Давайте сядем в машину, вы неважно выглядите, Соколовский взял девушку под локоть, там поговорим.
Да нет же, нет, нужно на завод, упрямо твердила Нина, выдергивая руку, я увижусь с ним, и все решится.
Нина Петровна, Александр Федорович Миронов во вторник на работе не появлялся, сегодня тоже. Конечно, поехать на завод нужно, но лучше я это сделаю сам. Вам необходимо прилечь
Пока Соколовский говорил, Нина чувствовала, как покидают ее жизненные силы, будто выливаются вместе со слезами, что потекли по щекам. Потом свет вовсе померк осеннее солнечное утро куда-то пропало, зато появился звон в ушах и противная тошнота.
Очнулась она от вкуса чего-то терпкого на губах, потом во рту, закашлялась и открыла глаза.
Давайте-ка, сделайте еще глоток, плыл откуда-то голос историка, ставший фоном Нининой жизни в последние сутки, вам нужно еще лежать и лежать. Больше на ваши просьбы не поддамся: отвезу к доктору. Пейте!
Нина послушно глотнула из горлышка фляжки горькую, обжигающую горло, однако душистую влагу, плохо соображая, где она и что с ней.
Ну, все, достаточно, пожалуй, объявил голос, немедленно едем к Иванычу!
Вдруг перед глазами появилось небо, удивительно синее, и девушка перестала чувствовать свое тело. Потом до Нины дошло: Соколовский несет ее на руках. Нина смотрела в безоблачное небо и пыталась вспомнить, что же произошло.
В машине она окончательно пришла в себя, чего нельзя было сказать о Соколовском: он с явной тревогой рассматривал Нину и бормотал что-то вроде: «Немедленно к Иванычу!»
Не хочу к Иванычу, заявила Нина, это от неожиданности обморок случился. Я и представить не могла, что Саша на завод не ходит.
Ну, уж нет нужно в больницу. Я очень испугался.
Не надо, энергично замотала головой Нина, пожалуйста. Я больше не буду в обмороки падать.
Она ощущала приятное тепло во всем теле; головокружение не прошло, но не тревожило, а напротив расслабляло.
Я теперь готова согласиться с Маней: Саша у красотки.
Не понял: что за красотка? вскинул брови Соколовский, откуда взялась?
Если бы он пришел и признался, я бы не держала его, не слушая собеседника, убежденно проговорила Нина, но так нельзя поступать. Нужно всегда честно говорить о своих чувствах.
Это только легко рассуждать, заметил Соколовский, а признаваться в чувствах очень сложно, а иногда просто невозможно.
Вовсе нет! У меня есть теория жизни без проблем: необходимо непременно говорить о том, что в душе творится, о чем переживаешь. Люди же не умеют чужие мысли читать как им понять друг друга? От недопонимания все неурядицы.
Нина говорила свободно и легко, не искала слова. Она чувствовала себя хорошо, даже бодро, ее впервые совершенно не смущал ехидный Соколовский. Нине захотелось доказать неправоту этого взрослого мужчины, и она почему-то верила: ее аргументы заставят Михаила Владиславовича изменить свое мнение.
Знаете, сколько я страдала из-за всяких недомолвок, мучилась от того, что мы не могли с мужем поговорить по душам? Саша ведь в детдоме вырос, среди чужих людей. Он не понимал, почему я к сестрам привязана, делюсь с ними переживаниями и проблемами. Он мне предложение так смешно делал: еле выговорил. Я думаю: его никто не любил, не научил сочувствовать, выражать эмоции. Никто о нем не заботился он этого и не умеет. Сколько я потратила, как вы говорите, драгоценного времени, чтобы объяснить ему: мне неприятно, когда он игнорирует меня, мою семью, дичится, предпочитает молчание и одиночество. Доказывала, что необходимо считаться со мной и моими чувствами. И не зря: постепенно Саша и к сестрам стал теплее относиться, и в мамином доме ремонт сделал без уговоров. Знаете, я совсем не понимаю, что теперь случилось.
Тут Нина вздохнула:
Хотела вас убедить в правильности моей теории, но мой пример, увы, подтверждает обратное: получается, неправильно я все делала ничего не сказал мне муж, просто ушел. А что вы все молчите?
Вас слушаю, отозвался Соколовский, за три года я столько вас не слушал, как эти четверть часа.
Так вы сами виноваты, смело заявила Нина.
«Что это я?!» тут же охнула она мысленно, но уже без всякого страха. Глянула на собеседника исподтишка тот улыбался.
Я считала вас злым, решила идти до конца в своей откровенности Нина.
Даже так?
Именно так. Вы ведь даже над Верой Степановной иронизируете.
Открою вам секрет: мы с Верой в одном классе учились.
С Верой Степановной? С директором? поразилась Нина.
Ну да. Но это прошу, Соколовский прижал палец к губам, не афишировать.
Конечно! закивала Нина.
Потом подумала секунду и спросила:
А почему?
Народ, глядя на меня, поймет, сколько лет нашему директору.
Нина засмеялась, потом храбро поинтересовалась:
А сколько вам лет?
Сорок один.
Ого! удивилась Нина, ну, да, вы же воевали. А Саше моему тридцать четыре. Только он моложе своих лет выглядит, может, от того, что блондин. Знаете, у него просто прекрасные волосы и глаза замечательные.
Соколовский повернул ключ зажигания, и машина легко тронулась.
Вы сестре дозвонились? вернул он Нину в реальность сегодняшнего дня.
Нина доложила обстановку с Надей и заявила, что поедет к ней сегодня же.
Да вы, я вижу, совсем ожили. Вот что коньяк делает, проговорил насмешливо Соколовский.
Девушка от изумления пропустила насмешку мимо ушей:
Так вы дали мне коньяку?
