Что можно знать в семнадцать лет? Все кажется незначительным, вечным. Эти два совершенно противоположных слова удивительным образом сочетает юность. Она, со свойственным ей максимализмом, уменьшает значимое и гиперболизирует несущественное. Я не относилась со всей серьезностью к событиям, мыслям, людям. Чувства людей казались мне мимолетными; слова я забывала, а действий не замечала. Я не ловила взглядов, не вдумывалась в последствия. Возможно, это и есть легкомыслие.
Вадим принес из машины гитару, и треск костра заглушили мелодичные звуки струн.
Виктория сидела рядом с Василием и, крутя в тонких пальцах прутик, что-то оживленно ему шептала.
Я опустила глаза. Мне почему-то стало неловко. Я мельком взглянула на Вадима и поймала на себе его взгляд.
Он играл, ловко перебирая пальцами струны, неуловимое колебание которых давало жизнь приглушенной, незнакомой мне мелодии, а в его глазах играли огоньки. Я ответила улыбкой на его взгляд, и он улыбнулся мне в ответ.
Мне почему-то захотелось, чтобы в это мгновение Василий посмотрел на нас. Глупая, эгоистичная мысль, она неожиданно возникла в моей голове и с первой же секунды отчаянно вцепилась в мой мозг. Он не смотрел на меня, не сидел со мной, и улыбка его была предназначена не мне. Так пусть же увидит, что я не нуждаюсь в нем!
Он всегда принадлежал только мне, и сейчас, когда я я, его единственная подруга, спустя два года, наконец, приехала к нему, он сидит так далеко от меня и весело болтает с какой-то блондинкой!
В этот момент до меня сквозь звук гитары и треск костра долетел сдавленный смех Виктории, и я заметила, как Дима покосился в их сторону.
Значит, накануне Василий лицемерил? Он ясно дал мне понять, что вся эта компания совершенно ему не нравится, а сегодня он уже полностью растворился в ней.
Я усмехнулась собственным мыслям, когда Вадим перестал играть и, протянув гитару Коле, подсел ко мне.
Тебе здесь нравится? тихо спросил он, когда Коля начал играть.
Да, очень, улыбнулась я, глядя на пляшущие в его глазах огоньки. Часто вы так собираетесь? помолчав, спросила я.
Не то чтобы очень протянул Вадим и, искоса взглянув на меня, добавил: Но такой приятной компании у нас еще не было.
Я широко улыбнулась. Мне польстили слова Вадима. Правда это была или нет, но его открытое, красивое лицо и зелено-голубые глаза выражали полнейшее удовольствие. Внезапно с моря подул ветер, и я поежилась. Заметив это, Вадим набросил мне на плечи свой свитер, сохранивший тепло его тела.
Наверное, к утру будет гроза, заметил Вадим.
Почему ты так думаешь? удивилась я.
Ветер дует с запада. Гнилой угол, как говорит мой отец.
И правда, ветер усиливался. Искры костра, прежде взлетавшие вверх, теперь разлетались в разные стороны, и языки пламени, будто в такт энергичной музыке, отбрасывали яркие пляшущие тени на загорелые лица.
Странно, протянула я, запрокинув голову и поправляя растрепавшиеся локоны, а небо совсем чистое.
Ветер, предвещающий бурю, внес оживление вокруг костра. Виктория встала, чтобы накинуть на плечи кофту, Лена ловила разлетающиеся на ветру волосы, Рома поспешил укрепить палатки, а Коля продолжал играть.
Я подошла к краю обрыва, придерживая рукой свитер. Казалось, черная бездна дышит мне в лицо. Я слышала, как где-то внизу волны мерно лизали берег, словно не догадываясь о том, что скоро будет шторм. Море как будто обманывало людей, скрывая в тихом дыхании потаенную силу.
Я плотнее завернулась в широкий свитер. Внезапно меня окутала волна теплого запаха мужского тела. От свитера слегка пахло парфюмом. Я закрыла глаза. Теперь мне казалось, что я растворяюсь в этом безудержном, волнующем аромате. Приятный, слегка горьковатый. И сладкий. Совершенно непривычный, незнакомый. Но Было в нем что-то, что не находило во мне должного отклика. Это как симфония, прекрасная, всеми признанная и совершенная, но, вопреки ее совершенству, не отвечающая струнам твоей души.
