными ходила. Ты что? Каждый свое дело делает: ты вот детей учишь, а я утки выношу. И ничего такого страшного в том нету. Моя служба не хуже твоей будет.
С такими словами тетя Лида вытолкала свою подопечную в коридор.
Через пять минут Нина лежала в кровати и слушала рассказ о том, как молодая девушка, какой была тетя Лида двадцать с хвостиком лет назад, ухаживала за раненым симпатичным летчиком, а он ужасно стеснялся. Под говор сиделки глаза девушки сомкнулись она заснула, на время забыв все тревоги и переживания прошедшего дня.
Вечер вторника. Версия Маруси
Разбудил Нину стук в дверь. Она вздрогнула, натянула одеяло до подбородка. Девушка не представляла, как ей теперь общаться с Соколовским: огромный фиолетовый горшок так и маячил пред глазами.
Но тревога оказалась напрасной: то явилась хозяйка дома. Она приехала из Усольска вечерним поездом и сразу постучалась к квартирантам.
Баба Дуся не слишком натурально посочувствовала, узнав о болезни Нины, затем сухо спросила сиделку, из какой та больницы.
Что ж, за тобой нянька-то смотрит? поджав губы, с подозрением оглядывая комнату, поинтересовалась хозяйка.
А вы почему сегодня приехали? Собирались ведь погостить, безучастно прошептала Нина.
Баба Дуся окончательно пришла в плохое расположение духа:
В гостях хорошо, а дома-то лучше. Да и дом оставить, как я вижу, нельзя чужие какие-то личности
Нина виновато молчала, тетя Лида ушла за перегородку поставить чайник на печь.
А сестры твои где, муж? Деньги, что ль, у тебя лишние, сиделок нанимать? даже не понизив голос, продолжала возмущаться баба Дуся: она отличалась крайним любопытством, старалась знать все о своих квартирантах и считала своим долгом поучать Нину и давать ей советы.
Потом пили чай с шоколадными конфетами и бутербродами: женщины за столом, Нина в кровати. Тетя Дуся немного смягчилась, но внезапное изобилие рациона квартирантов ее тревожило. Она так и эдак пыталась выспросить, откуда богатство, но Нина безмолвствовала, а тетя Лида заметила, что она чужой человек и ведать ничего не ведает. Баба Дуся запивала конфеты душистым чаем, косилась на красивый клетчатый платок, висевший на соседнем стуле, ночник с розовым абажуром да качала головой.
Наконец, хозяйка, вспомнив, что она «только с поезда», отправилась домой. Нина облегченно вздохнула: не хотела ее встречи с Соколовским, который, по словам тети Лиды, должен приехать вечером.
Совсем стемнело. Стрелки на часах показывали девять, когда в окно легонько стукнули. Нянечка пошла открыть, а Нина, унимая заколотившееся сердце, вдруг представила: в комнату входит Саша, бросается к ней, что-то рассказывает, они плачут вместе Но тетя Лида вернулась с историком.
Как вы, Нина Петровна? спросил он, осторожно присаживаясь на краешек стула и опираясь на трость.
Нина смутилась, но про себя отметила: гость как будто тоже чувствует себя не в своей тарелке: обычного высокомерия нет и следа, глаза опущены.
Спасибо вам, товарищ Соколовский, проговорила девушка, но не стоило так беспокоиться. Право же, я чувствую себя хорошо, и такое внимание излишне.
Нине, конечно, от души была благодарна коллеге, но его участие тяготило, ведь она никогда не прибегала к помощи посторонних, тем более, таких людей, как Соколовский: чужих и непонятных.
Вы простите, Нина Петровна, за все это, Соколовский повел рукой в сторону платка, возможно, я слишком назойлив, но поймите: я испугался. Вы ведь сознание потеряли, а в такой ситуации лучше сделать что-то, как вы изволили выразиться, излишнее, чем потом навещать человека в больнице. Да вы и сейчас такая бледная
Нина вдруг осознала: на ней старый фланелевый халат, зашитый на плече, сама она лохматая, неумытая. Что Соколовский о ней подумает? Он-то всегда одет с иголочки, ездит на новой «Волге», пахнет дорогим одеколоном. Девушке захотелось спрятаться под одеяло и вообще провалиться сквозь землю.
Соколовский вздохнул, поднялся, тяжело опираясь на трость, и ушел за перегородку, а тетя Лида, напротив, явилась с кружкой бульона.
Вот, сварился: куриный, лечебный. А душистый какой!
Нина, которая сутки не ела, неожиданно почувствовала голод, но, разумеется, хлебать бульон перед Соколовским не собиралась. Однако тот сказал, что скоро вернется, о чем-то пошептался с нянечкой, и вскоре девушка услышала: хлопнула входная дверь.
Бульон Нина съела, запила чаем, при этом вспотела, чем несказанно порадовала сиделку.
Вот теперь горло полощи, выпей таблеточку и отдыхать.
