Посиделки на Дмитровке. Выпуск седьмой - Коллектив авторов 10 стр.

Передо мной широченная полоса бетона вздымается к небу, гораздо круче, кажется мне, чем это видишь из окна десятого этажа. Сейчас я вижу только этот взлёт, упирающийся в небо. За чертой, где смыкались серая земная полоса и серое небо, казалось, уже ничего нет. Запределье

Медленно продолжала я идти вверх, размышляя, что же я сейчас увижу там, за горизонтом, за его совсем близкой чертой. Как вдруг оттуда обрушился на меня нарастающий звук стремительно мчащейся машины и тут же визг тормозов и мучительный предсмертный собачий вопль. «Сбили» болезненно сжалось сердце. И я бегом, забыв о запределье, об ином мире, помчалась туда: может, ещё можно помочь собачке.

Выскочив на верхнюю точку склона, увидела, что опоздала: высокий старый человек, как и всё вокруг, серый: одежда, длинная борода, шляпа, уже склонился к сбитой собаке. Никакой машины не было рядом. Куда она делась?! Старик с трудом поднимал большую светло-серую овчарку, приговаривая негромко: «Милая ты моя Бедная моя Как же это ты»

Вот он поднял её: голова и передние лапы свесились с плеча на его спину, кончик хвоста виднелся где-то ниже его колен, и понёс. Видно было, что собака неживая.

Я уже хотела повернуть назад, но старик снова заговорил. Отчётливо слышу: «Ну, ничего, ничего, пёсик. Будем теперь с тобой. Вместе будем Плохо одному-то Сегодня девятый день, как помер, а ведь никто не заглянул»

Похолодела, услышав это. Запнулась, было. В недвижной тишине утра я отчётливо слышала каждое слово. Ошибки быть не могло: он так сказал.

И я пошла за ними. Мне стало совершенно необходимо увидеть, куда они пойдут, где живёт (живёт?!) этот умерший старик. Вдруг я узнаю, может ли быть жизнь после смерти

Я не задумывалась, что, возможно, мне придётся идти за ними на край света

Оказалось, нет, не на край. Мы пересекли улицу Новослободскую и, немного не дойдя до Вадковского переулка, вошли под проездную арку двора. Справа в стене под аркой оказалась дверь. Старик толкнул её ногой: отворилась. Вошёл. Я, чуть переждав, за ним. Сердце колотилось так, что можно было со стороны услышать.

Тёмный и длинный коридор. Ага Идём по нему дальше. Ещё дверь. И ещё один пинок. Осветился вход в помещение. Вот удача: старик не прикрыл за собой дверь.

Я, прижавшись к стене, смотрю туда. Вижу комнату: длинная и узкая, как часть коридора. У дальней стены то ли кровать, то ли просто лежанка. На ней кучей тряпьё. И не понять, лежит ли кто или что под тряпьём.

Может, даже там лежало тело того, за кем я сейчас пришла сюда Тогда, значит, старик просто душа? А если на ложе пусто, тогда  что это? Да: я ведь слышу его слова. Он размышляет. Он чувствует, и даже острее, чем живой! И потом, он с трудом поднимал собаку себе на плечо! Значит, не дух? Вряд ли духи чувствуют земную тяжесть

А старик, уже склонившись над лежанкой, придерживая собаку обеими руками, медленно осторожно опускал её на постель, приговаривая ласково: «Ну, и вот Ну, и вот Никогда не было у меня собачки. Теперь есть. Теперь мы с тобой не одни на свете. Ты у меня, я у тебя Вот сейчас дверь запрём» Он с трудом разогнул спину, переступил ногами, собираясь развернуться, чтоб идти к двери

Я не стала дожидаться, когда он завершит свой манёвр, опрометью кинулась по коридору к выходной двери и вон из-под арки

Ужас меня пронзил от мысли, что вот сейчас я увижу его лицо Казалось, это было бы непереносимо.

И проснулась. Дома на своём диване. Сердце колотилось. И было стыдно: убежала!

Постепенно очнувшись, поняла, что нет у человека возможности узнать так просто главную тайну жизни  есть ли она после смерти.

Постепенно очнувшись, поняла, что нет у человека возможности узнать так просто главную тайну жизни  есть ли она после смерти.

Оставалось осознать другое: мне показали, что это такое полное абсолютное одиночество человека среди живых людей. Выходило по моему сну: он и мёртвый рад другу, пусть и мёртвому.

Это меня ждёт?

Как кричат птицы в начале мая

В подмосковном местечке Малеевка, где когда-то располагался Дом творчества Союза писателей, оказалась я в самом конце апреля 1981 года.

Было ещё сыро, прохладно, почки на деревьях только-только проклёвывались, у кого раньше, у кого позже, но птицы уже заливались на все голоса. Нигде никогда не слышала я таких хоров, таких солистов, дуэтов и трио, и я не знаю, каких ещё ансамблей поющих, свистящих, кричащих на все голоса.

Наверное, потому, что домов на территории «писательского творчества» было немного, стояли они не кучно, все в деревьях, птиц некому было тревожить.

Как же им было свободно и хорошо!

