Вова, серьёзно сказал Мишка, но я, даже не видя его лица в темноте, понял, что он улыбается, ну не нам же, с нашими наглыми бандитскими рожами клянчить хлебушка! Ты ведь парень умный!
И ещё, громко похлопал Вовочку по плечу Андрюха, ты забыл одну деталь: это же ты, а не мы самый ценный член бригады!
Это точно, промямлил вполголоса Вовик, член я, член!
XXXII
В восемь утра нас растолкал Петрович и мало того, что нещадно разметал сладкие вкусные сны, но и ещё разбил вдребезги все наши планы по безболезненному изъятию у населения излишков провианта.
Оказалось, что Литомин, долго и упорно дожидавшийся нашего выхода в эфир, сумел-таки связаться с пристанью Устья и передал телефонограмму, из которой следовало, что мы должны срочно, бросив все работы к чертам собачьим, прибыть в Сокол, откуда нас пошлют неизвестно куда. Вовочку же, как успешно и героически отбывшего практику, нужно посадить на любое плавсредство, чтобы он попал в Вологду, а оттуда в Череповец, где и получит то, что заслужил, в смысле, заработал.
Давайте быстрее, торопил нас Петрович, сейчас толкач пойдёт на Вологду, на нём пацана и отправим.
Толкачами здесь называли огромные буксиры, у которых на носу имелось приспособление, с помощью коего они толкали баржу, упёршись ей в задницу (простите, в корму!).
Вовочка перелез с пристани через борт толкача и повернулся к нам. Лицо его было грустно и вытянуто, а влажные солёные линзы, нависшие на глазах, делали их большими и живыми, и не было в них теперь даже намёка на наивность. Была в этих голубых объективах печаль, но печаль пополам с радостью.
Вова, не забывай, что ты всегда будешь нашим самым ценным членом бригады! крикнул я, когда толкач отвалил от пристани.
Вовочка резко провёл рукой по глазам и замахал ею нам:
Не забуду-у-у-у!
А через час и мы уже загружались на баржу, ту самую, которую накануне разгружали до упадка в организмах всего, что могло упасть.
Когда за поворотом показалась старая баржа, выброшенная на берег, я заметил на ней человеческую фигурку и почему-то сразу понял, что это Катерина.
Прощай, Катенька! крикнул я ей, когда баржи оказались друг напротив друга.
Она же, ничего не отвечая, пристально смотрела на меня, и я увидел, что передо мной не тринадцатилетняя девчонка, а практически взрослая молодая женщина! В её взгляде было что-то такое, что заставило меня замолчать и согнать с лица весёлую улыбку.
До свидания, Серёжа! До свидания через пять лет! не крикнула, а спокойно сказала она и, круто повернувшись, исчезла в чреве баржи
Стальная палуба судна была тёплой от солнышка, хотя и сентябрьского, но ещё по-летнему ласкового. Я валялся, устроив из куска брезента удобное ложе, и барахтался в дрёме, потому что заснуть, как ни старался, не мог. И тому виною была, конечно, Катенька, и её последние слова. Они в меня воткнулись, как ржавый рыболовный крючок, и бередили потрёпанную, зияющую прорехами душу. Но чем больше я размышлял, тем больше путался, и, устав в конце концов, решил, что все те слова мне только послышались ведь и расстояние было велико, и машина теплохода работала слишком шумно. «Нет, это скорее всего глюки!» решил я и стал погружаться в сон, успокоенный и удовлетворённый.
Но, вдруг, что-то стало рассеивать этот мой сладкий и долгожданный сон. Это что-то было голосом нашего шкипера:
твою мать! Васька, уев! А ну, , прыгай за борт на , штопаный!
Резко вскочив на ноги, я увидел, что баржа наша находится совсем рядом с берегом. Потом я увидел шкипера Толика, стоявшего у борта с кувалдой и ломом. А еще я понял, что судно наше стоит, вернее, дрейфует по течению в обратном направлении, а машина молчит, как вор в законе на допросе у следака.
Тем временем Толик бросил лом и кувалду в сторону берега, и они, не долетев метров пяти до суши, благополучно затонули.
Васька, е тебя, колотить! Швартуйся речь Толяна была сочной и красочной, но, увы, приводить её в подлиннике нельзя, а в переводе это будет скучно и бледно!
Васька, невысокий тощий парнишка лет восемнадцати, прыгнул в воду и, отыскав кувалду и лом, принялся первым колотить по второму. Потом намотал конец троса, брошенный Толиком, на этот своеобразный кнехт.
Васька, невысокий тощий парнишка лет восемнадцати, прыгнул в воду и, отыскав кувалду и лом, принялся первым колотить по второму. Потом намотал конец троса, брошенный Толиком, на этот своеобразный кнехт.
Из машинного отделения вылез Сашка-моторист, грязный и уставший, и махнул рукой от плеча к колену:
Приплыли. Откукарекался дизелёк!
Ближе к вечеру мимо нас со скоростью перепившей черепахи прошелестел лопастями «Синоптик», оглашая местность трубным гласом необычайно низкой частоты. За собою он тащил плот метров двадцати в ширину, но зато длиной не меньше полукилометра. Мы часто видели такие плоты здесь, на Сухоне, и всегда испытывали зудящее желание покататься на них. Наконец-то этот долгожданный миг настал!
При помощи лодки, оказавшейся на барже, и Васьки наша поредевшая бригада благополучно перебралась на плот, но поближе к его хвосту, дабы быть подальше от глаз команды «Синоптика».
