Я вздрогнул. Это был тот же силуэт собакоголового, что привиделся мне в ржавой бочке! Невероятным образом на рисунке была передана самая суть собакоголового, причём с такой точностью, что даже взгляд его несуществующих глаз был столь же манящим, каким тогда ощущал его я. Немедленно вслед за этим спазм уже знакомой печали заставил меня замереть. Вся скорбь мира опять навалилась многотонной плитой, сдавила грудь и внезапно исчезла, не оставив ни следа.
Я бросил рассеянный взгляд в окно, машинально отметив, что ряды пальм кончились, и теперь мы проезжаем мимо рисовых полей. Потом снова вернулся к рисунку. Сомнений не оставалось: это был тот же собакоголовый и тот же спазм печали.
Я повернулся к Веронике и наткнулся на её пронзительный взгляд. Она так пристально смотрела куда-то вглубь меня, что её выцветшие на солнце ресницы, казалось, дрожали от напряжения. По моей спине пробежал озноб, и я пробормотал:
Это ты нарисовала?
Она кивнула.
Когда?
Неделю назад, ещё в Лаосе.
Но как?! Ты нарисовала то же самое, что я увидел в бочке! воскликнул я.
Знаю, Вероника задумчиво провела своими длинными пальцами по рисунку. Этот фонтан располагался недалеко от дома, где я жила, и я ходила к нему, когда хотела побыть в уединении. В ту ночь я пришла туда на рассвете. В воде плавали какие-то лепестки, и только я присела на ступеньку, как подул ветер, и они сложились в силуэт собачьей морды. А сквозь меня прошла такая пронзительная печаль впрочем, тебе известно, какая именно. Я зарисовала того, кого увидела, и назвала его Лепесточным псом.
Но как?! Ты нарисовала то же самое, что я увидел в бочке! воскликнул я.
Знаю, Вероника задумчиво провела своими длинными пальцами по рисунку. Этот фонтан располагался недалеко от дома, где я жила, и я ходила к нему, когда хотела побыть в уединении. В ту ночь я пришла туда на рассвете. В воде плавали какие-то лепестки, и только я присела на ступеньку, как подул ветер, и они сложились в силуэт собачьей морды. А сквозь меня прошла такая пронзительная печаль впрочем, тебе известно, какая именно. Я зарисовала того, кого увидела, и назвала его Лепесточным псом.
Но как такое может быть? я потряс головой.
Я не знаю, мягко сказала Вероника. Рисовала я долго, несколько часов. А потом остановила мысли, и перед моими глазами возник город. Это был Пномпень. Я знала это точно, хотя никогда раньше в Пномпене не была. На следующий день я собрала вещи и уехала туда.
Я снова посмотрел на рисунок. Одинаковый образ пса, одинаковая печаль, а я не сомневался, что наша с Вероникой печаль была одного рода, превращали это совпадение в событие, до краёв наполненное иррациональным, непонятным и от того пугающим смыслом. Я потёр руками виски.
Это не случайное совпадение, Ника
Разумеется, пожала она плечами. Это синхрония.
Синхрония? События без причинно-следственной связи, но объединённые общим смыслом? я вспомнил, что когда-то читал об этом целую книгу.
Вероника кивнула.
Теперь понимаешь? Нас свели знаки, которые указали на одно и то же. Они указали на того, кто поджидает нас обоих за ближайшим углом.
Кто поджидает? я похолодел.
Ну как кто? в Вероникином голосе послышалось нетерпение. Лепесточный пёс нас поджидает. Ну или собакоголовый, как ты его назвал.
А он кто?
Вот скоро ты сам его об этом и спросишь.
Э нет, так не пойдёт! воскликнул я. Говори, что ты от меня скрываешь?
Вероника развела руками.
Ничего не скрываю. Просто я пока не знаю, кем он окажется для тебя.
А для тебя?
А для меня он сверхъестественная сущность, родственная моему проводнику.
Какому ещё проводнику?
В царство мёртвых, туманно усмехнулась Вероника.
Я занервничал.
Ника, ты можешь объяснить нормально? Мне сейчас совсем не до шуток!
Она слегка прищурилась и сказала:
Нормально? Ни одно из моих объяснений не покажется тебе нормальным, так что давай оставим эту тему.
Но так просто оставить это я не мог и принялся лихорадочно соображать. Серьёзно относиться к каким-то проводникам в царство мёртвых было, разумеется, невозможно, однако и проигнорировать вскрывшиеся совпадения не получалось. Я буквально кожей чувствовал, что Вероника что-то знает про всё это, и знает достаточно, чтобы не особенно-то удивляться происходящему. Но почему она скрывает это от меня? Я попробовал зайти с другого бока и спросил:
Ты действительно уехала из Лаоса только потому, что что-то там увидела в фонтане?
Да, кивнула она. Потому что это «что-то там» было знаком. Я так живу.
Как «так»?
Вероника встряхнула волосами и улыбнулась.
Следую знакам и ничего не планирую.
В смысле? Ты про какие планы? не понял я.
Про все. И про жизненные, и про сиюминутные. Когда начинаешь следовать знакам, не то что не знаешь, что ждёт тебя за поворотом не знаешь даже, когда появится сам поворот. Сам понимаешь, что любое планирование в таких условиях совершенно бессмысленно.
Моё воображение немедленно нарисовало, каково это жить вот так в неопределённости, без планов на будущее, не зная, что случится в следующий момент. Сначала я решил, что это невозможно так люди не живут. Однако Вероника говорила об этом настолько спокойно, а в её взгляде читалась такая искренность, что пришлось признать: похоже, она действительно так жила. И мне это совершенно не понравилось.
