Это письмо белело на дне почтового ящика, как флаг с просьбой о капитуляции. Она открыла дверцу, осторожно, словно боясь обжечься, взяла в руки конверт. Обратного адреса не было. Она стала лихорадочно вскрывать его еще на лестнице, быстро выхватила глазами первые строчки: «Милая, ты чудесная, добрая, но нам нужно расстаться» Не веря глазам и не до конца понимая смысл написанного мелким, быстрым его почерком, она ещё раз заскользила взглядом по строчкам, которые вдруг закорчились, заухмылялись и пустились в какой-то сумасшедший пляс, то расплываясь, то вновь чётко проступая на бумаге. Женька села на стул и, обхватив голову руками, вдруг завыла по-бабьи, в голос, причитая и раскачиваясь из стороны в сторону.
Что? Что случилось? из кухни выбежала мама, заметила белеющий на столе листок, взяла его, поднесла поближе к глазам
Ну и что? спросила тихо. Что ты так из-за этого кричишь?
Она брезгливо ткнула пальцем в письмо.
Что? Что случилось? из кухни выбежала мама, заметила белеющий на столе листок, взяла его, поднесла поближе к глазам
Ну и что? спросила тихо. Что ты так из-за этого кричишь?
Она брезгливо ткнула пальцем в письмо.
В это время тяжелый комок на дне Женькиного желудка ожил, стал подниматься кверху, подступил к горлу, и она всё-таки отпустила его на волю.
Я беременна, сказала и удивилась: это же так легко. Слова, долгие дни жившие внутри неё и наконец обретшие свободу, словно открыли невидимые шлюзы, и потоком хлынули слёзы. Она плакала, как в детстве, задыхаясь и икая, растирая руками слёзы и сопли по лицу и жалобно приговаривая: «Мама, мамочка»
Замолчи, приказала мама. Не вой, не из-за чего. Когда я умру, тогда будешь так плакать.
С этого дня Женькина жизнь словно спрессовалась в одни сплошные уговоры родственников, сменявшиеся угрозами («Нужно идти к его родителям, всё рассказать», настаивала мать, а отец отмалчивался, лишь под кожей на скулах резче проступали желваки да руки мяли очередную сигарету, так и не донесённую до рта), и собственные смятенные поиски выхода, складывавшиеся в воспаленном мозгу в какие-то совсем уж фантастические картины: пойти и застрелить его из пистолета или самой наглотаться таблеток и умереть. Женька так ясно представляла себя в гробу, красивую, молодую, всю в белом, что начинала снова в голос рыдать, оплакивая собственные похороны. Мать предусмотрительно, каким-то своим особым чутьем догадывавшаяся о причине новых рыданий, спрятала от Женьки все колюще-режущие предметы и лекарства, мало-мальски имеющие отношение к снотворным и успокоительным, а уходя на работу, запирала дочь на ключ. Женька слонялась по квартире непричёсанная, в ночной рубашке, опухшая от слёз, бессмысленно прикасалась к знакомым с детства предметам, ощупывала их как слепая, подходила к телефону, снимала трубку с рычага, слушала длинные гудки и удивлённо клала трубку обратно. Мише она звонить пыталась на другом конце провода никто не подходил к телефону. Потом перестала набирать знакомый номер, подумала: а что она у него спросит почему ты меня бросил? Скажет о беременности? И услышит в ответ: «Как порядочный человек»
Однажды мама вернулась домой довольно поздно, долго сидела в коридоре одетая, а потом, устало разматывая шарф, проронила:
Я ходила к его родителям
Женька замерла. Она ждала продолжения, как ждёт приговоренный к смерти указа о помиловании, который зачитывают прямо на эшафоте за несколько минут до исполнения приговора.
Они сказали, что Миша бросил институт и уехал куда-то на Север. О твоей беременности никто ничего не знал Ты что, даже ему не говорила?
Женька молча покачала головой. До неё с трудом, как сквозь толщу воды, доходили слова, сказанные матерью. Уехал на Север? Зачем? А она? Ах, да «Нам надо расстаться» Мысли путались, сталкиваясь друг с другом. Пространство вокруг словно сузилось и смялось, как лист бумаги, бума
Как мать успела её подхватить, она уже не видела. Очнувшись, не поняла, что произошло, попыталась резко сесть и вдруг почувствовала, как в животе что-то мягко шевельнулось, скользнуло вниз, потом вверх, потом угнездилось где-то посередине и затихло. Прижала руки к животу, посмотрела на мать совершенно сухими, запавшими глазами и тихо сказала: «Заяц в детстве не труслив».
Она проснулась первой. Тимка заворочался через несколько секунд, зачмокал губами и высунул из-под одеяла розовую пятку. Женька быстро пробежалась по ней пальцами.
Вставай, соня!
Пятка дёрнулась, исчезла под одеялом, зато показалась взлохмаченная Тимкина голова и заныла:
Ещё рано!
В самый раз! пропела Женька и, ухватив сына за тёплую ногу, стала щекотать и щипать его круглую попку, залезла под майку, забегала быстрыми пальцами по спине массаж, массаж! а он вырывался, хохоча и взбрыкивая ногами, как норовистый жеребёнок. Потом она поставила его на пол и легонько шлепнула пониже спины: «Быстро умываться!», а сама, накидывая халат, побежала на кухню, шмякнула на конфорку чайник и заглянула в ванную там было подозрительно тихо.
