На перекрёстке ностальгий. Избранное - Борис Хайкин 4 стр.

Я на Земле Обетованной,
Где от кибуца до воды
Сам страж пустынь  песок барханный,
Как лис, запутывал следы.

И, словно повесть жизни краткой,
Взахлеб листая суть страниц,
Читать пытаюсь отпечатки
Млекопитающих и птиц.

Мои следы, я знаю точно,
Вода соленая кропит.
Они  из свежих и непрочных
Среди следов когтей, копыт.

И не напрасно так умело
Следы босых усталых ног
Перечеркнул крест-накрест белый
Невозмутимый осьминог.

Сердце мудрых  в Доме плача

Библейская мудрость

Первородство  под вопросом.
Но сошелся клином свет
На резце каменотеса
И скрижалях горьких лет.

Нелегко, да не впервые
Муравейники олим1
Шлифовали мостовые
Града Иерусалим.

Не могли они иначе,
Захлебнув морской волны.
«Сердце мудрых  в Доме плача»
И у Западной стены.

А иные по этапу,
Обживая свой шесток,
Положили глаз на Запад,
Отправляясь на Восток.

Море слева, горы справа.
Там  чужие города
В споре истин нету правых,
Но пути ведут сюда.

Как пара теза-антитеза,
Разлад антихриста с Христом,
Как резус-плюс и минус-резус,
Как трюк рекламный  два  в одном

Кому-то это было нужно 
Столкнуть на море корабли,
Полюсы  северный и южный,
Национальности земли.

Не привыкать с улыбкой милой
Им разделять сердца  на два.
Изобретать для смерти мира
Отраву антивещества.

Не пребываю в эмпиреях,
Не раз, не два своими бит.
Когда еврей, как зверь  с евреем
И я тогда антисемит.

Приставкой «анти» мир поруган.
Быть может, есть и анти-я?
Мы не сойдемся с антидругом
На параллелях бытия.

И вот вечерняя заря
Опустится на дно морское.
И ты бросаешь якоря
В забытой гавани покоя,
Планиду многих повторя,
Кого терзали быль и небыль,
Сомнений альфа и омега.
Ты не заметишь в день осенний,
Как в малой толике прозрений
Мерцает поздняя заря.
И на Земле, не знавшей снега,
Услышишь песню снегиря.

В Израиле обрел я новый дом,
Казенный, но в судьбе  не без изъяна.
А был в стране исхода тем нулем,
Что попадал в десятку на миньяне.*

В той жизни я усвоил, что еврей 
Меж званых  избранный, как говорится.
А здесь в обойме множества нулей 
Не стать мне полноценной единицей.

Видать, свой путь единственный ищи 
А промышляй работою поденной.
Но кто зажжен от пламени свечи,
При меноре не будет обделенным.

Не знал я, что уйдя, не оглянусь,
Не оправдаю дерзких ожиданий.
Зажжен светильник памяти, а грусть
Отбрасывает тень былых страданий.

Блокадный Ленинград. Седая мгла.
А память остается неизменной.
Учительницей матушка была
Там, в авиаучилище военном.

Из всех известных сызмальства примет
Дошли до нас по воле злого рока 
Прожекторы, сирены, голод, смерть,
Убежища и светомаскировка.

А я мечтал из окон над Невой
На мир в его печалях и заботах
Смотреть глазами мамы молодой,
Что четко зафиксировало фото.

Прорыв. Эвакуация. Финал.
Еще  Дорога Жизни во спасенье.
Ах, мама, как тебя я долго ждал 
Десяток лет до самого рожденья!

Вживаюсь, поседевший от забот,
В иной уклад; запал уже не тот,
Хоть отроду  бунтующей породы.
И все же брошу жребий на весы.
Судьба моя  песочные часы.
Сквозь пальцы, как песок, уходят годы.

А, впрочем, нету дыма без огня.
Нет повода на зеркало пенять,
И думать, думать  что еще случится?
Песчинки убывают без конца.
Считать потери  промысел глупца,
Начальника счетов, не ясновидца.