Знаешь, мне даже не хочется представлять такую жизнь, честно признался я. И этот твой Лепесточный
Вероника удивлённо вскинула брови.
Не хочется не представляй. А что Лепесточный? Ты его уже боишься?
Но ты же не серьёзно мне эти сказки рассказываешь?
Она вдруг вплотную приблизилась ко мне и зашептала в самое ухо:
Верно, это сказки. Но ты никуда не денешься от того факта, что мы вляпались в одну и ту же сказку. А ведь сказка запросто может становиться былью. Хочешь ещё? Собакоголовый это не всё, что ты забыл. Например, кое-что случилось накануне твоего отъезда из Вьетнама
Не успела она закончить свою речь, как в моей голове что-то щёлкнуло, и события последних дней выстроились в единую цепочку. Я как на ладони увидел причину своего поспешного отъезда из Сайгона, а точнее заново пережил ключевой эпизод, который необъяснимым образом оказался стёрт из моей памяти.
Я вспомнил! судорожно вздохнул я и начал подробно рассказывать о нём Веронике.
В тот вечер мне захотелось жареной рисовой лапши. Это простейшее и традиционное для южного Вьетнама блюдо предлагалось повсюду в многочисленных забегаловках, так что я, недолго думая, отправился в ближайшую из них.
Сидя на улице на низкой табуретке перед таким же низеньким столиком, я пил ароматный и густой, как нефть, вьетнамский кофе и ждал, пока мне приготовят лапшу. Мимо сновали люди, но я их почти не замечал, задумавшись о чём-то своём. И вдруг моё внимание привлёк старый вьетнамец, появившийся в конце улицы. Судя по его обветренному лицу, изборождённому глубокими морщинами, и широкополой конической шляпе, он был откуда-то из деревни. Старик шёл неторопливо, без суеты, словно зная, что каждый его шаг может стать последним. Когда он поравнялся со мной, наши взгляды пересеклись, и я как будто прикоснулся к его судьбе, а весь её груз стал на мгновение моим.
Сразу сделалось не по себе от того, что в моей жизни всё получалось так легко. Мне не надо было вкалывать на рисовых полях, чтобы не умереть от голода, да я вообще никогда по-настоящему не голодал. Я не знал, что такое война и каково это жить, не ведая, что случится завтра, потому что завтра может и не наступить. Я всегда мог позволить себе гораздо больше, чем на самом деле требовалось для жизни, и не задумываясь потреблял и потреблял всё вокруг: вещи, удовольствия, чужие чувства, окружающий мир. Но самое отвратительное, за всем этим я забыл вопросы, когда-то казавшиеся мне главными: кто я, зачем я и куда я иду. Я-то думал, это потому, что повзрослел и понял, что жизнь сама себя объясняет, но на самом деле ничего я так и не понял. К своим тридцати девяти годам я просто потерял себя и даже не заметил этой потери, продолжая жить и не понимая, что давно уже остановился.
Старик ушёл, а из-под моих ног будто выбили почву. Я доел лапшу и отправился домой укладывать рюкзак, а по пути купил билет на катер до Пномпеня. Я не вполне отдавал себе отчёт в том, что делаю и зачем, я просто знал, что мой Вьетнам закончился этим старым вьетнамцем.
Вероника внимательно выслушала меня и спросила:
Ты говоришь, что всё это сразу забыл. А что осталось в твоей памяти?
Я пожал плечами.
Мне запомнилось только как я ел лапшу, а потом почему-то подумал, как же всё здесь надоело и пора отсюда уезжать.
Как изящно тебя заманивают! воскликнула она с неподдельным восхищением. Это просто невероятно!
Чего? в который раз похолодел я.
Этот старик был из тех, кто может изменять судьбы других, и даже не важно, знал ли он об этом сам. Когда он коснулся твоей судьбы, твой путь оказался открыт для
Вероника осеклась и замолчала, словно передумав сообщать мне что-то важное.
Для чего? И что значит «заманивают»? Кто заманивает и куда?
Ты уверен, что хочешь знать всё это? тихо спросила моя попутчица, пристально глядя мне в глаза.
Я молча смотрел на неё. Она чуть помедлила, словно собираясь с мыслями, а потом кивнула.
Ладно. Ты хорошо помнишь свои кошмары, из которых не мог проснуться?
От изумления я буквально раскрыл рот. Около года назад меня действительно мучили сны, из которых я подолгу не мог выйти. Они были цикличны: просыпаясь, я оказывался в них снова и снова. Но как об этом могла узнать Вероника?
Откуда ты начал было я, но Вероника перебила меня:
Это неважно. Важно только то, чего ты в них боялся. Ты помнишь?
Помню Это была неоформленная угроза, которая заполняла собой всё вокруг. Я пытался проснуться, но когда просыпался, оказывался в другом сне, куда вслед за мной проникало и то бесформенное. Это было такое чувство я пошевелил пальцами, подбирая слова.
Отчаяние неотвратимости? предположила Вероника.
Я закивал, изумившись, как всего в двух словах ей удалось выразить самую суть того моего состояния.
Спокойно глядя на меня, она сказала:
Всё это вот-вот вернётся к тебе снова. Твои прошлые кошмары становятся явью.
Ну уж нет! воскликнул я и тут же смутился от того, что на секунду поверил во всё это.
Спокойно глядя на меня, она сказала:
Всё это вот-вот вернётся к тебе снова. Твои прошлые кошмары становятся явью.