«Хватит, перестань. Я устала»: говорила мать своему мужу. Эти слова из их спальни слышались гораздо чаще, чем другие звуки, означающие, что мать сдалась.
Я была для нее на третьем месте. Мать любила меня после сестры и после Паши.
Мой родной отец ушел от нее, когда мне было три года. Я плохо помню его, ведь я больше никогда его не видела.
Когда мне четыре, появился Паша, отчим. А когда мне было шесть, мама родила еще одну дочь, мою сестру. Странно, что мы с ней немного похожи. Ведь я только наполовину русская, мой отец татарин, и зовут меня татарским именем. А отец сестры, Паша, русский. У него голубые глаза, нос картошкой, крупный мясистый рот.
Капризы сестры всегда раздражал меня, но наше совместное детство давно закончилось. Сестра выросла, капризы прошли, а родство осталось. И она попросила о помощи. Конечно, кто кроме меня? Кто еще может сделать такое? Кто вообще в мире способен на такое, кроме меня? И я решила помочь.
Когда мне четыре, появился Паша, отчим. А когда мне было шесть, мама родила еще одну дочь, мою сестру. Странно, что мы с ней немного похожи. Ведь я только наполовину русская, мой отец татарин, и зовут меня татарским именем. А отец сестры, Паша, русский. У него голубые глаза, нос картошкой, крупный мясистый рот.
Капризы сестры всегда раздражал меня, но наше совместное детство давно закончилось. Сестра выросла, капризы прошли, а родство осталось. И она попросила о помощи. Конечно, кто кроме меня? Кто еще может сделать такое? Кто вообще в мире способен на такое, кроме меня? И я решила помочь.
Мы познакомились с тобой на Невском. Я первая обратилась к тебе в магазине и заговорила. Ты смотрела на меня немного удивленно, но твои глаза выдавали тебя. Тебе было плохо, и я могла тебе помочь. Ты была такая рациональная, аккуратная, строгая. С таким справиться будет нелегко. Но возможно. Все равно игра началась, и я добьюсь победы любой ценой.
На следующий день пришлось позвонить Паше-папаше, моему отчиму.
Папа, привет, мурлычу я в трубку. Я знаю, как он тает, когда я разговариваю с ним таким тоном.
Доченька, привет, он реагирует предсказуемо. Я слышу, как дрожит его голос. Боится, что брошу трубку.
Мне нужна помощь. Сегодня. Список я уже составила. Достанешь по одной штуке, или по две, больше не нужно. Когда купишь, можешь вечером приехать ко мне.
Венерочка, деточка, мне сложно это делать уже.
Отказывается, боится. Я молчу. Выдерживать паузы я умею лучше других. Я же дипломированный психолог, с практикой и с характером. Ни один пациент не остался недоволен моей терапией.
Венерочка, а можно я сегодня приеду? он сдается первым. Он слишком жалок. Я не испытываю к нему ненависти.
Паша, разговор за уговор. Купишь, приедешь ко мне и все привезешь. Будет завтра, приедешь завтра, послезавтра так послезавтра.
Хорошо, родная, присылай список.
Как сестра?
Уже лучше. Голова в порядке почти.
Я кладу трубку.
Нужно ужин подогреть, сейчас Паша явится. Уверена, он приедет не завтра, а именно сегодня. Не сможет упустить такой случай, слишком давно мы с ним не виделись.
Девочка, Венерочка, послышалось в прихожей ровно через час. Паша открыл дверь своими ключами. Так и есть, я не ошиблась.
Проходи, мой хороший! Как мама?
***
Моя сестра инвалид второй группы. Когда ей было шесть, она получила травму головы. Каталась на металлических качелях, которые стояли тогда во всех дворах, и с них упала. В этот момент ее кто-то позвал, и она подняла голову, а качели, которые летели сверху, со всего маху ударили ее по голове. Было столько кровищи! На эту лужу сбегались посмотреть все дети нашего двора. Это мне рассказали соседи. Я не видела, как это случилось.
Я тогда часто мечтала, что с ней произойдет что-нибудь плохое, например, украдут или она просто потеряется. Или окажется, что она нам не родная, и настоящие родители заберут ее к себе. И я снова останусь единственной дочерью.
Но она просто упала с качелей. С тех пор ее домашнее прозвище в нашей семье Голова. Сестра перенесла тяжелую операцию, ей в череп вставили металлическую пластину. Мать боялась за нее, и чуть что напоминала ей: Голова! Голову трогать было нельзя. Иногда она падала в обморок, или у нее случались затяжные головные боли. Режим школы и жизни был у нее щадящий, а у меня усиленный за двоих. «Голова?»: так спрашивали ее родители, а потом и я, имея в виду вопрос о целостности ее черепной коробки. «Голова!»: так звали ее мы. «Наша головешка бедная!»: так умилялась ей мать. «Мама, голова!»: так возмущалась сестра, когда мама ее сильно обнимала. Или вот так: «Ну, мама, голова!», говорила она укоризненно, когда ее просили сделать что-то по дому.
Одна сплошная голова. Как мне надоела эта голова!
Несколько лет я была домработницей и прислугой для Головы! Как будто меня продали в рабство. Иногда мне хотелось дать ей лекарство повышенной дозировки, или ударить по ненавистной башке! Чтобы покончить с ней одним махом! Вечером я выходила во двор, и, убедившись, что никто не видит, пинала железные качели ногами. За то, что не убили мою сестру окончательно, до смерти!