Коль вдуматься, в часах иная суть.
Решишь однажды их перевернуть 
Себя уже увидишь в новой роли.
Осыпаться, как встарь заведено,
А истины проросшее зерно
Перенести на опытное поле.

Рассеянный, привыкший задавать
Вопросы в ожидании ответа
Но изредка снисходит благодать
На лоб широкий бедного поэта.

И образы подобно образам
Пути для отступленья перекрыли
В квартире, где газетно-книжный хлам
Удобрен затвердевшим слоем пыли.

Поэт, с надменным миром не в ладах,
Всегда у музы ветреной во власти,
Воистину, недаром, господа,
Тернистый выбрал путь к вершине страсти.

Ему для неприкаянной души
Нужны, как никому, улыбки ваши,
Когда с недосягаемых вершин
Спускается несолоно хлебавши.

Он  вещь в себе, что там ни говори:
Дом на замке, висят на окнах шторы.
И странная табличка на двери 
Опять ушел в себя, вернусь не скоро.

Писание мое есть весь я.

Л. Толстой

Люблю поэзию в себе
На подсознаньи, каждой клеткой.
В часы депрессии нередкой
От безысходности в судьбе.

На слово наложить табу
Не посягну в часы безверья,
Пусть замирает кровь артерий
И выступает пот на лбу.

Любовь, что нас лишает сна,
Не патология, а узы, 
Взаимность с женщиной. А с музой 
Любовь с рожденья сращена.

Служа, пред нею не робел,
Хотя, увы, не Казанова.
Взаимностью не избалован,
Люблю поэзию в себе.

Я близко так не видел журавлей.
И только здесь, в израильском гнездовье,
Они доступней стали и смелей.
Как будто целой стаей вмерзли в поле.

Я близко так не видел журавлей,
Уверенных, что в крае иудеев,
Где водится охота на людей,
Сидячих, убивать их не посмеют.

Любуюсь, и глазам не верю я.
Наверно журавли слегка устали.
Они стремятся в теплые края,
И здесь у нас задержатся едва ли.

Вот так и люди, скорые на зов,
Отыщут место теплое по карте.
Израиль для одних  Страна отцов.
Другим же  остановка перед стартом.

Я близко так не видел журавлей.
И больше не увижу, может статься.
Обетованной, горестной земле
С гостями нелегко навек прощаться.

Если впору отчаяться,
Утешает одно 
Облака облачаются
В золотое руно.
И Светило весеннее
Создает, трепеща,
Боди-арт настроения
Мягкой лапкой луча.
Невезеньем отмеченный,
Словно жизни не рад,
Поперечному-встречному 
Не товарищ, не брат.
Станет узкою улица
И пустынно окрест,
Если не повинуются
Стать, осанка и жест.
Но взгляни по-хорошему
На порядок вещей,
На зеркальное крошево
В свете ярких лучей!
На характер свой ветреный
Надевая лассо,
И подсолнухом к светлому
Повернувшись лицом,
Сам собой заморочен,
Господин и слуга,
Ты решишь в час урочный,
Правду, коль дорога,
Жизни вкус с пониманием
Положить, как кумир,
Камнем в столп мироздания,
На чем держится мир.

Коль тебе досаждают изъяны
На крутом перепутье дорог,
Вспоминается непостоянный
И такой непростой колобок.

Не смотри, что малыш из мякины.
Тихий увалень он до поры.
Он не любит толкающих в спину
На подъеме, и даже  с горы.

Не слабо уходить от погони,
Досаждать подлецам не впервой.
Где другие мозолят ладони,
Он работает головой.

И, что надо, умеет он слышать,
Удивить и потешить народ.
Быть на равных, а тем, кто повыше,
Никогда не заглядывать в рот.

Оставьте детям спор на сайте
О курице и о яйце.
И лидер я, и аутсайдер 
В одном-единственном лице.

На лавры я не претендую,
Спеша к летейским берегам.
Но середину золотую
На поруганье не отдам.

Покамест оппонент наглеет,
До боли скулы сведены.
Я, чувствуя удар по левой,
Отвечу с правой стороны.

Мне не размахивать руками,
Когда, не целясь, бьют под дых.
Быть мудрым  между стариками,
И равным  среди молодых.