А вы? поинтересовалась Нина, уже поздно, трамвай ведь до десяти ходит.
Ну, я могу и остаться. За тобой ведь глаз да глаз нужен!
Нина не знала, что ответить: ей хотелось спокойно подумать об исчезновении мужа, но в то же время она боялась остаться в пустой комнате совсем одна, тем более сиделка оказалась тактичной и ничего лишнего не спрашивала.
Вскоре в коридоре послышались голоса, стукнула дверь, и Маруся, влетев в комнату, не снимая пальто, бросилась к кровати. За ее спиной Нина увидела Соколовского.
Нинка, что ты вдруг удумала?! Чего не позвонила?!
Сегодня только заболела. Я хотела к тебе, но тетя Лида не пустила, оправдывалась Нина, которая так обрадовалась приходу сестры, что на мгновение забыла о Саше.
Какая такая Лида? усаживаясь прямо на кровать, поинтересовалась Маруся.
Это я, с достоинством доложила нянечка, до того скрывающаяся за печкой, Лидия Ивановна.
Маруся измерила сиделку с ног до головы, но не успела сказать ни слова: та решительно и строго произнесла:
Вы, дорогуша, сняли бы пальто к больному человеку пришли. И не утомляйте Нину Петровну разговорами, ей отдыхать нужно.
Нина даже улыбнулась, глядя на Маруську: та зыркнула своими темными, как спелые вишни, глазами на Лидию Ивановну, но смолчала и отправилась повесить пальто. Вот так тетя Лида Маруська ее послушала! Обычно сестра за словом в карман не лезла, чем всегда возмущала, а иногда и смущала Нину.
Из-за перегородки вышел Соколовский:
Нина Петровна, мы с Лидией Ивановной уезжаем, а утром она вернется, часам к восьми.
Да, конечно, поезжайте, но прошу: не утруждайтесь, умоляюще произнесла Нина, я здорова и завтра пойду на работу.
Нине хотелось, чтобы чужие люди, от которых тесно стало в крохотной комнатушке, наконец, ушли, оставив ее наедине с сестрой.
До завтра, словно прочитав мысли больной, поспешно попрощался историк.
Тетя Лида накинула плащ, кивнула: «Выздоравливай!»
Нине сразу стало ужасно неловко: Соколовский и тетя Лида помогли ей, а она даже не поблагодарила. Девушка принялась подыскивать слова признательности, но Михаил Владиславович и сиделка уже выходили, поэтому получилось: Нина крикнула им в спину нелепое «спасибо», которое они и не услышали, так как Маруся в этот самый момент затараторила что-то.
До завтра, словно прочитав мысли больной, поспешно попрощался историк.
Тетя Лида накинула плащ, кивнула: «Выздоравливай!»
Нине сразу стало ужасно неловко: Соколовский и тетя Лида помогли ей, а она даже не поблагодарила. Девушка принялась подыскивать слова признательности, но Михаил Владиславович и сиделка уже выходили, поэтому получилось: Нина крикнула им в спину нелепое «спасибо», которое они и не услышали, так как Маруся в этот самый момент затараторила что-то.
Проводив гостей, сестра скинула чулки, залезла в кровать, обняла Нину:
Рассказывай!
Саша пропал, проговорила сквозь вдруг набежавшие слезы Нина.
Мне Михаил рассказал.
Нина проглотила комок слез и, повернув голову к сестре, уставилась на нее озадаченно:
Какой Михаил?
Маруся удивленно подняла брови:
Ты что? Коллега твой, Соколовский.
Так уж говорила бы сразу Миша, съязвила Нина.
Фамильярность сестры так возмутила девушку, что слезы перестали душить, и неожиданно для себя она почувствовала, как отчаянная тревога, живущая в ней с прошлой ночи, немного отпустила железную хватку.
Ладно тебе, отмахнулась Маруся, так что с Сашкой-то?
Нина почти спокойно пересказала события прошедших суток.
Маруся выслушала сестру и заметила:
Вот тебе и тихоня! Ну, Сашка, ну, жук!
Маня, ты о чем? нахмурилась Нина: тон и слова сестры ей не понравились.
Ты заболела из-за него, а он, гад, шляется, не пойми где. А все таким хорошим прикидывался, не слушая Нину, продолжала возмущаться Маруся.
Прекрати сейчас же, остановила ее Нина, может, Саша сейчас страдает, может, что-то страшное случилось.
Конечно случилось! Наивная. Ты вот переживаешь, а он у бабы какой-нибудь под боком. А я так и знала.
Ты, что же, думаешь: Саша меня бросил? спросила Нина, не понимая, испытывает ли облегчение от мысли: Саша жив и здоров, просто с какой-то женщиной.
Ну, может, и не бросил, замялась Маруся, а так загулял. Вот ночку, другую проваландается и припрется обратно.
Почему ты так уверена? утирая покатившиеся против воли слезы обиды и жалости к себе, пробормотала Нина.