Не филонить! погрозила пальцем застывшему у раковины Тимке. Чисть зубы и бегом на кухню!
Она любила своего сына какой-то материализованной, биологической любовью, постоянно испытывая потребность потрогать, потискать его руками. Ей всё время хотелось прикасаться к нему, будто проверяя: он здесь, никуда не делся, не исчез, как мираж в пустыне, он с ней рядом, и так будет всегда, и во веки веков. Аминь.
Не филонить! погрозила пальцем застывшему у раковины Тимке. Чисть зубы и бегом на кухню!
Она любила своего сына какой-то материализованной, биологической любовью, постоянно испытывая потребность потрогать, потискать его руками. Ей всё время хотелось прикасаться к нему, будто проверяя: он здесь, никуда не делся, не исчез, как мираж в пустыне, он с ней рядом, и так будет всегда, и во веки веков. Аминь.
Она любила его так же неровно, как и жила: то бросалась целовать от макушки до пяток, то обрушивала на его голову праведный гнев за какую-либо провинность. Ей казалось, что пуповина, когда-то связывавшая их, не разорвалась, а лишь растянулась, и когда они на время расстаются она уходит на работу, а он в детский сад эта нить натягивается до звона, как гитарная струна, и зовет их друг к другу, стоит лишь её коснуться.
После рождения Тимки нелюбимый технический вуз она всё-таки окончила. Помогала старенькая бабушка-соседка, присматривала за Тимкой, пока Женька на несколько часов убегала на лекции. Только вот мама её диплома уже не увидела: умерла от сердечной недостаточности. Женька даже успела немного поработать по специальности на мамином месте в плановом отделе небольшого предприятия. Однажды на столе начальника отдела зазвонил телефон. Он поднял трубку и через несколько секунд на глазах стал наливаться кровью. Женька даже испугалась лопнет сейчас и всех забрызгает, б-р-р Её начальник пытался что-то вставить в бурную речь невидимого собеседника, но получалось это у него плохо. Скорее, совсем не получалось. Бросив трубку на рычаг, он повернулся к Женьке.
Ты делала последний отчёт для Москвы?!
Ну я Женька недоуменно пожала плечами. А чё случилось-то?
А то случилось, что ты там всё к чёртовой бабушке перепутала!!! А еще там какие-то стишки!!! Вон отсюда, и чтобы завтра же твоё заявление было у меня на столе!
Визг начальника нёсся вслед бежавшей по коридору Женьке ещё долго. Да помнила она этот отчёт: когда сверяла цифры, ей пришло в голову совершенно гениальное стихотворение, которое нужно было срочно записать. Вот она его и записала. Нет, ну а плохо, что ли, получилось:
И ни зима, и ни весна.
Так, межсезонье
Вновь наступает ночь без сна.
Дыра озонья
Разверзнется над головой
И мир проглотит.
Лишь колотушкою пустой
Ночь всё колотит.
Я остаюсь с тобой вдвоём.
И одинокой.
А март сквозит в пустой проём
Ослепших окон.
Вот такое было философское настроение. А тут отчёт какой-то Ну и что, что годовой, что в головной конторе начальство в ярости, тошнит её уже от цифири этой.
На следующий день она отправилась в редакцию областной молодёжной газеты, где пару раз опубликовали её письма-отклики на «гвоздевые» материалы номера. Леденея от ужаса и своего нахальства, открыла двери в первый попавшийся кабинет и выпалила:
Возьмите меня на работу! Я пишу стихи! И ещё сочинения в школе были на пятерки
Как ей потом рассказывали, редактор отдела культуры просто онемела от такого явления и долго не могла произнести ни слова. Но в газету её взяли с испытательным сроком. А через полгода перевели в штат.
Вечером они вместе возвращались домой. Тимка бежал рядом вприпрыжку, то и дело подскакивая и весело треща о чем-то своём, детском:
Мама, смотри, вон большая звезда на небе это наша воспитательница, вон те, поменьше это ребята. А все остальные столы!
Почему столы, Тим? не понимала Женька.
Ну как же, мам, удивлялся Тимка. Как же в группе без столов?
В тот вечер они никого не ждали в гости, поэтому прозвеневший в тишине звонок показался особенно громким и требовательным. Женька подошла к двери, глянула мельком в глазок, на секунду замерла, ещё раз прильнула к нему и словно перестала дышать.
Я не открою тебе, прошептала она, словно тот, кто стоял за дверью, мог услышать её шёпот.
Жень, открой, пожалуйста, голос был просительный, даже какой-то умоляющий. Ты должна меня выслушать.
Я никому ничего не должна, снова прошептала Женька. За дверью словно опять услышали её слова.
Ты должна меня выслушать! раздалось в звенящей тишине. Я не уйду отсюда, пока ты не откроешь.
Женька непослушными, негнущимися пальцами отодвинула задвижку замка и обречённо посторонилась. В дверь вошёл Миша.
В комнату пригласишь? спросил он спокойно.
В комнату пригласишь? спросил он спокойно.
И кухни с тебя хватит, фыркнула Женька, потихоньку пришедшая в себя и пытавшаяся овладеть ситуацией. Ну пришёл через столько лет, но ведь ты всё это время ждала его, слабо признаться? Хотя бы сама перед собой не лицемерь!
Выбежавший на громкие голоса Тимка доброжелательно поглядывал на дядю из-под длинной прямой челки. «Подстричь пора!» машинально отметила Женька и, взяв сына за плечи, мягко развернула его в сторону двери: