Однажды, уже будучи законопослушным предпринимателем, разглядывая из окна Бережковскую набережную и пытаясь понять, какой у орлов размах крыльев один метр, два, Виталя вышел, сел в бэху (Кубов тогда еще ездил на пугающем водителей «Жигулей» черном бумере E38), через пять минут нашел на вокзале мужика с ключами от башни, дал на бутылку «Мне только взглянуть!». Поднялся наверх. Осмотрел орлов. Размах крыльев метра два.
Оказалось, башня Киевского внутри одни стены. Лишь часовой механизм наверху. Циферблаты с римскими цифрами пропускали свет: это напомнило Витале Музей Орсе, куда его, как и в прочие музеи, затащила жена. Учитывая часы и минуты, составляя единое с переполненной вокзальной утробой, внутри доминанта предпочитала оставаться пустой.
В нижней части часовой башни тогда еще не обустроили Храм Киево-Печерской иконы Божией Матери. Часовня появилась в середине нулевых, уже после того, как дон Виталя, желая взглянуть на орлов, в первый и в последний раз преодолел две сотни ступеней по винтовой лестнице
Костюм ни единой лишней складки и такая же рубашка две верхних пуговицы расстегнуты, кожаные ботинки ручной работы, массивные часы на запястье Все цвет, линии, материалы неброское, недешевое, сочетающееся.
Даже в просторном однобортном пиджаке Виталя производил впечатление атлета. Богатырский торс, если он есть, не скроешь. Физкультура и спорт с раннего детства, секции единоборств, успехи в боксе, упорные тренировки, выступления на соревнованиях, и вот вам широкие плечи, плоский живот, грудь колесом, уверенный взгляд.
А еще Кубов, как будто бокса ему показалось мало, отслужил в погранвойсках. Не в погранотряде, где на втором году службы можно и пофилонить, а на заставе. Дозор пёхом больше тридцати километров. При себе автомат, подсумки, ракетница, рация Там Виталя на всю жизнь стал строен и подтянут.
Будучи старшеклассником, на любительский ринг Кубов выходил в полутяжелом весе. Зажив во второй половине девяностых сытой жизнью, набрал пятнадцать килограммов, тут же устыдился пуза, сбросив на тренировках несколько кило, вернул плоский живот, но потом всю жизнь все-таки соответствовал тяжелой, если брать профессионалов, весовой категории.
Облик Витали довершало без должной тщательности вылепленное природой крупное лицо. Голова, соответствуя фамилии, не очень заметно тяготела к одноименной форме.
В относительно спокойные годы резкие черты лица Кубова смягчились. Короткую стрижку сменило бритье стал лысеть под ноль. Голова в области подбородка приобрела массивность. Ни дать ни взять директор чего-нибудь крупного, важного. Взгляд Витали, как десять, двадцать лет назад, то смотрел вокруг бойко, радостно, то вдруг утяжелялся. Словно над морем появлялись облака и те же волны, что минуту назад весело искрились, теперь, мрачно перекатываясь, предрекали шторм.
Замешкавшись, стоит ли, Кубов вошел в здание вокзала. Без одного года тридцать лет назад поезд из Брянска прибыл на перрон Киевского. Громко заскрипели открываемые проводницами двери вагонов. Виталя, всю ночь ворочавшийся на верхней боковой полке и пробудившийся с ощущением, что надуло в ухо, чувствовал волнение и легкую слабость.
Виталя покусился, пожалуй, на самое святое, что тогда вообще могло быть у советского абитуриента, на Институт международных отношений.
В тот год отмечалось Тысячелетие Крещения Руси. Страна еще не понеслась по колдобинам приватизаций-деноминаций. По-перестроечному все громче говорили о возрождении православия, о христианских ценностях. Виталя хорошо помнил, где тридцать лет назад на Киевском продавались книги, ведь он купил там тогда «Белую гвардию». Любимую его в какой-то период книгу.
В 88-м, когда Виталя приехал поступать в МГИМО, страна доживала триумфальный период «Огонька» и сенсационных телемостов: «Секса у нас нет, и мы категорически против этого!» Тогда еще в моде были «интеллектуальные бестселлеры» Булгаков и т. п. Года через два даже Пикуля на московских развалах вытеснили похабные книжки Гарольда Роббинса и еще более похабные, но хотя бы почти без текстов, журнальчики.
Кубов в первые месяцы в Москве (студентом стал уже после армии, поступив в институт физкультуры), по настоянию матери, ходил звонить домой с Центрального телеграфа почти каждую неделю. Заказав пять минут разговора с Брянском, докладывал о своих успехах.
Так длилось не один месяц, но с конца второго семестра он уже постоянно снимал квартиру с телефоном. Необходимость ездить на переговорные пункты отпала. Можно было, набирая код Брянска, в удобное для себя и родителей время рассказывать провинциалам столичные новости. Отец и мать также довольно часто звонили сыну, боясь, как бы «мальчик» в большом полном соблазнов городе не сбился с пути истинного и вообще не потерял голову.
Виталя перезванивался с друзьями, товарищами, подружками, с деловыми чем дальше, тем больше партнерами. До широкого распространения мобильной телефонной связи годы. Стационарный домашний аппарат. Можно не только часами трепаться, но и вести серьезные переговоры. Делового студента Кубова уже не удовлетворяло причитавшееся не телефонизированное место в общежитии.