Выяснять правоту не в новинку
До затмения солнца в глазах.
Мы не пара, а две половинки,
Чей союз освящен в небесах.

Не слабо по причине ничтожной
Вальс на нервах сыграть в две руки.
Для прощения  слишком похожи.
Для прощания  слишком близки.

Уступаем мы попеременно
Только стрессам, похожим на страсть.
Развлекаемся теплообменом
Со средой, окружающей нас.

Но еще не поставлена точка
На любви, и в бессонную ночь
Тонем в чарах мы поодиночке,
Не желая друг другу помочь.

Выяснять правоту не в новинку
До затмения солнца в глазах.
Мы не пара, а две половинки,
Чей союз освящен в небесах.

Не слабо по причине ничтожной
Вальс на нервах сыграть в две руки.
Для прощения  слишком похожи.
Для прощания  слишком близки.

Уступаем мы попеременно
Только стрессам, похожим на страсть.
Развлекаемся теплообменом
Со средой, окружающей нас.

Но еще не поставлена точка
На любви, и в бессонную ночь
Тонем в чарах мы поодиночке,
Не желая друг другу помочь.

Какое мне дело, не знаю,
До верных приметам всерьез,
Кто, видя ромашку, вздыхает,
Иль варит варенье из роз.

Раскрылся ль тюльпан в поцелуе,
Поджал свои губы со зла 
Я только в саду практикую,
Заначив нектар, как пчела.

И радуюсь лишь урожаю
Ковров неземной красоты.
Я просто из тех, кто сажает,
Для любящих эти цветы.

Кому-то и пестик  загадка,
Тычинки с тарифом в рублях.
А мне они  только закладки,
Пометки Творца на полях.

Где верят фортуне фонтаны фотонов,
С апломбом Платона взберись на платан.
Повесились с понтом вблизи панталоны,
А там  проплывают понтоны путан.

Пылает стерня на Дону и в Замостье.
Маячит маяк, как волан на волнах.
А выше спокойно стоит Маяковский
И облако держит в широких штанах.

Какие муссоны не гнали б масона,
Агенты Моссада калику нашли.
Он шел на Одессу, а вышел к Херсону.
Теперь  на пайке иудейской земли.

Мягко стелется дорога, длинна.
Есть куда спешить, и печься о ком.
Я б горячего взнуздал скакуна,
Но он пляшет под другим седоком.

Мне бы в дикий, околдованный лес 
Позабавиться лукошком грибов.
Но Создатель с недоступных небес
Лишь качает бородой облаков.

Гасит Солнышко лучи не спеша.
Пыл столетий заслоняет восход.
Все труднее вечерами дышать,
Где хамсином перекрыт кислород.

Забываются причины кручин.
Набегают под глазами круги,
Словно волны, и все больше морщин
В топографии потерь дорогих.

Я изменяю, но не изменяюсь.
Не кланяюсь, а только поклоняюсь.
И не кренюсь, а лишь укореняюсь,
Покуда гнет деревья ураган.

Мне свет не свят, поскольку сам я грешен.
Мой путь тяжел, но каждый шаг мой взвешен.
Печали, словно косточки черешен,
От медитаций падают к ногам.

Познать себя в пылу ночного бденья
Мне не дает неверный угол зренья
На мир, что создал Бог без вдохновенья
По образу-подобью своему.

Порочных истин горькие цукаты
Лишают нас покоя в час заката.
Но справедливость сватать в адвокаты
Нам не по чину, только по уму.

Я живу в суете бесполезной,
На припеке считая ворон.
Бес телесный  поганец небесный 
Беспокоит больное ребро.

Я седой, одинокий, как прежде.
И впадаю порой в забытье.
Если Бог подарил мне надежду,
Кто же тот, отобравший ее?

Нет хозяйки заботливой рядом.
В небе ангелы  мать и отец.
Где ж тот мальчик с загадочным взглядом:
Шар в руке, и во рту леденец?

Простирается полночь над бездной.
Я такой, что хочу, не встречал.
Бес телесный  поганец небесный 
Не дает отдыхать по ночам.