Была, конечно, ещё и последняя советская осень в Вашингтоне. В ожидании вызова из Лондона Калина зубрила слова и преследовала людей, знавших русский. Пыталась читать советский учебник по строительному делу. Ей до слёз хотелось вернуть ощущение, которое было в 85-м, накануне той самой олимпиады по русскому. Тогда, в 85-м, Калина не сомневалась, что сумела распихать русский и украинский по разным ящикам в голове. Сумела выдолбить между ними демаркационную линию. Это было прекрасное чувство. Но оно не желало возвращаться.
Не волнуйся, сказала Линда. Раз меня понимают, у тебя не будет никаких проблем. Я помню, как ты чеканила Маяковского, когда приезжала с братом. «Я встал на четвереньки и залаял: гав-гав!» На стол, помню, забралась Боже мой, какой же это год был? В голове всегда такая муть под конец беременности Восемьдесят четвёртый?
Калина молчала, глядя в стол.
Восемьдесят третий, подсказал муж Линды с дивана.
Восемьдесят третий, всхлипнула Калина и разревелась.
По очереди, отдельными порциями, она ещё могла бы всё это вытерпеть. Бессонный перелёт. Два с половиной месяца ожидания. Бесконечные новости по радио. Призрак той самой олимпиады. Воспоминания о поездке в Англию к волшебной тёте Линде, у которой хотелось остаться навсегда, потому что с ней можно было говорить обо всём, о чём вообще хотелось говорить. По очереди Калина стерпела бы даже то, что волшебная тётя Линда растеряла своё волшебство. По очереди ничего страшного. Но всё навалилось одновременно, без передышки, и лучше было не бороться со слезами, а выплакать их все и сразу.
Впрочем, сразу всё равно не получилось. Плакать пришлось ещё четырежды.
Не прошло и дня, как Би-би-си доложило итоги украинского референдума, курьер принёс советскую визу, а чехи отложили вылет. Когда зазвонил телефон, Калина как раз сидела перед телевизором, раскрывая-закрывая листочки бледной бумаги с фотографией и штампом. У девушки на фотографии в визе были колючие тёмные волосы и большие глаза за квадратными очками. Её звали «РУДНЫК КАЛЫНА», цель её поездки была «ДЕЛОВАЯ», она ехала в «ПРЕДПРИЯТИЕ «АПАТИТ», раскинувшееся по пунктам «МОСКВА, МУРМАНСК, КИРОВСК» и почему-то «НАБЕРЕЖНЫЕ ЧЕЛНЫ». Калина любовалась этой девушкой.
Линда тем временем взяла трубку и начала поддакивать. «Ага». «Конечно». «Естественно».
Оказалось, кто-то забыл прописать в контракте лестничные пролёты. В Кировске трое суток не могли решить, какая сторона должна платить за перила. Поэтому текущая бригада задерживалась до 17-го. Вылет в Прагу откатывался на 12-е.
Оказалось, кто-то забыл прописать в контракте лестничные пролёты. В Кировске трое суток не могли решить, какая сторона должна платить за перила. Поэтому текущая бригада задерживалась до 17-го. Вылет в Прагу откатывался на 12-е.
В другой раз Калина рыдала уже в самой Праге, носом в стекло на пятнадцатом этаже гостиницы «Панорама». Панорама состояла из серого неба и мокрого снега, который падал на город, напоминавший гибрид промзоны и спального района. Дома были унылыми, но аккуратными. Так, наверное, выглядели бы ленинградские коробки с фотографий Дерека Томсена, если бы кого-нибудь заботил их внешний вид. Когда-то Калина умела разглядеть в этих уродливых фасадах свидетельство верных приоритетов. Если общество рвётся к справедливости, если смысл жизни интеллектуальное созидание и нравственный прогресс, зачем размениваться на красивые подоконники? Позднее, в колледже, Калина перестала понимать, зачем справедливому обществу нужны страхолюдные жилые коробки со швами, если даже несправедливые общества застроены домами, у которых швов не видно.
Но пражские слёзы душили её не от этого.
Она должна была провести в «Панораме» ровно ночь. Если бы всё шло по плану, то есть по обещаниям, которыми её накормили перед отлётом из Лондона, то в полдень 13-го она бы взяла такси до аэропорта. Её погрузили бы в Ил-76, вместе с утюгами и перилами. Вечером 13-го она бы занесла свою сумку в номер московской гостиницы. Спустившись в бар, она бы выпила 100 граммов водки. Выпив, она взяла бы такси до Красной Площади. Она прекрасно понимала, что теперь, после встречи Ельцина, Кравчука и Шушкевича в Беловежской пуще, от Советского Союза не осталось ничего, кроме Горбачёва. Это понимали все: Би-би-си, Линда, муж Линды, лондонские чехи, «Гардиан», пражский таксист, английский инженер, летевший в соседнем кресле. Но пока это отказывался понимать сам Горбачёв, оставалось место для иллюзий. В конце концов, над Кремлём ещё трепыхался красный флаг. Под флагом ещё агонизировали какие-то союзные органы. Короче, такси на Красную Площадь. Там брусчатка и катарсис (и обязательно снег крупными хлопьями). На следующий день снова в аэропорт. Ил-76 в Небрежные Члены отгружать утюги и что-то из Москвы. Дальше Мурманск. Кировск. Прага. Рождество в Лондоне.
Ага. Конечно. Естественно.
В Советском Союзе, или что там было вместо него, разом кончился керосин. Даже «Люфтганза» в ленинградском «Пулково» нервно взвешивала чемоданы и умоляла пассажиров вынуть из багажа всё лишнее, если они хотят долететь до места назначения. Ил-76, который должен был отвезти её на Красную Площадь, застрял в Смоленске. Никакие деньги не могли оторвать его от земли.
Вечер 13-го Калина убила прямо в номере шепелявым телевизором и бутылкой «Бехеровки». Телевизор показывал три местных канала, немецкое порно и американские боевики. Первая треть бутылки ушла на «Рэмбо». Вторая началась под «Красную жару». А слёзы из калининых глаз брызнули под панораму Кремля. Когда балаганные голливудские русские в телевизоре заорали на Шварценеггера в ушанке («Что будьет с нашей страной?»), Калина приглушила звук и зашаталась по комнате. Она вытирала лицо пыльной шторой, она захлёбывалась Маяковским, она блевала в унитаз с непостижимой полочкой и так, пока не заснула на ковре.
14-го было солнечно. Панорама Праги сильно выигрывала при таком освещении. В ней проступили фрагменты, построенные до местного рывка к справедливости. А из окна в коридоре виднелись аппетитные шпили исторического центра. Очень хотелось туда сходить, но страшно было отойти от телефона чехи накануне допускали, что керосин в Смоленске может объявиться «с минуты на минуту». Только после ужина она осталась в баре, надеясь на чью-нибудь компанию. Но людей в баре не нашлось. Там сидело только перепившее американское бизнес-быдло с акцентами от Нью-Джерси.
15-го телефон продолжал молчать. Калина не выдержала. Она оделась и поехала в центр города, чтобы там наткнуться на Юнаса Трюгга, то есть на будущего «Союза», отца «Аполлона». Из гремящего пражского метро она выбралась прямо в Старе Место образца 1991 г. и завертелась по гулким улицам, застывшим на краю капитализма, в десяти днях от Рождества. Она гуляла до сумерек, вздрагивая от американских голосов среди промозглой сказки. Юнас попался ей вечером в задымленной пивной, где она пыталась ужинать. Его приятель-чех подошёл к ней здороваться. Принял её за какую-то другую американку.
Соорри! хихикнул он, когда понял, что обознался. American girls look like American girls!
И напросился за её стол. Потом, в ходе распития пива, он оказался неплохим человеком. Но Юнас оказался лучше. Его образцовое шведское лицо светилось нетронутой шведской верой в человечество. В этом сиянии Калина изумлённо чувствовала себя циником.
С 16-го по 20-е они встречались у вуза, где Юнас продирался сквозь чешский язык, а потом не расставались до закрытия метро. Они обошли всё, что могли обойти, не выбираясь из старых кварталов, с частыми привалами в дымных пивных. Всё было почти бесплатным. Стоило только пересчитать кроны в доллары.
Юнас жил в Праге с апреля. Он застал розовый танк в Смихове. Он рассказал, как летом упился до полусмерти вместе с чешскими соседями, которые отмечали уход последних советских частей. Полстены в его комнате занимал советский офицер, перечёркнутый русскими словами «Прощай, товарищ!» Вечером 20-го Калина глядела на перечёркнутого офицера с расстеленного дивана, запустив пальцы в соломенные волосы Юнаса, и уже пятый день подряд не могла рассказать ему истинную цель своей поездки в СССР. Ей было стыдно даже перед Юнасом, не говоря уже о его чешских знакомых и Чехословакии в целом. Не говоря уже про всю Восточную Европу. Не говоря уже про Украину. За час до полуночи, в пустом вагоне метро по дороге в «Панораму», Калина оторопела: ей чуть не стало стыдно перед отцом. Она одёрнула себя в последнюю минуту.
Утром 21-го стыд смыло с повестки дня. Ей позвонили из Лондона. Какой-то Алекс с разухабистыми британскими гласными представился секретарём чехов. У самих чехов была суббота и надвигалось Рождество. Им было не до чего. Алекс невнятно извинился за своих работодателей. Он надеялся, что Калина хорошо провела время в Праге. Конечно же, ей должны были дать знать ещё в среду.
Let me know what?!? взорвалась Калина.
Ил-76, объяснил ей Алекс, так и не поднялся в смоленское небо. Рабочих (они хотели домой на Рождество) вывозили регулярными рейсами через Москву. Инспекция откладывалась на февраль. Разумеется, ей выплатят всё, что обещали. Она может вылететь в Лондон уже вечером.
Больше всего Калине хотелось запустить телефоном в потёртые обои. Вместо этого она наорала на Алекса и потребовала билет с открытой датой. Алекс немедленно согласился. В придачу предложил ещё две ночи в «Панораме».
Sure! рявкнула Калина.
Но бонусные ночи не понадобились. Ей казалось, что она сиганёт из окна, если останется в гостинице. Она собрала сумку и поехала к Юнасу.
Ещё в метро её забил озноб. Когда ошарашенный Юнас открыл ей дверь, Калина ходила ходуном. Здороваясь, она прикусила язык. Голова раскалывалась. Подкашивались ноги. Сосед Юнаса приволок градусник и намерил ей 38,8 градусов Цельсия. Боль в голове мешала вспомнить формулу пересчёта на Фаренгейт, но все вокруг сразу засуетились и заговорили по-чешски, а её закатали в одеяла на диване, под надзором советского офицера с плаката.
Время сделалось тягучим и рваным. В какой-то момент рядом села статная женщина с ледяным стетоскопом и начала задавать вопросы по-русски. Калина сбивчиво отвечала. Кивала. Послушно задирала одежду. Под конец осмотра она спросила, кто отвёз её в Советский Союз.
Вы в Чехословакии, успокоила её статная женщина. Не бойтесь. Советский Союз уже не эксистует.