Однажды на втором или третьем курсе, выпив пива, Виталя на автомате, держа палец на телефонном номере в разделе «Досуг», набрал родителей. Несколько лишних цифр Кубов в приподнятом настроении внимания не обратил. «Девочек предоставляете?» бодро поинтересовался у мамы студент-физкультурник, в ту пору к тому же член бригады не производственной, но комплексной.
Теперь, на Киевском вокзале, Витале вспомнилось: ожидая соединения на Центральном телеграфе, было это зимой, смотрел, как по Горького с некоторых пор Тверской мельтешат на фоне витрины магазина «Российские вина» (название совпало с тенденцией переименования советского в российское) автомобили и пешеходы. Рядом улицу через огромное окно разглядывал ничем не примечательный плешивый мужик. Виталя счел незнакомца пожилым, хотя было тому лет пятьдесят или даже меньше, может быть, сорок. Приглаживая залысины, распространяя сильный табачный дух, мужик сказал, что ждет Владивосток. Потом что-то про иностранцев. Кубову было скучно, он поддержал разговор:
Пэрь-есть-ройка! Глас-ност! Едут посмотреть
Перестройка, впрочем, к зиме 91-го закончилась, по сути, провалом: теперь рушили построенное до перестройки. Виталя, погруженный в ту пору в любовь к Вике, в учебу и выколачивание дани из трусливых мешочников («мальчик» получал в Москве не только знания), про взобравшегося на броневик Ельцина и Беловежскую пущу знал, но почему-то думал, что все это perestroika. Лысый сказал что-то про широту взглядов западных европейцев. Что-то про живущего в Риге приятеля, у которого подолгу гостит Виталя понял: лысо-прокуренный нетрадиционной сексуальной ориентации. Довольно неряшливый одетый в темно-серое, каких в СССР миллионы, пальто такой же в общем-то темно-серый дядька.
Находящийся в поиске сосед заметил, как Кубов сдвинулся к крупной даме в искусственной шубе. Когда громкоговоритель объявил Душанбе, темно-серый сразу же со словами: «О! Меня зовут!» погладив лысину, отправился курить на ступеньки Центрального телеграфа.
Находящийся в поиске сосед заметил, как Кубов сдвинулся к крупной даме в искусственной шубе. Когда громкоговоритель объявил Душанбе, темно-серый сразу же со словами: «О! Меня зовут!» погладив лысину, отправился курить на ступеньки Центрального телеграфа.
«Надо было апперкотом вырубить» вспоминал дурацкую историю Кубов.
Представил, как лысый валится на пол, как визжит искусственная шуба, как, не поговорив с мамой, убегает, тряся отросшими вихрами и обдавая прохожих мокрым снегом
В тот день в Москве сильно подтаяло, модный Виталя, как настоящий москвич, даже в мороз ходил без шапки. В начале весны Кубов впервые после армии постригся: по-бычьи, под бокс.
Устроившись на лавке в зале ожидания Киевского вокзала, примерно там, где после поражения в МГИМО летом 88-го ждал поезда, Виталя чувствовал сильное волнение.
Как получилось, что пролетело почти тридцать лет?! Разве кто-нибудь может толком объяснить?
Это был тот же зал, с таким же примерно количеством пассажиров, как когда-то, но как же много воды утекло! Да проживет ли он еще столько же!
Кубов вышел из здания вокзала, ему захотелось дойти не слишком людными улицами до одного места, спрятавшегося на Бульварном кольце Он шел, не задумываясь об оптимальной траектории. Иногда присматривался к отреставрированным фасадам. Хотел зачем-то выйти на Сивцев Вражек, но тот остался в стороне. «Ничего, думал Кубов, я на него сверну с Гоголевского». Вырулил в результате пешей импровизации аж к станции метро «Кропоткинская». А перед тем, идя по Пречистенскому переулку, обратил внимание на очень дорогую модную тачку. Внутри сидел румяный юноша и что-то искал в айфоне.
«Двадцать лет соплежую на такой машине!» Кубов почему-то огорчился.
Бурча под нос, желая быстрее проскочить кусок шумного бульвара, Кубов прозевал поворот на Сивцев Вражек. Хотя он ему и не был в общем-то нужен. По бульвару, пройдя площадь, Виталя добрел до Нового Арбата и цели своего путешествия Мерзляковского переулка.
Уверенно завалив вступительные экзамены в МГИМО, Кубов решил развеяться на популярном тогда пешеходном Арбате. Неформалы, сувениры, группы иностранных туристов; здесь танцевали брейк, прыщаво надрывались под аккомпанемент акустических гитар «Зоопарком».
Настроение у брянского самородка после самодеятельных оркестров ухудшилось. «Эта интересная московская жизнь, думал Виталя, разглядывая попку девушки в сильно обрезанных джинсах, остается здесь, а я возвращаюсь в отсталый Брянск». Кубов попытался с девицей заговорить, но та, глянув на его футболку (на груди красовалось загадочное слово «Фобос»), румынские кроссовки Tomis, кооперативные вареные «джинсы» (синяя спецовочная ткань, усовершенствованная по методу Джексона Поллока), фыркнув, ускорила шаг.
Виталя взял мороженку, вышел на Арбатскую площадь, спустился в подземный переход, но по Калининскому не пошел шумно, свернул в Мерзляковский, где сквозь прутья ограды заметил спину писателя земли русской. Желая рассмотреть, Виталя подошел ближе.
Гоголь, напоминая гигантскую птицу, нахохлившись, сидел на обломке скалы.