Чтобы он перестал так много привлекать к себе внимания и затерялся в толпе. За ним наблюдали не только мы с тобой, Эдик кивает головой в сторону трех людей, стоящих неподалеку.
Мы добираемся до моего дома в молчании. Эдик больше не продолжает свою лекцию, а я не спрашиваю.
Квартира отчего-то кажется мне не родной. Темнота в коридоре заставляет почему-то бояться, хотя я и сама не могу объяснить причин этого страха. К тому же я не одна, рядом Эдик, который как-нибудь да сможет защитить меня от нежданных гостей.
Скидываю кеды и прохожу на кухню мыть руки и ставить чайник, чтобы немного перекусить.
Одежду мне выделишь? спрашивает парень, вешая забрызганное кровью пальто на крючок.
Есть папина рубашка, могу одолжить, но вот куртку ты не получишь, иди, отчищай свою, живучий гад.
Хочу тебе напомнить ты такая же, парень ухмыляется и отправляется в ванную.
Чай черный будешь?
Белый, я расист, отвечает он мне из ванной.
Значит, горячей водой обойдешься, но все равно наливаю ему чая, хоть и зеленого, помню, как Крис говорила, что он пьет только его.
***
До дома Бориса мы добираемся к восьми вечера. Могли бы и раньше приехать, но Эдик убил все силы, чтобы отговорить меня от этой затеи. Только я не сдалась. А еще побоялась прятать папку дома, поэтому снова тащила ее с собой, но на этот раз не в руках, а в рюкзачке.
Мам, открой, пожалуйста, я опять ключи забыл, тянет Эдик в домофон, наугад набрав номер квартиры. Замок пищит и пропускает. Почему они все настолько доверчивы?
Лифт не работает, приходится пешком добираться до шестого этажа. Я почти не устаю, а вот Эдик плетется сзади, стараясь отдышаться на каждом пролете.
Ты ведь исцеляешься, так исцелил бы себе легкие, чтобы они дышать могли лучше.
Так не в этом дело, прерываясь на глубокие вдохи, отвечает он и опирается на перила. Новые, старые, не важно. Их разрабатывать надо, тренироваться. А я почти все время дома провожу.
Набравшись храбрости, я нажимаю на дверной звонок, так сильно вдавливая кнопку внутрь, что палец начинает белеть. Дверь открывают почти сразу. На пороге женщина в домашнем голубом костюме.
Вам кого? она тушит сигарету в пепельнице, стоящей на комодике и тщательно осматривает нас.
А Боря ведь здесь живет, да? старательно улыбаясь, интересуюсь я.
Борюсик, к тебе пришли! орет она так громко, что закладывает уши.
Кто там мам?! И я просил никогда меня так не называть! доносится мужской крик из другой комнаты.
Иди сам посмотри! Я их не знаю! мы переглядываемся с Эдиком и стараемся выдавливать доброжелательные улыбки. С каждым новым криком делать это становится все сложнее.
После еще пары окриков с матерью, Борюсик выходит к нам. Ему где-то около двадцати пяти тридцати. Уже какой-то обрюзгший, низенький, с недельной щетиной на лице и в растянутых майке и трениках.
Че вам? так же, как и его мамаша, он окидывает нас оценивающим взглядом. А затем, словно что-то вспомнив, прищуривается. Я вас знаю, да?
Нас прислал Иннокентий, говорю я тихо. Он сказал, что вы сможете мне помочь.
Борюсик испуганно смотрит на нас, а затем порывается закрыть дверь, но Эдик подставляет, и дверь бьется о нее. Я больше с ним не работаю. Говорил же, чтобы оставили меня в покое.
Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста! Я не хочу понять, почему я помню о своем прошлом одно, а мне говорят совершенно другое. Мы такие же, как ты! Правда!
Борюсик еще раз пытается захлопнуть дверь, но Эдик принципиально не убирает ногу.
