Упал духом хан.
Аварцы обложили город, требовали сдачи его, а в пище среди жителей начинал ощущаться большой недостаток.
Народ требовал или битвы, или сдачи города.
Алегеко явился к хану и сказал:
Дай мне, хан, сто воинов, которых я сам выберу из всего войска, и я прогоню врага от стен города.
Безумный! ответил ему хан. Как ты будешь сражаться с одной сотней против тысяч?
Но затем согласился исполнить его просьбу, предупредив, что, в случае неудачи, голова Алегеко слетит с плеч долой.
Алегеко усмехнулся.
Разве я боялся когда-нибудь смерти? спросил он.
И взяв с собой сто опытных, испытанных в бою воинов, он тихо вышел с ними из города в глухую ночь.
Лагерь аварцев уже потушил свои огни. Воины Алегеко поползли к нему и вдруг с гиком и выстрелами бросились на него. Среди аварцев произошло смятение, а тем временем хан послал остальное войско.
Не выдержали аварцы первого натиска, побежали и к утру были совсем разбиты. Много их пало в бою, остальные частью попали в плен, частью бежали в горы.
Хан ликовал, и когда его войско вернулось в город, он при народе обнял Алегеко.
Ты спас меня, спас мой народ! сказал он ему. Ты достоин быть главным начальником моих войск.
И наградил его хан деньгами, богатой одеждой, рабами и отвел ему помещение в своем дворце.
Ты мне всегда нужен, говорил он ему. Летами ты молод, а опытом стар, и советы твои полезны для меня будут.
Жена хана, молодая и красивая женщина, увидела Алегеко, и полюбился он ей, и ждала она случая, чтобы наедине сказать ему о своей любви.
В один летний вечер Алегеко в сад ханский вышел, сел на каменную скамейку против мраморного фонтана.
Деревья в саду стояли громадные, кусты белых и красных роз тянулись по бокам дорожек, усыпанных песком.
От сильного пряного запаха белоснежных лилий голова кружилась, как от хмельного напитка, а фонтан журчал, что-то сонно рассказывал. Звезды зажигались на небе, ярко блестели; потом свет их побледнел: луна взошла.
Сидел Алегеко и думал о том, что еще недавно он, закованный в цепи, был в ногайской степи самым последним из рабов, а теперь он после хана первый человек в ханстве.
В кустах сирени шорох послышался, белая тень мелькнула.
Алегеко, послышался негромкий голос.
Поднялся он со скамейки, подошел к кусту сирени.
Закутанная в белую чадру стояла женщина.
Витязь славный, заговорила она, и по голосу Алагеко узнал в женщине ханшу. Люблю я тебя, люблю! продолжала она. Когда луна спрячется, я выйду в сад
И радость, пьяная, безудержная радость охватила Алегеко, и хотел он обнять ханшу, хотел поцеловать ее.
Но сейчас тихо проговорил:
То, о чем ты говоришь, не должно случиться
А у самого дрожали губы.
Должно, должно, витязь славный, прошептала она. Не в эту, то в другую третью ночь, но случится
И быстро пошла во дворец.
Как во сне был Алегеко, не верилось ему, что случилось с ним, и кровь больно стучала в висках его.
И вдруг вспомнил он, как хан при народе обнял его, другом своим назвал
Нет, не будет того, чего желает ханша, проговорил он, пошел в свою комнату и лег спать.
А сон бежал от него, и шепот ханши звал его в сад.
И о хане больше не думая, поднялся он с постели и, осторожно ступая, в сад вышел.
Сад притаился в темноте, деревья что-то шептали, и шепот их туманил мозг Алегеко.
В кустах сирени голос ханши послышался:
Витязь, мой милый витязь
Сладким ядом любви отравил свое сердце Алегеко полюбил он ханшу и уже ни разу не думал о том, что, любя ее, он обманывает хана, и не другом, а врагом был ему хан.
И темный сад хранил тайну его любви.
Но прошло время, и тайна та открылась всем.
Одна из служанок ханши чуть-чуть усмехнулась, проводив глазами свою госпожу, когда та к хану шла.
Усмешку эту поймала другая служанка. Потом в темном уголке две служанки пошептались и быстро в разные стороны разошлись.
Немного слов сказали они, но эти слова в тот же день обошли все дворцовые углы и закоулки. И много еще лишних слов прибавилось к ним.
В одно утро стали известны они и хану, только Алегеко и ханша не слышали их.
Потемнело лицо хана, закричать он хотел, но насильно рассмеялся, любимого слугу своего позвал и что-то на ухо ему пошептал.
Молчаливым и глубоким поклоном ответил слуга на этот шепот и удалился.
Увидел в тот же день хан Алегеко и был с ним особенно ласков.
Гуляя в саду, он пышную алую розу сорвал и послал ее ханше.
И приветливо всем улыбался хан, а в душе у него было темно.
Ночью Алегеко в сад вышел. Ханша его там поджидала, и поцелуями покрыл он ее лицо, руки
И вдруг сильный удар по голове свалил его с ног и, падая, он слышал крик ханши и сейчас же потерял сознание, а когда очнулся, понять не мог, где он находится. Было темно, душно и тихо, как в могиле.
И вспомнил он, что произошло с ним в саду.
Ханша, моя милая ханша! закричал он, вскочил на ноги, бросился в темноту и, ударившись о что-то твердое, как камень, упал
Рукой пошарил он вокруг себя, и что-то круглое, подобно арбузу, попалось под руку Пальцы нащупали две, рядом расположенные, дыры То был человеческий череп
Пошарил Алегеко еще и мертвую руку нашел.