А вы не поняли? Я с войны привык носить с собой фляжку со ста граммами. Ну, тогда-то, конечно, во фляжку не коньяк наливался.
Да как бы я поняла? В жизни не пробовала коньяк. А вы что же, всегда вот так пьете?
Соколовский оторвал взгляд от дороги, посмотрел холодно, как он умел, на спутницу и бросил коротко:
Пью.
Но это нехорошо, заметила Нина, немного смутившись: суровый взор и интонация собеседника ее насторожила.
Вы, Нина Петровна, решили учить меня жизни? Вынужден разочаровать: поздно.
Нина опешила: так резко Соколовский, какого она узнала в эти два дня, превратился в того, которого она знала три года.
Однако то ли коньяк, то ли ее собственная сегодняшняя речь о необходимости говорить откровенно, но что-то придало девушке смелости: Нина набрала воздуха и решительно спросила, повернувшись к Соколовскому и глядя на его строгий профиль:
Вы, я думаю, сказали неправду: вы не пьете.
Да, я еще лжец, совсем забыл.
Но так невозможно разговаривать, возмутилась Нина, отчаянно расхрабрившись, все-таки, наверное, от коньяка.
Вот и давайте помолчим.
Колкая фраза, совсем в духе прежнего Соколовского, вконец расстроила девушку она, внутренне сжавшись, как от удара, вдруг почувствовала себя несчастной, брошенной, обиженной всем светом. Ее отвага улетучилась Нине захотелось в свою конурку: спрятаться под одеяло и плакать от жалости к себе.
Девушка отвернулась к окну, а там уже мелькали дома улицы Михайловской, то бишь Революции. Скорее бы приехать домой, остаться одной и дать волю слезам!
Однако, пропустив поворот на нужную улицу, они поехали дальше. Нина покосилась на Соколовского, но каменное лицо ее отпугнуло она ничего не спросила. «Волга» свернула куда-то, катила, шурша, по пустынной улице.
Что ж вы не спросите, куда я вас везу?
Голос Соколовского прозвучал так неожиданно, что Нина вздрогнула всем телом.
Что ж вы не спросите, куда я вас везу?
Голос Соколовского прозвучал так неожиданно, что Нина вздрогнула всем телом.
Вы чего дрожите? спросил тот ехидно, ах, да, я запамятовал: вы же меня боитесь.
Я не вас боюсь, а ваших насмешек.
Помилуйте, да вам слова сказать нельзя. А как же теория о задушевных беседах?
Не зря она избегала общения с Соколовским: злой, высокомерный тип!
Нина, еле сдерживая слезы, вновь отвернулась к окну, смотрела на проплывающие мимо дома, однако ничего не видела.
Но постепенно мягкий шум мотора и мерное покачивание успокоили Нину. Она вдруг словно взглянула на себя со стороны и ужаснулась своему эгоизму. Вот обозвала Михаила Владиславовича злым, хорошо хоть не вслух, но ведь это совсем не так: он выручает ее, помогает, заботится. А она его и во вранье обвинила, и в пьянстве. Да и к Саше, наверное, несправедливо относилась, все воспитывала муж и ушел к другой, не такой зануде. В других недостатки легко видеть, а своих, получается, Нина не замечает.
Машина тем временем остановилась в каком-то дворе.
Нина тихо сказала:
Простите меня, товарищ Соколовский.
Ради бога, Нина Петровна, это вы меня простите, старого дурака. Вы правы сто раз.
Да в чем же?! Нет, я о себе только думаю хорошо, а людей обижаю, Нина пыталась проглотить слезы, застрявшие в горле, чувствуя: еще чуть-чуть у нее начнется истерика, прижившаяся в последние дни в ее организме.
А Сергеев как же?
Сергеев ученик пятого класса, гроза школы, шалопай и хулиган. Но он писал такие великолепные сочинения, придумывал такие фантастические истории, так артистично рассказывал их на уроке, что Нина диву давалась и ставила Сергееву пятерки. А когда в учительской в очередной раз мальчуган сопел и переминался с ноги на ногу перед сердито отчитывающим его учителем, Нина переживала, а после того, как Сергеева отпускали с последним предупреждением, доказывала, какой он талантливый, просто увлекающийся.
Вспомнив Сергеева, Нина невольно улыбнулась слезный колючий ком в горле растаял.
Разве что Сергеев, сказала она, но он ребенок, а я детей очень люблю.
Я заметил, кивнул Соколовский, у вас одухотворенное лицо, когда вы с ребятами общаетесь или говорите что-то о них. Да вас все ученики обожают, не только Сергеев.
Откуда вы знаете?
Они мне сами рассказали.
Девушке приятно удивили слова Михаила Владиславовича. Она-то думала: он ее в упор не замечает мало ли что там шуршит в учительской! Все же сложно разобраться в людях!
Вы разговор перевели на Сергеева, проговорила Нина, но я, несмотря ни на что, в свою теорию верю. Я, правда, виновата, потому прошу прощения.
Оставьте, прошу вас. Я-то фрукт еще тот: вас чуть до слез не довел.
Просто я всегда плачу, если мне плохо, а сейчас, когда Саша пропал, так ничего не стоит из-за любого слова разрыдаться.
Соколовский повернулся к девушке всем телом, заговорил мягко, но твердо:
Я прошу: не горюйте так. Лично я торжественно вам обещаю: первое из-за меня вы уж точно никогда плакать не будете, второе об исчезновении вашего супруга мы все, что возможно, выясним.
Он умолк, глядя на Нину. Если бы на месте Соколовского сейчас оказался кто-то другой, она бы решила, что смотрит коллега на нее ласково и даже с нежностью. «Это нервы», отогнала девушка глупые мысли.