Я не буду вам помогать. Иначе они узнают. Они найдут меня и заберут. Или еще хуже убьют. Я, я обычный. Нормальный. Я не такой, как вы, жирок на подбородке у Борюсика трясется, глаза кажутся влажными. Он что, расплакаться собрался?
Слышишь, ты, маменькин сынок? Мы не уйдем отсюда, пока ты не вернешь нормальные воспоминания этой девушке, Эдик ухитряется схватить за грудки парня и встряхнуть его.
Я ей ничего не менял! Никогда вообще не видел! Отпустите меня, пожалуйста, бормочет он. Иначе я буду кричать!
У нас есть другая информация.
Борюсик сдается. Он тяжело вздыхает и приглашает нас войти в квартиру.
Его комната напоминает свалку. Кровать, пол и остальные горизонтальные поверхности заставлены грязной посудой и пивными банками. Грязные вещи разбросаны в хаотичном порядке. И душок в комнате стоит соответствующий.
С матерью живет, а такое ощущение, что один, Эдик показательно зажимает нос пальцами и ногой скидывает обертки от чипсов с кровати. Садись, я почистил.
Я присаживаюсь на краешек.
На меня сегодня столько свалилось! начинаю я. Мне сказали, что я до шести лет училась в школе для детей-индиго. А потом меня удочерили. Но я помню, как ездила с родителями на раскопки. Каждый год. У меня были друзья среди детей археологов. А Иннокентий Алексеевич сказала, что мне просто заменили воспоминания. И вы можете с этим помочь.
История получилась какая-то сумбурная, смазанная, но Борис вдруг расплывается в улыбке.
Маруська? Это ведь ты, да? Я смотрю лицо знакомое, я только удивленно хлопаю глазами. Он меня знает, а я его нет. Да, я помню, как менял тебе воспоминания. Было весело. Мы смотрели фильмы о раскопах, я читал тебе книги. Мы хорошо тогда сдружились, хоть тебе было лет шесть, а мне двенадцать. А потом они тебя забрали. Скажи, ты меня не помнишь?
Меня зовут Клеопатра. Клео, тихо произношу я. В голове появляется сценка из прошлого. Я и еще какой-то пацан сидим под тентом. Жарко. Родители ушли в пирамиду, сказали, что нашли очередное захоронение, а нам приказали остаться в лагере. Мы играем в игру «Перечисли фараонов». И я побеждаю, вспоминая большее количество, чем этот мальчик. Он старше. Как же его завали? Марко, кажется.... Марко? Это имя ты придумал для себя?
Борюсик кивает.
Да. Это от Марко Поло, парень краснеет. Ты уверена, что хочешь вернуть те воспоминания о жизни в интернате? Они могут оказаться не такими радостными, как ты думаешь.
Все это напоминает какой-то фантастический сон. Дня не прошло с тех пор, как я столкнулась с людьми, которые обладают сверхспособностями. Мои воспоминания на самом деле не мои. И мама с папой не мои родители.
Мне нужно несколько минут, чтобы решиться. Я долго думаю о том, хочу ли узнать, что было со мной в интернате. В конце концов принимаю единственно верное решение.
Это моя настоящая жизнь, какой бы она ни была. Верни мне воспоминания.
Парень тяжело вздыхает и подходит ко мне ближе. Он кажется таким грустным. Вот только это мне надо сейчас грустить. Вся моя жизнь была основана на лжи.
Предупреждаю. Будет больно. И ты словно переживешь все снова. Все воспоминания будут для тебя очень реальными. Ты готова к этому? Борюсик испытующе смотрит мне в глаза, наверное, хочет, чтобы я испугалась и передумала.
Я сглатываю вязкую от страха слюну и киваю, давая свое согласие. Парень подносит руки к моим вискам и слегка надавливает.
А потом голову пронзает резкая боль, словно в мозг втыкают раскаленные иглы. Перед глазами сначала темнеет, а потом вдруг мир снова наливается красками.