Вдруг я почувствовала прикосновение. Обернувшись, я увидела два темных океана, а в них отражение собственного лица. Вадим стоял совсем близко, левая рука его едва касалась моего плеча, а глаза спокойно смотрели в мои. Лицо его было так близко, что я чувствовала его горячее дыхание.
Но симфония по-прежнему не находила отклика, и я отстранилась.
Прикосновение его мне показалось слишком уверенным, будто отрепетированным. Может, оно и носило дружеский характер, движение мое было машинальным. По телу будто прошел электрический ток. Что это? Тихий отклик неопытного, горячего сердца? Желание, заложенное природой и пробужденное одним неверным движением? Или же яркая вспышка молнии, за которой последует гулкий раскат грома?
Заметив мое движение, он медленно убрал руку. Я чувствовала его присутствие за спиной, и тепло разливалось по моему телу. Я снова посмотрела на горизонт, откуда на меня дышала черная бездна.
Заметив мое движение, он медленно убрал руку. Я чувствовала его присутствие за спиной, и тепло разливалось по моему телу. Я снова посмотрела на горизонт, откуда на меня дышала черная бездна.
Ветер усиливался, становилось зябко даже возле костра. Вскоре потушили огонь и начали устраиваться на ночлег. Лена, Виктория и я расположились в одной палатке.
При колеблющемся свете ночника на батарейках Виктория некоторое время еще что-то оживленно щебетала, уже по-дружески улыбаясь Лене.
Постепенно серая дымка рассвета стала проникать сквозь щели палатки, свет ночника бледнел, источая неживое свечение.
Гроза разыгралась только к утру.
Я задремала, когда меня разбудил приглушенный гул.
Я вышла из палатки и, кутаясь в теплый плед, посмотрела туда, где тонкая оранжевая полоска огненной пеленой скрывалась за облаками, и казалось, словно языки пламени ласкают темнеющее, неподвижное небо, которое медленно поглощали серые, рваные облака.
Тучи отражались в море, которое медленно сливалось с горизонтом. Порывы ветра рисовали ровные рябые узоры на зеркальной глади воды. Скалы приобрели своеобразный темный оттенок, тенями вырисовываясь на фоне тонущего рассвета.
Я поежилась. Ветер рвал мои волосы. Он, словно возница, порывами подгонял облака к тающей линии горизонта. Казалось, словно тысячи душ оторвались от земли и улетали в вечность.
Я смотрела туда, куда вместе с облаками ветер гнал мои мысли. Это был один из тех редких моментов, когда мысли просто не могли соединиться в общую картинку. Исчезли и чувства. Осталось только одинокое ощущение холодного ветра на руках.
Воздух накалился и тяжелым сгустком энергии опускался на тонкие плечи. Мне показалось, что сквозь свист ветра я услышала далекий, гулкий раскат, это возница плетью ударял по голым высоким скалам.
На какую-то долю секунды все стихло. На мир опустилось удушающее безмолвие. Природа замерла в ожидании. Даже море задержало свое прерывистое дыхание. Еще мгновение и по упряжи из бурых облаков вновь прокатился раскат.
Вот и гроза, произнес глухой голос за моей спиной. Рубашку Василия разрывал ветер.
Мне кажется, нужно собрать немного дров, пока буря не разыгралась, сказала я, невольно обрадовавшись, что мы сейчас наедине, а то мы не сможем разжечь костер.
Я схожу, согласился Вася, застегивая рубашку.
Я с тобой.
Я аккуратно забросила плед в палатку, чтобы не разбудить девочек.
Мы пошли вдоль обрыва и завернули в пролесок, который находился достаточно далеко от палаток. Однако здесь было много сухих веток, которые избавляли от надобности ломать деревья и кусты.
Чувство, будто Василий мне не принадлежит, которое внезапно поразило меня вечером, сейчас казалось нелепым. Как я могла допустить эту мысль? Вот он, воплощение моей жизни, моего детства, идет впереди меня. Вот он, будто почувствовав мое пробуждение, пришедший ко мне. Вот он, знающий меня, не стеснявший и не стесняющийся, уверенный, сильный. Я смотрела на его крепкую, родную спину, скрывающуюся за тонкой рубашкой, загорелые руки, открытые до локтя. Я знала тогда, что руки эти спасут, помогут, защитят. Я знала. Но эгоистично, самоуверенно, наивно думала, что так будет всегда.