Мы лежали поверх всех наших шмуток на влажных сучковатых бревнах и, стуча зубами от холода и ёкая пустыми желудочными мешками, наблюдали на чёрном экране небосвода, как Персей мчится на помощь Андромеде, как мерзкий Дракон подкрадывается к добрым Медведицам, как Орёл и Гриф кружат над Лебедем. Ярко горели углы осеннего треугольника звёзды Альтаир, Денеб и Вега как огни салюта по ушедшему весёлому лету.
Интересно, подал голос Андрюха, что нам приготовил мой героический тёзка?
Что бы он ни приготовил, это будет не подарок, проскрипел Мишка.
Это точно, понял я мысль Мишки, и Таня свалила, и Вовочка. Теперь Литомину, да, в общем-то, и нам тоже, выпендриваться не перед кем!
Аминь! констатировал Андрюха, а потом вдруг свирепо заорал, как игуанодон, у которого украли последнее яйцо из последней в его жизни кладки. А-а-а-а-а-а! Да когда же кончится эта река, и мы приплывём в место, где есть еда, тепло и гостеприимные женские объятия? Ну когда?
И бодрое эхо, пометавшись недолго между берегов, вернулось, обкатав последние слова:
Никогда! Никогда! Никогда!..
XXXIII
Давным-давно, в годы, настолько далёкие, что их не видно даже с пятой планеты тройной звезды созвездия Кентавра, повстречались семь мужиков из семи городов посреди тайги. Посидели, попили чайку из брусничника, да и порешили построить деревню. И построили. И нарекли её Семигородняя. И стали жить-поживать да детей наживать, поскольку бабы, прознав про расторопных мужиков, набежали со всех краёв выбирай, кого хошь!
Ползли века, мелькали годы, прогресс оплодотворил науку, и она родила много всяких чудес. Одними из этих чудес стали паровоз и железная дорога. И проложили железную дорогу прямо через Семигороднюю. А коль проложили, то надо по ней возить что-то. А что тут есть, кроме леса? Ни хрена! Значит, лес и надобно возить. А лесу-то много, а народу мало! Как быть? Но прогресс никогда не был импотентом, он выдавал множество детей-идей. Причём, идейки-то все просты и дёшевы, чай мы не европейцы-привереды, чтобы засорять мозги изобретением технических монстров. У нас всё прозаичнее поэтом можешь ты не быть, но лесорубом быть обязан! Конечно, не все захотели стать лесорубами, но на то он и прогресс, чтобы придумать статью, отменяющую это хотение!
И вот вам результат: Семигородняя это посёлок с пятитысячным населением, процентов девяносто которого приехали сюда пилить лес без острого желания! А на сём и сказочке конец, потому что, как всё было на самом деле, неизвестно. Не встречались, вероятно, семь мужиков из семи городов. Но в остальном всё чистая правда!
Вот в это интересное местечко и послал нас, как миссионеров на Гавайи, Литомин.
Посёлок, на две трети состоящий из одноэтажных бараков, вольготно развалился гектарах на ста (а может и больше, кто их измерял?). Почти все улочки были окантованы деревянными тротуарами, потому что посредине их ходить было можно лишь в болотниках, а ездить только на тракторах и другой технике, способной плавать в грязи. Но зато здесь были и клуб, и больница (жаль, Татьяны нет!), и даже столовая, куда мы и завалились первым делом, прихватив в магазине несколько бутылочек винца.
Порядок, сейчас всё будет! радостно потирая руки, плюхнулся на стул Андрюха.
Мы сидели в гордом одиночестве в небольшом зале столовки за угловым столиком у окошка, а рядом валялись все наши шмутки.
И правда, через пару минут две нестрашненькие девушки появились с подносами, уставленными тарелками и стаканами. Одна девчонка была высокая и тощая (нет, это я перегнул, она была стройная), а другая низкая и толстая (чёрт, опять не то, она, конечно же, была пухленькая).
Вот, Андрюша, все самое свежее, улыбаясь, поставила поднос на стол высокая.
Мы с Мишкой переглянулись: ого! Андрюша! А тот, по-хозяйски расставляя тарелки, с лёгкой небрежностью бросил:
Знакомьтесь, это Люба, и он кивнул на высокую, а это Тося.
Мишка достал из рюкзака бутылку и предложил:
Ну что, девчонки, может, за знакомство? Кстати, меня зовут Михаил.
Тося, сверкнув глазами, спрятанными за очковые стёкла такой толщины, какие, вероятно, применяются для иллюминаторов батискафов, и произнесла приятным голоском:
Если только пригубить
Когда мы пригубили пятую бутылку, я вспомнил, что нам ещё нужно найти жилье:
Девчонки, а где здесь можно надыбать комнатку недельки на три-четыре?
Так рядом с нами комната пустует. Мы будем рады таким соседям, многозначительно улыбаясь, томно проворковала Люба, не отводя взгляда от Андрюхи.
Правда-правда, Тося плечиком прижималась к Мишкиному плечищу, там и печка исправна, и свет есть.
А кровати? поинтересовался осовевший слегка Мишка.
Кровати? задумалась на мгновенье Тося, видимо, потеряв нить разговора. А кровати у нас с Любой широкие и мягкие.
Я смотрел на них и думал с завистливым раздражением:
«Вот, гады, не успели осмотреться на новом месте, а уже так ловко устроились! Видно, придётся мне одному спать в комнате с исправной печкой!»
Слышь, Серж, зашептал мне в ухо Андрюха, а ведь эхо-то нам наврало!
Какое эхо?
Ну помнишь, на плоту, оно кричало: никогда, никогда! А смотри, всё, как я просил: еда, тепло, гостеприимные женские объятия!