И вот перед моими глазами уже стоит улыбающийся помолодевший Иннокентий.
5 глава
Так, Маруся, угадай, что нарисовано на карточке, он держит передо мной абсолютно чистый листок. Я знаю, что на другой стороне есть рисунок. Незатейливый. Скорее всего, обычная фигура. Треугольник или квадрат.
Мне не хочется думать, это скучно. В эту игру мы играем каждый день. В последнее время я стала хорошо видеть эти рисунки.
Сосредотачиваюсь, стараясь посмотреть сквозь бумагу, и вижу.
Тли спилальки, выходящие из центла, щурясь, чтобы лучше их разглядеть, говорю мужчине. Я картавлю, совсем не выговаривая букву «Р», но ничего не могу с этим поделать.
Это трискелион, Иннокентий радостно улыбается. У тебя хорошо получается, Маруська. Так. Теперь, сдвинь вот этот спичечный коробок с места, и закончим.
Мне сегодня больше не будут делать уколы? спрашиваю я. Все руки на сгибах у меня в синяках и малюсеньких ранках от игл. Я не люблю эти стлашные иголки.
Сколько они сегодня взяли у тебя крови? Иннокентий недовольно хмурится, аккуратно беря в свои большие ладони мою маленькую руку.
Две плобилки, бросает в дрожь от воспоминаний о том, как иголка входила в кожу.
Иннокентий цокает языком и хмурится. Он очень недоволен. Я вижу это по дрожащему воздуху вокруг него.
Коробок спичек двигаться не хочет, сколько бы я на него не смотрела. Проходит полчаса, и меня отпускают. Иннокентий Алексеевич идет вместе со мной в медпункт, от этого места у меня коленки начинают трястись. Мужчина просит подождать у двери, но мне становится скучно, и я прокрадываюсь следом. Тихо заползаю на четвереньках в кабинет и прячусь за стойкой со шприцами.
У нее все руки в синяках! Ходит бледная, как будто вот-вот упадет в обморок. Девочка совсем ослабла. Она даже не может сдвинуть спичечный коробок! Иннокентий в ярости. Мне видно только его спину, но даже по его напряженным плечам понятно, как он зол.
А, может, это все из-за того, что девочка абсолютно нормальная? Признайтесь, максимум, что у нее получается, это разглядеть рисунки на ваших глупых карточках. Она обычна, Бородин, как бы сильно вы в нее ни верили, но она обыкновенная. Отдайте ее в настоящий детдом и больше не вспоминайте. Государство не собирается оплачивать проживание нормального ребенка в вашем заведении.
Я пытаюсь аккуратно отползти назад, но задеваю ботиночком мусорное ведро, и оно с шумом опрокидывается. Иннокентий поворачивается, врач, с которым он разговаривал, кривит недовольное лицо.
И научите ее уже вести себя прилично. Ей четыре, должна уже понимать, что подслушивать чужие разговоры нельзя, у него прилизанные волосы и белесые брови. А еще страшные длинные пальцы со сломанными острыми ногтями.
Четыре года мне исполнилось только вчера. А этот злой мужчина, который всегда старается уколоть побольнее, чтобы появились синяки, а я скривилась в кресле и расплакалась, вчера сделал это особенно больно.
Если в ближайшее время ее способности не проснутся, Бородин, я обещаю, самолично займусь отправкой этой девчонки в детский дом, палец указывает на меня, продолжающую стоять на четвереньках.
Плостите, я не хотела, я ставлю ведро на место и собираю мелкий мусор, вывалившийся из него. Я больше не буду.
Иннокентий ведет меня в комнату. Остальные ребята еще на занятиях.
Сажусь на кровать и поджимаю ноги, обхватываю их руками.
Вы отдадите меня? на глаза наворачиваются слезы. Я не хочу отсюда уезжать. Иннокентий добрый, он пытается быть хорошим для меня. Он любит меня. А в том страшном детдоме, которым так пугает врач, не будет никого хорошего.