Окрестности здесь  замечательные: леса лиственные, светлые. И особо светлые в эту пору потому, что листья, как им следует, пока не развернулись. Зато земля под пологом ещё прозрачных крон уже вся зазеленела и даже зацвела.

И тут я впервые после детства попала в мир тех вёсен, когда мне шёл восьмой год девятый и так далее  до 14 лет, пока я жила с родителями в деревне и ещё не отправилась учиться в большой город. С тех пор апрельских и майских вёсен я уже в лесах не заставала. И не могла любоваться нежнейшими полями первоцветов, этих редких подснежников с их белоснежными пятилепестковыми венчиками, с желтыми гнёздами тычинок посередине, с резными зелёными листьями на высоких округлых стеблях. И тут, в Малеевке, увидела их впервые после детства

Подснежники незаметно отцветали, гаснул белый цвет под кронами, уже развернувшими свою листву, и в лесу темнело.

Низенькие «медуницы» и лиловатые на высоких гранёных ножках «петушки»  так по местному названию  зацветали позднее, уже плотнее покрывая лесную почву.

Малеевские леса вернули моей памяти светлую от белых цветов весну. А позднее я встретила здесь и других старых знакомых из тех же сказочных детских времён

Сначала я почувствовала запах и даже не поверила себе, что это тот самый, и что я его не забыла Пошла на запах, и на краю пологого и длинного оврага увидела этот низкий кустик. Его упругие, крытые коричневой блестящей корой ветки не сплошь, а там и сям украшали ярко-малиновые, будто эмалевые, звёздочки цветков. Они-то и издавали сильный, издали чудесный, яркий и своеобычный, словно дорогой парфюм, аромат. А если приблизишь цветущую ветку к лицу, почувствуешь, как сквозь дивный аромат проступает явственный запах гниения. Словно некая угроза. Это растение называется «волчье лыко». И недаром: просто рукой ветку с этого кустика не оторвать, хоть и кажется она хрупкой, на вид даже суховатой. Так и аромат его красивых цветов несёт и обольщение, и угрозу.

Ещё позднее встретила  и в изобилии  цветущие кусты бересклета. Его странные висячие цветки похожи на изящные серьги. Главная драгоценность  фантастический «глазок»: такой белый  да, белый, будто глазной белок,  с лиловым «зрачком», прикрытый мясистым малиновым «веком», а сверху этот глазок прикрывают, не прикасаясь к нему, две ярко-оранжевых ладошки-чешуйки. Вся конструкция из двух-трёх «глазков» подвешена на длинных нитях, идущих из одной почки на ветке.

Встретить все эти создания, знакомые только по детству, в пору, когда у меня самой уже внуки, было чудом и счастьем

А вот птиц, поющих и свиристящих, звенящих и тренькающих, как колокольчики, я по своим детским лесам не помнила. Наверное потому, что по утрам крепко спала И потому, наверное, что наш дом стоял в посёлке, а лес был достаточно далеко, не ближе полутора километров. А тут, в Малеевке, с берёзы прямо над моим балконом с самым первым светом раздавалось настойчиво: «Чьё-чьё-чьё? Да вы чьё-о-о?!»  по-вятски, с повышением тона к концу фразы. И с вариантами: «Чо-чо-чо? Да вы чо-о-о?!»

А то ещё: «Чьи-чьи-чьи? Да вы чьи-и-и-и?!» И всё с таким несказанным возмущением

Иной же раз у этой вопрошающей птицы получалось просто «чи-чи-чи», а между этим чиканьем она и трель могла запустить, и уж эту колоратуру никакими нашими буквами-звуками не передашь даже приблизительно.

Но вторую постоянную певицу  она обитала на большой ели над аллеей, ведущей к столовой, мне удалось расшифровать. Казалось, я отчётливо слышу, как быстро она выговаривает: «Чёртпобери! Чёртпобери! Чёртпобери!» Очень быстро, с ударением на последний слог, но мирно, не бранясь, а просто приговаривая.

Какая-то птаха за моим окном могла вдруг лихо засвистать по-разбойничьи: «Фьиу-вить!» А до того выпевала какую-то нежную трель: «Тюрлю-лю-лю-лю-лю! Пиу! Пиу! Пиу!» И вдруг это: «Фьиу! Вить!»  да резко так!

А на лесистом склоне горы над озером всё кто-то выпевал нежным голосом, обиженно вопрошая: «Выийдешь? Выйиде-е-ешь?» и тоже так долго тянет последний слог-вопрос

А голоса у всех нежные, чистого такого звука, как бы серебром о хрусталь. Или будто на тонкой упругой водяной струйке бьётся горошиной хрустальный шарик, и тонкий звон от этого.

У иных птиц, слышишь,  не в горлышке, а в клювике свист получается: видно, воздух свистит, проходя сквозь малую щелку клюва

Птицы гоняются друг за дружкой. Летают, суматошатся. Дрозды ворон пугают. Три маленьких дрозда, видишь порой, гонят большую ворону. Куда там! Большая, а удирает во все лопатки. А они над ней своими трещотками тарахтят! Оглушат с концом

Наталия ЯСНИЦКАЯ

Стихи

Танец

Ночное шоу