И понял он, что в подземную темницу под дворцом брошен он
Знал он, что своих врагов хан бросал в эту темницу и забывал о них.
И в темноте, сырости, без пищи и питья умирали они ужасной смертью.
Сначала они кричали, вопили, и в глухую ночь, когда дворец засыпал, стон из подземелья доносился наверх. А потом их стон дальше толстых каменных сводов темницы не уходил и там умирал.
И была ли ночь, день ли был, не знал Алегеко, и давила его темнота, немая тишина, и от ужаса тело его похолодело.
И хотел видеть он солнце, слышать голос человека
Обнаженные до пояса, связанные рука об руку, с веревками на шее, медленно проходили городскими улицами Алегеко и ханша, окруженные тысячной толпой.
Палач в черной рубахе и черном высоком колпаке шел позади их, держа в руке концы веревок, которые обвивали их шеи. За палачом на белом коне ехал тот самый военачальник, который бежал от аварцев, а за ним подвигались воины Впереди чернь, городской сброд, бесновался, прыгал, плясал, трубил в трубы, вопил и стучал в медные тазы.
Опустив низко голову на грудь, с распущенными по плечам волосами, шла ханша, была бледна, и слезы бежали у нее по щекам.
И позор не отнял у нее красоты ее, и прекрасно было ее молочно-мраморное тело, в которое жадно впивались тысячи глаз.
Опустив низко голову на грудь, с распущенными по плечам волосами, шла ханша, была бледна, и слезы бежали у нее по щекам.
И позор не отнял у нее красоты ее, и прекрасно было ее молочно-мраморное тело, в которое жадно впивались тысячи глаз.
Алегеко шел с высоко поднятой головой, открыто смотрел и на бесновавшуюся чернь, которая еще недавно криком радости приветствовала его, и на воинов, которых бесстрашно вел в бой.
На площади толпа остановилась, и взоры ее обратились к деревянному, устланному коврами, помосту: там на высоких подушках восседал хан, окруженный вельможами.
И расступилась толпа, и ближе к помосту придвинулись ханша и Алегеко.
И по-прежнему не поднимала головы ханша, и еще бледнее было ее лицо.
И все так же открыто смотрел Алегеко на хана, на вельможей.
Хан сделал рукой знак, и затихла шумная толпа, и в наступившей тишине громко и торжественно раздался его голос
Народ! проговорил он и замолчал, и оттого он замолчал, что увидел, как из толпы вынырнул грязный, оборванный нищий, подбежал к ханше и плюнул ей в лицо.
И задрожал хан от гнева, вскочил с подушек и закричал:
Схватить грязную собаку!
И воины схватили нищего, потащили к хану, но тот махнул рукой, крикнул:
Голову ему долой!
И сейчас же совершилась казнь: нищего поставили на колени, и воин ударом кинжала отрубил ему голову, которую вместе с трупом бросили в толпу.
И ужас прошел в толпе, и как бы оцепенела она.
Грозно глянул на нее хан и дрожащим от гнева голосом заговорил:
Двух преступников, свою жену и ее любовника, хотел я судить перед лицом народа. И был час, когда я осудил бы их на жестокую казнь, но плевок нищего изменил мое решение
И тихо было в тысячной толпе, насторожилась, прислушалась она.
И так же громко продолжал хан:
Они, говорил он, указывая рукой на ханшу и Алегеко, только передо мной виновны, и только я один могу судить их. Перед народом нет их вины. И в своем позоре каждый из них стоит выше толпы, ибо позор не отнял у них того, чем они были: Алегеко и с веревкой на шее остался храбрым воином, победителем аварцев, а ханша и в унижении своем все же ханша. Велико их преступление, но и позор их велик и искупили они им свой грех.
Замолчал хан, опустился на подушки
И словно море заволновалось и забушевало, радостно закричала толпа:
Да здравствует хан! Многие лета великодушному хану!
К вечеру того же дня Алегеко и ханша, в богатых одеждах, на конях выехали из города.
И опять толпа сопровождала их, но уже не бесновалась она, как раньше, а бросала цветы под ноги их коней. И кричала она, прославляя хана за его великодушие.
С закрытым чадрой лицом ехала ханша рядом с Алегеко, и обоим им хотелось поскорее выбраться из города, чтобы не видеть толпы и не слышать ее крика.
Смотрел Алегеко, как из толпы летели под ноги коней красивые розы, думал о том, что только пожелай хан, и та же толпа забросает его и ханшу камнями.
И радостно вздохнул он, когда город остался далеко позади, и степь расстилалась вокруг.
Ханша открыла лицо, взглянула на небо, на солнце и заплакала от радости.
И дрогнуло сердце Алегеко, слезы навернулись у него на глаза.
Мой друг, радость моей жизни! воскликнул он. Поскачем вперед, поскачем навстречу ветру.
И взвились их кони, поднимая с дороги пыль.
Все владыки, деспоты Востока, безумцем назвали дербентского хана, а песня, Бог знает, кем сложенная, из уст в уста передаваясь, прославила его и заклеймила проклятием нищего, презренного раба, плюнувшего в лицо ханши.
Из книги «Легенды Кавказа»Судьба
Жила в городе вдова по имени Гуль-Бахара, и был у нее сын Ахмет.
Муж ее умер, когда она мальчика родила, и в одиночестве трудно жилось ей: надо было каждый день на работу ходить ради куска хлеба и ребенка растить, которого она всюду таскала за собой на спине, потому что дома не на кого было оставить его.
Сын же рос не на радость, а на горе матери, ибо шаловливым и непослушным мальчиком был он. Но она очень любила его и из скудного заработка откладывала понемногу деньги, чтобы потом заплатить мулле за его учение.