Однажды я ехал в электричке и услышал разговор двух женщин. «Я просто не знаю, что мне делать, говорила одна из них. Моя дочка хочет стать программистом. Ну что это за специальность такая сидишь и печатаешь. Прямо как секретарь-машинистка».
Однажды я сидел в коридоре Вычислительного центра Академии наук и лезвием вырезал дырочки на перфокартах. Потом решил пройтись и увидел комнату, где стояли терминалы. Это небольшие мониторы, где на черных экранах мелькали зеленые буковки. И я подумал, что мечта всей моей жизни это иметь такой терминал дома. И я могу тогда в любой момент запускать свои программы на БЭСМ-6, которая работает со скоростью один миллион операций в секунду!
Однажды соседняя лаборатория в Москве приобрела компьютер. Я посмотрел на него, вернулся к своему столу и стал точить карандаши. «Зато у меня все карандаши будут заточены», утешил я себя.
Однажды в МФТИ я сдавал госэкзамен по физике. К нам приходил академик Лифшиц, соавтор книг с Ландау, и спрашивал что-нибудь простенькое. Например, написать оператор Лапласа в сферических координатах. Получив неправильный ответ, он выбегал в коридор и кричал, что мир рушится, что он не может умереть спокойно и ему придется жить вечно.
Однажды на физтехе был декан, который любил вечером прийти в общежитие и спросить у лежавших на кроватях студентов величину заряда электрона. Он говорил, что если физики лежат, то они думают. Если думают, то о физике. Если о физике, то они должны знать константы, чтобы думать правильно. Величину заряда электрона я помню до сих пор: в кулонах это -1.6 на десять в 19-й степени.
Однажды на физтехе я записался в секцию самбо. Это заменяло занятия по физкультуре. На первых занятиях нас учили правильно падать. И это было единственный навык, который реально пригодился мне в жизни. Особенно зимой на скользких дорожках.
Однажды зимой на Кавказе я выкопал из-под снега рододендроны. Это были огромные белые нераспустившиеся цветы. Мне сказали, что они распустятся как раз к 8-му Марта. Перед праздником все бегали за цветами, а я поглядывал на рододендроны и посмеивался. 6-го марта цветы распустились, но тут же и осыпались.
Однажды я прочитал книгу «Москва и москвичи». После этого я как сумасшедший бегал по старым переулкам в поисках Хитрова рынка и отчаянно пытался узнать, где был ресторан «Яр». Я был влюблен в Россию начала 20-го века и не понимал, почему Ленин жил в Швейцарии, а не в Москве.
Однажды поздно вечером я решил подарить знакомой девушке цветы. Магазины были закрыты, и я нарвал букет с клумбы на площади Гагарина. Девушка сказала, что цветы красивые, но они почему-то пахнут выхлопными газами.
Однажды на физтехе мне загадали загадку: что такое елочка среди дубов? Оказалось, что это Новый год на военной кафедре. Каково же было мое удивление, когда я увидел на одной из стен военной кафедры репродукцию картины «Дубовая роща» подарок студентов.
Однажды поздно вечером я возвращался домой и в подъезде увидел соседку, которая работала где-то в «почтовом ящике». Соседка обнималась с молодым человеком. Увидев меня, они отпрянули друг от друга, и соседка громко сказала: «Вот и мой начальник говорит, что тут дело в ионах». Я много знал про ионы и очень хотел поддержать разговор, но мне хватило ума вежливо поздороваться и пройти мимо.
Однажды я лежал ночью в палатке на берегу одного из озер на Соловецких островах. Накануне нам рассказали историю про утерянные сокровища, которые спрятали монахи в гражданскую войну. Острова я уже знал хорошо, и вдруг как будто перенесся в те годы. Я представил себя на месте монахов, у которых было два дня, чтобы спрятать объемные сокровища. И я понял, что все лежит на дне озера, у которого стоит наша палатка. Я до сих пор мечтаю организовать туда экспедицию.
Однажды я сидел на берегу Белого моря, на юге Кольского полуострова, курил и слушал морской прибой. Вдруг среди белых верхушек волн показался парус малюсенькая яхта, на которой сидели два человека. Когда яхта причалила, на берег вышли пожилые мужчина и женщина. Он обнял ее, они сели на камень и долго молча смотрели на море. А потом уплыли.
Однажды на физтехе я работал в лаборатории физики плазмы. Мы собирали установку, и нам обещали за это зачет по курсу «техника физических экспериментов». Меня сначала посадили сваривать стеклянные трубки. Руководитель проекта посмотрел на мою работу, стукнул карандашом по стеклу, и по моему шву побежала белая трещина. «Неплохо для начала! сказал он. Мой первый шов рассыпался через пять минут без карандаша».
Однажды я собирал установку для изучения высокочастотного газового разряда. Вокруг стеклянной трубки была намотана катушка из медной проволоки с палец толщиной. Я сидел, уткнувшись носом в трубку, и любовался розовым свечением. «Ты особо нос туда не суй! сказал руководитель. Тут излучение такое, что у тебя могут мозги закипеть! Хотя, впрочем, в Институте атомной энергии такой уровень излучения и за излучение-то не считают!». Потом я узнал, что мощность нашей установки была равна мощности десяти микроволновых печек. На следующий день мы поставили защитный экран.
