Было двенадцать часов дня. Дождь прекратился сейчас, но небо не прояснялось, за окнами было так же сумрачно. Вадим отряхнул руки от налипшей картофельной массы и налил очередной стакан молока.
Она обернулась резко быстро, воздушная. Вскочила, отпрянула.
Как вы меня напугали! уже спокойная, естественная. Оправила платье, опустила глаза.
«Это ты меня напугала!»
Неужели я такой страшный?
Да нет
Глаз не отводила, смотрела прямо, вызывающе.
Если побриться, то вообще красавцем бы были.
Два шага короткий и длинный. Так первые, так проницательностью. Спутники входят в орбиты, заряды идентичны. Улыбка, взгляд. Доверчивость можно даже молча, можно даже без глаз. Оно ощущается кожей.
На вот тебе гриб, подберёзовик. Красивый, сочный. А то что-то мало у тебя в корзине.
Взяла ни слова. Пальцы соприкоснулись очаровательна, мила хотелось ещё. Прикосновения, гладкости. И марь, и томление в изящном реверансе присела, привстала, положила гриб в корзину. Он не удержался, улыбнулся. Тут же сжал мускулы лица.
Я ведь в лес больше не за грибами хожу, так доверительно, так просто.
А за чем же? ещё волнение, не явное, бликами было. Он сдерживался, он сжимал линия вдаль, линия бела.
Просто так, улыбка детская совсем, голову склонила набок. Побродить по лесу, подышать воздухом. Помечтать о чём-нибудь Я люблю побыть одной.
Добро, нежность. Тепло обжигает, кипит головокружительно, жгуче. Хочется как и до: чтобы по полости, пустой и гулкой, освобождённой от сора и скверны, разливалось, бурлило, вздымалось. Чтобы борозды клались вдоль, вдоль и плотно, чтобы глубина и накаты, чтобы без зазубрин и всегда вскользь даже при малейшем толчке. Пусть всё просто удивительно, непонятно, странно но просто. Просто и естественно. Пусть в доверительность. Девушка, девочка Красива, смирна. Без ослепительности, без шарма ни ухоженных волос, ни чувственного оттенка помады, ни поставленного прищура глаз, ни элегантной походки. Одета скромно голубенькое, поношенное платье. Сандалии. Жёлтые носки. У другой бы нелепо, но она в кадре, плоскости врозь, рамка бела. Ей всё к лицу. Чёрные волосы вьются, голубые глаза сжигают. Округлости бёдер, загорелые ноги стройные, высокая грудь. Полушария нежно, сок бурлит и, просачиваясь, капает. Прелестны, туги. Взгляд умён и цепок он может смутить, смутиться не зазорно. Притягательное, манящее. Зов слышен, памятен зов из дальних чащ.
Я тоже. Оттого, наверно, и приехал сюда.
Вы в городе живёте?
Ага А чего мы стоим, давай пройдемся.
Прихватили корзины поудобнее отойдя от орешника, двинулись вглубь леса. Погода была хорошей, даже солнце где-то между редких облаков. Август. Ветер слаб, лёгок, приятен. Под ногами извилистая тропа, кричали птицы.
Скованность и преграды. Абсолютность, повсеместность можно выводить из ряда и поворачивать спинами. Колонны к центру, округлость в ядре, шествуют молча, строги. Сам из тех же решений. Открытость зря, но к источнику лишь открытым и жаждущим. К ручейкам припадать губами не пить, лишь касаться. Выпить позволят однажды, в час откровений. Лепил, лелеял она из форм и созвучий, на ноту приходит нота, на черту черта. Лишь дуги свободны и целы.
А вас как зовут?
Меня зовут Вадимом.
А-а-а Слышала, слышала.
А тебя?
Таня.
Таня. Татьяна.
Мне нравится имя Таня. Очень.
Шли молча. Мох зыбкий по нему ступаешь, как по снегу. Сзади вереница следов, но постепенно затягиваются.
Вы здесь в отпуске?
Усмехнулся про себя, конечно про себя.
Ну, можно сказать и так.
С женой наверно, с детьми
Нет, я не женат, засмущался. Просто момент. Да и детей вроде нет.
Хм, вроде нет! возмутилась. Но возмущаться не могла взаправду. Вы как будто прям как этот самый
Какой?
Ну, как такой вот ветреный мужчина. То к одной вас, то к другой, так что ли?
У-у, да ты умная девушка! Разбираешься в жизни.
А как же! Да и с чего мне глупой быть?
И действительно, и действительно. Ведь это же не просто в одном сцеплении и с единой динамикой, это сращено, сращено веками, лишь сломать возможно, но после Века? Даже века не помогут. Сделано на раз и второй попытки не предоставляется. Варианты возможны, один чуть более, другой менее чуть, но свой, искомый, чувствуешь сразу. По малодушию, по глупости можно упустить. Дать уйти в разрозненность, можно и сломать но то после долгих игр. И не выплывет, и не собрать.
Сколько тебе лет?
Девятнадцать. Мало?
В самый раз. Девятнадцатилетние девушки моя слабость.
Старая, матёрая половина притёрлась настолько, что малейшие всплески воспринимаются тотчас и в верности абсолютной.
Вышли на опушку. Впереди, за полем, извивалась пыльная дорога, чуть вдалеке, на холме, виднелись избы. Он щурился.
О, вот и вышли! Интересно а как ты ориентируешься?
Да так. Всю жизнь ходишь здесь.
А я плохо в этом разбираюсь. Сам не знаю, куда бреду. Куда выйду туда выйду.
Подбородком, лишь самую чуточку. Глаза же вдаль, туманны. Потом повернулась. Шла, смотрела глаз не отводила. Он тоже не мог.
Ты где-то учишься?
Нет, работаю.
Смотрели друг на друга.
Здесь, в Сомово?
Да. И в соседней тоже.
Неотрывно. Настойчиво.
Кем?
Почтальоном.
Почтальоном?!
Не нравится?
Ужасно нравится.
Долго.
Ну что, прощаться давайте. Может, увидимся ещё.
Обязательно увидимся. В одной деревне живём!
До свидания.
До свидания, Таня!
И даже не думалось, что это горечь. Но то она, она.
И пыльная дорога, и силуэт. Тогда дождей ещё не было.
Несколько дней назад, у дома справа, что стоял по тому же ряду метрах в тридцати, застрял трактор. Часа два тракторист безуспешно пытался выбраться из жижи, каким-то чудом это ему удалось уехав, он проклял деревню и всех её жителей. После него на дороге осталась глубочайшая колея, превратившаяся за эти дни в настоящую яму. Подойдя сейчас к ней, Вадим даже и не знал, как обойти её она занимала всю ширину улицы, от дома до дома. Почти до краёв была наполнена грязной глинистой водой.
Ты вброд давай, услышал он откуда-то сбоку чей-то дряблый голосок.
Обернулся. Древняя старуха, выглядывая в окно, скалилась уцелевшими обрубками зубов.
Не, покачал он головой, не пойдет.
Вброд, вброд давай, снова заверещала старуха.
Я по вашему накату переберусь, а? крикнул ей Вадим. Ладно?
Старуха молчала, потом поняла, что обращаются к ней, выставила ухо в окно и переспросила:
Чего?
По накату вашему переберусь, ладно?! повысил он голос. По стене прям, по брёвнам!
Вброд, вброд, замахала рукой старуха.
Вадим огляделся.
А, ну тебя, буркнул себе под нос и зашагал к стене. Встал ногами на выступ фундамента, уцепился руками за наличники и перебрался на другую сторону лужи.
Обернулся. Древняя старуха, выглядывая в окно, скалилась уцелевшими обрубками зубов.
Не, покачал он головой, не пойдет.
Вброд, вброд давай, снова заверещала старуха.
Я по вашему накату переберусь, а? крикнул ей Вадим. Ладно?
Старуха молчала, потом поняла, что обращаются к ней, выставила ухо в окно и переспросила:
Чего?
По накату вашему переберусь, ладно?! повысил он голос. По стене прям, по брёвнам!
Вброд, вброд, замахала рукой старуха.
Вадим огляделся.
А, ну тебя, буркнул себе под нос и зашагал к стене. Встал ногами на выступ фундамента, уцепился руками за наличники и перебрался на другую сторону лужи.
Ой, не сломай только, не сломай! верещала бабушка. Дом-то старый ведь.
Вадим на неё внимания не обращал.
Коль! заорала она ему вслед. А Коль! Ты не в магазин ли?
Он обернулся
В магазин.
Купи мне хлебушка. Я тебе и денежку дам.
Пришлось возвращаться назад. Старуха исчезла на какое-то время, потом возникла в проёме окна опять с грязной, помятой бумажкой. Чтобы взять её, Вадим снова взобрался на выступ.
Сколько? спросил он.
А?
Хлеба покупать сколько? Буханку?
Две буханочки, две. Мироновой скажи, бабе Саше.
Ладно, кивнул Вадим.
Зашагал, но бабушка снова подала голос.
Коленька!
Остановился.
Ты ведь Коленька? Коленька?
Да, кивнул он Коленька.
Магазин располагался метрах в шестисот от дома в обычный день дорога до него занимала пять минут. Но дни сейчас стояли необычные, обильно дождливые, потому шёл он туда минут двадцать. Каждый шаг давался с трудом. Жижа обволакивала сапоги, они съезжали с ног и никак не хотели вытаскиваться.
Всю дорогу он вглядывался в здание магазина, пытаясь определить, не закрыт ли он. Так бывало часто: магазин, которому положено было работать с восьми утра до пяти вечера, работал лишь часа два от силы. Продавщица здоровенная рыжая баба по имени Валентина открывала его, когда хотела. Случалось, что не открывала вовсе. Никто её за это не осуждал. Оставшаяся в живых кучка жителей в продуктах питания особо не нуждалась. Рискну предположить, что не нуждалась вовсе, а лишь делала вид. Более того, за те утренние часы, что магазин бывал открыт, жители эти успевали посетить его по несколько раз. Встретившись здесь, старики и старухи бестолковыми разговорами поддерживали в себе иллюзию существования. Иллюзию продолжения жизни. Это и вправду иллюзия. Жизнь давным-давно остановилась, существования нет как такового. Оно было когда-то, наверняка было поверим на слово тем говорунам, что, горячась, рассказывают нам о славных деяниях прошлого. Вы как хотите, но я им верю мне нравится их слушать. Они так непосредственны, так занятны даже если всё то, о чём они вещают, неправда, я не в обиде на них. Они хорошие, они вносят разнообразие в обыденность. Они, а ещё те романтики, что пытаются придать значимость настоящему. Они снабжают нас иллюзиями, а это очень важно. Иллюзии необходимы. Потому что без иллюзий не могу пребывать здесь даже я.
О-о-о! приветствовала его широчайшей улыбкой огромного рта продавщица Валя. Какие люди!
Магазин был всё же открыт. Единственный посетитель древний старичок в рваной ветровке покидал его в тот момент, когда порог переступил Вадим.
Здравствуй, Валентина, выдохнул он, выжимая из себя улыбку. Как жизнь молодая?
Да как-как, тряхнула она головой. Неважно.
Что так?
Так чему нам радоваться? Жизнь у нас скучная, погода вон и та муторная.
А муж что тебя не развлекает?
О, муж! Я его неделями не вижу. Они как уедут на заготовку и чуть ли не месяц там.
Да-а? Так ты, выходит, в некотором роде одинокая женщина.