Гроза приближалась, гром становился резче и отчетливее, почти сразу сопровождая своим гулом яркие вспышки молний.
Сейчас польет! крикнула я, стараясь перекричать шум ветра, который гнул тонкие деревья и бил в лицо. Мне на лоб упало несколько крупных капель.
Иди обратно! сказал Василий, жестом останавливая меня.
Ну уж нет.
Рассвет совершенно скрылся за тучами, потемнело. Верхушки деревьев прогибались под порывами ветра. Утро в одно мгновение утратило свою живость, словно некая сила вытянула из него всю жизнь.
Мы собрали связку сухих веток и только собрались обратно, как по темно-зеленым листьям забарабанил дождь. Василий своими черными глазами, в которых заиграли огоньки, вдруг взглянул на меня.
Бежим! и он внезапно схватил меня за руку.
Настоящий теплый июльский ливень, какой бывает только на юге, вдруг обрушился на побережье. Деревья прогибались под тяжестью воды, которую низвергало тяжелое небо. Серая стена скрыла море, горы, горизонт тонул в акварельной дымке дождя. Все вдруг исчезло, утонуло, испарилось. Не было теперь ни гор, ни моря, ни неба. Дождь хлестал в лицо, волосы сразу же прилипли к спине, светлый сарафан мокрой тряпкой повис на теле, а босые ноги скользили по траве. В своей руке я чувствовала горячую, сильную руку, крепко сжимавшую мои мокрые, белые пальцы. Мы выбежали из пролеска и неслись теперь через поле в сторону отвесной скалы, в нише которой можно было укрыться. Мы бежали, желая спастись от стихии, внезапно настигшей нас, в то же время упиваясь этой стихией, частью которой мы стали. Сумасшествием было бегство под открытым небом, под градом ливня, треском грома и раскалывающими небосвод молниями. Совершенно невозможным, нереальным казался этот шторм, столь несвойственный этому времени суток. Но шторм этот, стихия, которая обрушилась на нас из грозной колесницы небосвода, будто превратила реальность в дымку того сна, что является нам за несколько мгновений до пробуждения, когда, просыпаясь, мы все еще лежим с закрытыми глазами, стараясь ухватить его обрывки, растворяющиеся и ускользающие от нас в ярком, живом свете утра. Послевкусие же сна сопровождает нас потом весь день, и, закрывая глаза, мы не раз еще возвращаемся в тот мир событий, который нарисовало нам наше воображение.
Настоящий теплый июльский ливень, какой бывает только на юге, вдруг обрушился на побережье. Деревья прогибались под тяжестью воды, которую низвергало тяжелое небо. Серая стена скрыла море, горы, горизонт тонул в акварельной дымке дождя. Все вдруг исчезло, утонуло, испарилось. Не было теперь ни гор, ни моря, ни неба. Дождь хлестал в лицо, волосы сразу же прилипли к спине, светлый сарафан мокрой тряпкой повис на теле, а босые ноги скользили по траве. В своей руке я чувствовала горячую, сильную руку, крепко сжимавшую мои мокрые, белые пальцы. Мы выбежали из пролеска и неслись теперь через поле в сторону отвесной скалы, в нише которой можно было укрыться. Мы бежали, желая спастись от стихии, внезапно настигшей нас, в то же время упиваясь этой стихией, частью которой мы стали. Сумасшествием было бегство под открытым небом, под градом ливня, треском грома и раскалывающими небосвод молниями. Совершенно невозможным, нереальным казался этот шторм, столь несвойственный этому времени суток. Но шторм этот, стихия, которая обрушилась на нас из грозной колесницы небосвода, будто превратила реальность в дымку того сна, что является нам за несколько мгновений до пробуждения, когда, просыпаясь, мы все еще лежим с закрытыми глазами, стараясь ухватить его обрывки, растворяющиеся и ускользающие от нас в ярком, живом свете утра. Послевкусие же сна сопровождает нас потом весь день, и, закрывая глаза, мы не раз еще возвращаемся в тот мир событий, который нарисовало нам наше воображение.