Однажды я налаживал оптический спектрометр, чтобы измерять спектры излучения плазмы. Столик, на котором стоял спектрометр, был шаткий, и я его подпирал свинцовыми кирпичами. «Что за халтура!» возмутился руководитель. Я сказал, что в оптической лаборатории еще и не так халтурят. «Никогда не оправдывайся тем, что у других еще хуже!» сказал руководитель. Эти слова остались со мной на всю жизнь.
Однажды на семинаре по научному коммунизму наш преподаватель сказал, что секс в семейной жизни это всего 5%, остальное разговоры. «Надо жениться на глухонемой», задумчиво прокомментировал кто-то из студентов.
Мне дали тему!
Лаборатория ядерного магнитного резонанса находилась в академическом Институте. Я не буду его называть, чтобы не делать ему рекламу или антирекламу. Я люблю этот Институт со всеми его достоинствами и недостатками. Сейчас он стал другим, но я пишу про времена, когда все, кто там работал, любили науку, и рабочий день во многих лабораториях заканчивался в десять часов вечера. Институт был для многих вторым домом местом, куда любили приходить.
У проходной Института меня встретила женщина прекрасного бальзаковского возраста, которая впоследствии стала моей шефиней. Она сказала, что ждала дипломника из физтеха много лет и повела меня знакомиться с лабораторией.
Мы шли по длинному мрачному коридору мимо бесчисленных закрытых дверей. То тут, то там неожиданно появлялись молодые женщины в белых халатах и мгновенно исчезали в темноте. Я вертел головой, и мне начинало тут нравиться. Мы спустились на два этажа под землю и оказались в коридоре, где под потолком вились связки черных кабелей толщиной с человеческую руку. Я сразу почувствовал, что нахожусь на передней линии фронта большой науки.
Навстречу нам попался боец научного фронта в ватнике, надетом на синий халат. Он остановился и мрачно посмотрел на шефиню.
После обеда приходи, сказала она, может, что и осталось.
Мы вошли в большую, светлую комнату, где было жарко, шумели компрессоры и воняло всеми химическими растворителями, придуманными изобретательным человечеством.
Здесь ты будешь работать, сказала шефиня. Вот это американский спектрометр, а там стоит японский. Японский не работает, но он тебе и не нужен. В соседней комнате стоит прибор, который мы сделали сами, но он тоже не работает. Но его мы починим.
А почему японский починить нельзя? наивно поинтересовался я.
А зачем его чинить? удивилась шефиня. Он уже устарел, а американский это последнее слово техники.
За последним словом техники сидел лысый парень.
Это аспирант из дружественной лаборатории, сказала шефиня. Он умный и поможет тебе освоиться. Ты пока осмотрись, а я скоро приду.
Умный аспирант глянул на меня и сказал, что студенты работают только по вечерам и ночам. Вот пройдут годы, я вырасту и буду работать днем.
Мне тут нравится, робко сказал я. В Курчатнике я не видел столько женщин.
Женщин тут много, буркнул аспирант. Но вот только
Что «вот только»?
Поработаешь узнаешь!
Вскоре вернулась шефиня вместе с мужчиной небольшого роста, в костюме и толстых очках.
Это наш теоретик, сказала она. Сейчас мы сформулируем тему твоего диплома.
Я сразу вспомнил предыдущего шефа, который при словах «самостоятельная тема», морщился и говорил, что мне можно доверить пока только подметание коридоров.
Володя, вы слышали про релаксацию многоспиновых систем? вежливо спросил теоретик.
Эээ Учил, осторожно ответил я.
Вот этим вы и будете заниматься. Будет много теории, но желательно и эксперимент сделать. Теорию будете обсуждать со мной, а эксперимент тут теоретик посмотрел на неработающий японский прибор.
Эксперимент будет сделан на «американце»! бодро сказала шефиня. Мы Володе выделим целый день в неделю.
Ни фига себе, целый день! возмутился лысый аспирант. Традицию нарушаете!
А ты вообще молчи, одернула его шефиня. Володя наш студент, а ты какой-то приблудный!
Вот тогда сами его и учите, обиделся приблудный аспирант.
Теоретик ушел, а мы с шефиней отправились по другим комнатам лаборатории.
Это наш механик, а это наш электронщик, сказала она, когда мы вошли в мастерскую.
Теоретик ушел, а мы с шефиней отправились по другим комнатам лаборатории.
Это наш механик, а это наш электронщик, сказала она, когда мы вошли в мастерскую.
Механик что-то вытачивал на фрезерном станке, а электронщик стоял рядом и внимательно смотрел на выползающие стружки.
Ну как, готовы твои рамочки? спросила шефиня у электронщика.
Во, посмотри! электронщик взял со стола блестящую рамку. Я ее в спальне повешу, жена уписается от восторга!
Мы пошли дальше.
Познакомься с нашим завлабом, шепнула мне на ухо шефиня. Имей в виду, что он не любит теоретиков!
Мы находились в комнате со шкафами и сейфами. Вдоль стен вытянулись большие лабораторные столы с кучей приборов, стоявших друг на друге. Завлаб сидел к нам спиной за небольшим письменным столом и что-то писал.
Ты, случайно, не теоретик? спросил он вместо приветствия, повернувшись и глядя на меня поверх очков.
Да я даже закона Ома не знаю! выпалил я первое, что пришло мне в голову.