Забравшись в свою опрятную, чистую комнату на чердаке, он проспал в ней здоровым сном юности вплоть до следующего утра, а вставши, достал свое лучшее платье и вообще принарядился. Было воскресенье и господин Торстратен мог предложить ему пойти вместе в церковь.
Случилось не так: голландец пришел только к двенадцати часам и был рассеян и расстроен!
Вы свободны до вечера, сказал он. Около десяти или одиннадцати часов я зайду за вами. Вы должны оказать мне услугу, Антон.
С величайшим удовольствием, сэр. Приказывайте!
Дело идет об одном пари, сказал, улыбаясь, голландец. Я должен поужинать в одном ресторане, в присутствии одного близкого приятеля, который при этом не должен узнать меня. Вы будете стоять за моим стулом и подавать мне кушанья, в нарядной ливрее, конечно.
И это все, сэр?
Да. Если сегодня и завтра вечером мне удастся разыграть эту невинную комедию, то пари будет выиграно; сто фунтов, и я дарю эти деньги вам, Антон.
О, сэр, сэр!
На них вы можете устроит что-нибудь для вашего отца, подкупить тюремного надзирателя, или нанять адвоката. Здесь, в Лондоне, все возможно.
О, сэр, и вы надеетесь, что выиграете?
Я в этом совершенно убежден, только вы должны добросовестно помочь мне. Сегодня вечером я принесу ливрею, серую с оранжевым, не правда-ли? Так как вы говорите по-немецки, то мы выдадим себя за соотечественников. Я назовусь бароном Кирхгейм и таким образом совершенно собью с толку моего приятеля. Вам надо знать несколько слов по-английски, чтоб говорить с кельнером при рассчете, и, при моей помощи, вы их заучите заранее.
Сердце Антона стучало, как молоток. Как вы добры! повторял он, благодарю вас тысячу раз.
Голландец остановил его. Не так поспешно, сказал он. Во всяком случае, это ведь может и не удастся. И при этих словах на лице его появилась гримаса, и в темных глазах мелькнуло странное выражение.
Прощайте, прошептал он, и быстро вышел. До свидания.
Антон остался один. Хозяин сказал, что ему велено заботиться о пропитании молодого человека, потом предложил ему две старых книги на немецком языке и начал расспрашивать о том и о сем, очевидно, желая удовлетворить свое любопытство; но Антон всячески старался избегать его и тотчас после обеда ушел в церковь, где произносили проповедь на немецком языке. К этому привык он с раннего детства и счел бы за грех не побывать в воскресенье в храме. И в сердечной простоте он молился: «Отец небесный! дай, чтобы моему господину удалось его предприятие, ведь ты знаешь, на что я хочу употребить эти деньги».
Уныло тянулось в Лондоне воскресенье, на пустынных улицах была полнейшая тишина, и Антон насилу дождался вечера.
На этот раз голландец приехал в наемной карете и был одет так элегантно, что Антон принял его за какого-нибудь принца. Его гладкие светлые волосы теперь вились и темными локонами спускались на лоб, большая черная борода покрывала всю нижнюю часть лица, синие очки закрывали глаза. Антон мог пройти мимо своего господина и не догадался бы, что это он. Только голос остался неизменным, и Антон тотчас же узнал его. Вы непременно выиграете пари, сэр, вскричал он с восторгом. Ах, я чувствую, как будто эти сто фунтов уже лежат у меня в кармане.
Будем надеяться, смеясь сказал Торстратен, впрочем; день хвалят лишь тогда, когда настанет вечер. А у меня для вас есть еще одна приятная новость, Антон. Даже очень приятная.
Наш друг невольно стиснул руки., Касающаяся моего отца, сэр? Неужели он свободен?
Голландец остановил его. Не надо торопиться. У вас уже все идет, как по маслу. Нет, мой милый, ваш отец не свободен, но, благодаря моим связям, мне удалось напасть на след, и теперь мы будем зорко следить. Если надежды меня не обманывают, через несколько дней мы посадим Томаса Шварца под замки и запоры.
Антон с трудом удержал крик радости. «О, небо! Томас пойман!»
Не пойман, а напали на его следы.
Так значит, он живет здесь, в Лондоне?
Да. Один из моих друзей, человек вполне надежный, следить за ним.
Возможно-ли, сэр! И так скоро!
Счастливый случай, улыбаясь, сказал голландец. А теперь нам надо спешить, мой друг. Одевайтесь.
Смущенный и взволнованный таким неожиданным известием, Антон оделся в серое платье с ярко желтыми украшениями, принесенное Торстратеном. Перчатки, белый галстух, новехонькие отвороты, словом, наш друг сразу превратился в франтоватого столичного ливрейного лакея.
А к вам идет, вскричал голландец. Пожалуй, наша шутка и в самом деле удастся, как нельзя лучше.
И они оба отправились в карету, Торстратен сел внутри, а Антон взобрался на козлы.
На углу одной из самых видных улиц города экипаж остановился, господин и слуга, пройдя немного пешком, вошли в подъезд ярко освещенного дома. Стоявший у подъезда швейцар, пропуская Торстратена, низко ему поклонился. Кельнеры помчались в обеденный зал, задвигав столами и стульями, наперерыв выказывая предупредительность и услужливость.
А к вам идет, вскричал голландец. Пожалуй, наша шутка и в самом деле удастся, как нельзя лучше.
И они оба отправились в карету, Торстратен сел внутри, а Антон взобрался на козлы.