2
Маша
Ты была вся порыв, чувства, учения о карме, буддизм. Ты могла все объяснить, абсолютно все. Своими психологическими штучками. А я была вся логика, цифры, таблицы. Ведь я работала бухгалтером. Работала по призванию. Поиск единственной потерянной копейки возбуждал во мне охотничий азарт. Я не любила работать с людьми, из-за их чувств и предубеждений, и необходимости учитывать их характеры и мотивации. А цифры это более логично, более красиво и неизменно. Два плюс два всегда будет четыре, и никогда не будет пять. Просто, понятно и стабильно. Знаю, в моей недолгой жизни мне долго не хватало стабильности.
Я снова прочла ложь в глазах моего любимого. Уловила еше заметную нестыковку в его словах. Я вздрогнула, как от удара. Какая наглость! Неужели он думает, что я не замечаю? В таких случаях я стала звонить тебе. «Поговори со мной» попросила я, и ты говорила.
«Почему все так?» спрашивала я, и ты объясняла.
Понимаешь, я видела твой гороскоп, говорила ты.
У тебя хирон в седьмом доме, тебе мужики всегда будут врать.
Какой хирон, что это за бред? думала я. Дикие термины.
А есть способ этого избежать?
Конечно, есть. Врать самой, у тебя были ответы на все мои вопросы. Только я не умела врать.
Тогда я еще не понимала, что мой любимый просто боялся потерять меня. Он не верил в меня. Он боялся, что я не вынесу правды. Слишком мучительны были наши отношения, когда мы оба имели отдельные семьи. Слишком унизительно для нас было встречаться втайне. Что теперь скрывать, я много раз спала со своим мужем, когда уже любила его, другого, а он, наверное, спал с женой. Хотя думать об этом мне по-прежнему больно. Слишком дорого нам досталась эта любовь. Иногда не хватало сил противостоять обстоятельствам, но мы выдержали. Теперь я знаю все, но тогда Он мне соврал. Он мне врал каждый день. Тогда, еще зимой, я поняла по его глазам, что ложь пришла в наш дом. В нашу выстраданную маленькую комнату в коммуналке, наполненную любовью и уютом. Потом ему позвонила женщина, и я случайно взяла трубку.
Твой сын заболел, сказала она.
Моему любимому приходили сообщения, которые я не смогла не прочитать. Список продуктов и лекарств. Детских продуктов и детских лекарств! Такие дают детям до двух лет. Но его сыну двадцать! И мой любимый должен был покупать их какому-то Степе!
Почему я тогда его не спросила об этом? Боялась, что придется сдирать кожу. А потом я увидела, случайно, и Степу, и Степину маму. Красивая женщина.
Я увидела все своими глазами. Чужая женщина, чужой ребенок. И мой любимый. Прямо возле нашего дома. Женщина очень худенькая, прямо крошка. И вся в белом белое пальто, белые брюки, даже сапоги, по-моему, белые. Я никогда такое не ношу. Непрактично. Я шла из метро к дому, руки устали от тяжелых сумок. Я была в магазине и накупила всякого. Как и все влюбленные женщины, я стараюсь порадовать своего мужчину вкусными ужинами и завтраками. В тот день я накупила муки и капусты. Я ему готовлю пироги с капустой, а он мне сюрприз чужую красотку, да еще и с ребенком. Прямо возле дома. Волосы у его красавицы длинные и черные, распущенные. Выглядиела она, как мадонна с ребенком на руках. Я остановилась, как будто наткнулась на стеклянную прозрачную стену. Стыдливо спряталась в арке, и выглядывала из-за стены. Красотка передала ребенка, видимо Степу, моему (или ее?) любимому. Он посадил ребенка на заднее сиденье в детское автомобильное кресло. Кресло он предусмотрительно достал из багажника. Интересно, когда оно там появилось? Вчера, месяц назад, год назад? Мадам в белом, изящно стуча каблуками, стройными ножками протопала к машине и уселась на пассажирское сиденье спереди. Не сзади, с ребенком, а спереди! Мой любимый что-то рассказывает ей, вид у него при этом покровительственный. Они уезжают на нашей машине. А я остаюсь с сумками стоять в грязной арке. Обычно тут по вечерам пьют подростки, а по ночам взрослые опустившиеся алкоголики. Одну алкоголичку я даже знаю по имени. Ее зовут Тамарка. Днем Тамарка стоит в метро на выходе с эскалатора. Она милостыню не просит, но ей все равно подают. От пьянства у Тамарки не осталось зубов, глаза припухли, как будто ее покусали пчелы, а губы настолько увеличились, что, кажется, что ей трудно говорить. Напившись, Тамарка горланит песни и матерные частушки так громко, что их слышно даже в квартире, если открыты окна. Хотя живем мы на третьем этаже. Поэтому кличка у нашей Тамарки Певица.
В арке все еще нет обычного контингента, хотя уже почти семь вечера. Нужно идти домой. Сейчас кто-нибудь придет, дольше оставаться тут опасно. Мои руки уже онемели от тяжести. И я перекладываю сумки из одной руки в другую. Глотая слезы, дохожу до подъезда, поднимаюсь на нашем старом медленном лифте. Долго ищу ключи и не нахожу. Я плачу и от слез не вижу содержимое сумки. В итоге стучу по входной двери сапогом. Мне открывает сын тетя Лены Димка. Димка плохо видит и часто пьет пиво. К концу дня он обычно доходит до такой кондиции, что вторую половину вечера на следующий день плохо помнит.