На углу одной из самых видных улиц города экипаж остановился, господин и слуга, пройдя немного пешком, вошли в подъезд ярко освещенного дома. Стоявший у подъезда швейцар, пропуская Торстратена, низко ему поклонился. Кельнеры помчались в обеденный зал, задвигав столами и стульями, наперерыв выказывая предупредительность и услужливость.
Торстратен держал себя так непринужденно, как будто никогда не знался с сомнительными личностями, и никогда нога его не переступала порога разрушенных флигелей на задворках.
Он кивнул Антону, чтобы тот стал за его стулом, а затем взял карту кушаний и заказал целый ряд самых дорогих блюд. Конечно, не обошлось без бутылки Канарского секта.
Антон прислуживал своему господину вместо кельнера, а тот медленно и с прохладной ел, ни разу не взглянувши на мальчика.
Так прошел час; наконец голландец вынул несколько золотых монет и велел Антону расплатиться в кассе и дать слугам очень щедро на чай.
Все так и кланялись в пояс и робко осведомлялись у Антона об имени знатного незнакомца.
Антон внутренно смеялся. Моего господина зовут барон Кирхгейм, отвечал он по-немецки.
Слово «барон» было понято, и поклоны удвоились. Два кельнера со всех ног кинулись отворять дверь знатному господину, когда он уходил из ресторана, и ни один из них не обратил внимания на скромно одетого пожилого человека в сером платье, который проскользнул тут же и притаился у стены, пока Торстратен и Антон прошли шагов двадцать; тогда он почти бегом догнал их и пошел вслед за ними в самом близком от них расстоянии.
Сегодня удалось, сказал, смеясь, голландец. Если б и завтра сошло также удачно!
Наверное! вскричал Антон. А известный господин был там!
Он сидел совсем близко от нас, и я каждую минуту боялся, что он узнает меня и назовет по имени.
Антон рассмеялся. Слава Богу, что этого не случилось! Велика-ли сумма, поставленная на пари?
Тише! прервал голландец. О подобных вещах говорят только у себя в комнате.
Человек в сером шел так близко, что слышал каждое слово, и при последних словах улыбнулся с довольным видом.
Пока, на завтрашний день, вы опять свободны, сказал Торстратен. Я зайду за вами вечером. А кстати, чтобы не забыть! вот вам деньги.
Он подал Антону несколько монет, которые тот принял с благодарностью. Оденьтесь завтра часам к девяти, а если бы кто-нибудь увидал вас, скажите, что это для маскарада.
Хорошо, сэр. А у господина Маркуса не будет завтра для меня работы?
Торстратен покачал головой: Нет, сказал он, в настоящее время для вас нет никакой работы.
А господин Маркус не пойдет завтра вечером с нами?
Его не вытащишь. Он от природы такой угрюмый нелюдим.
Антон посмотрел на своего господина. Господин Торстратен, сказал он, почему у господина Маркуса такой ужасный шрам на лбу и на носу?
Шш! Что у вас за мысли! Впрочем, прибавил он, тут, конечно, нет никакой тайны. В молодости Маркус однажды дрался на дуэли, от которой и остались эти неприятные воспоминания.
Человек в сером при последних словах голландца был так близко, что от него не ускользнул ни один звук. Казалось, он стал вдвое внимательнее; быть может, он надеялся услыхать адрес, название улицы. Но шедшие впереди его долго молчали, и только через четверть часа голландец заговорил опять. Теперь мне направо, сказал он, а вам налево; вторая улица отсюда будет ваша. Еще одно слово, Антон; о моих делах не говорите никому; адреса моего вы, кажется, не знаете?
Действительно, не знаю, сэр.
Ну, и хорошо. Скоро мне предстоит получить большую сумму, и тогда я открою лавку различных предметов искусства, а до тех пор верьте мне на слово. Понятно, у меня есть свои причины.
Которые я уважаю, сэр.
Спокойной ночи, спокойной ночи.
Они расстались, и, пока Антон розыскивал свою скромную квартиру, Торстратен быстрыми шагами шел по направлению к самой шумной части города. По пятам за ним следовал человек в сером. бесшумно и быстро, как змея, скользил он в постоянно менявшейся толпе прохожих, не теряя из виду голландца; он следовал за ним по улицам и переулкам до самой двери плохенького дома, в который вошел Торстратен. Он тихо вошел вслед за ним в сени, прислушиваясь к затихавшим шагам на лестнице. «Четыре лестницы наверх», подумал он, вынул записную книжку и в полутьме записал в ней несколько строк. Между тем Торстратен, поднявшись в верхний этаж, открыл дверь и вошел в совершенно темную комнату, негостеприимный холод которой заставил его выбраниться.
Отвратительная берлога, проворчал он.
Что верно, то верно, отозвался из темноты мужской голос.
Голландец испугался. Это ты, Маркус?
Зажги лампу, так увидишь.
Торстратен проворчал что-то себе в бороду, однако же повиновался. Сняв надушенные перчатки, он достал из угла поломанную лампу и зажег ее. Слабый свет осветил убогую комнату; с кровати на него смотрели блестящие глаза человека с лисьей физиономией.
Тьфу, пропасть! сказал он насмешливо. Нечего сказать, ты нарядился франтом. Тоже на счет кассы предприятия, вероятно?
Конечно.
Это с твоей стороны превосходно. А для меня нет даже куска хлеба, чтоб утолить голод. Дай мне чего-нибудь поесть, Пит.