Нет, будем говорить сейчас, потом будет поздно.
О чем говорить?
Будем решать, что нам дальше делать?
Что значит нам?
Нам, значит, решить все непонятки, существующие между нами. Ведь ты же получил бабки с того хачика. Получил. Получил, не поделившись со мной, а это не совсем честно.
Пирогов едва не потерял дар речи. Откуда Еременко мог знать о деньгах? Это было маловероятно, чтобы Еременко как-то мог узнать об этом. Пирогов никак не мог понять, что же такое могло произойти, что Еременко смог что-то узнать. Может быть поймали того хачика, который отдал ему деньги? Это был самый гибельный вариант для Пирогова. И Пирогов его тут же отверг, полагая, что в этом случае ему вряд ли бы позволили спокойно собирать вещи и наслаждаться свободой и жизнью. Хотя могло случится так, что Еременко как-то участвовал в задержании и обработке этого хачика; и в итоге решил на этом деле замутить собственную игру. Это он может и любит. Пирогов решил, что надо быть поосторожней с Еременко, стараться не взболтнуть ничего лишнего; и попытаться выудить из него всю известную ему информацию.
Еременко, я что-то не пойму, что ты мне пытаешься втереть; что ты мне мозги конифолишь. Я же сразу понял, что это чистый блеф, Пирогов старался, чтобы его голос звучал как можно тверже.
Блеф не блеф, а влип ты, Володя, основательно.
Ладно, выкладывай, что тебе известно и закончим, а то разговор получается несерьезным.
Я понял, что ты все же догнал тогда того хачика: по твоему поведению, по твоим разговорам; догнал и отпустил. Причем отпустил, разумеется, не за красивые глаза. Как я понял, в ту смену ты неспроста так рано отпросился: у вас была назначена встреча, на которой он должен был передать тебе бабки, поэтому-то ты так испугался меня, заметив мое преследование. Встречались вы на той самой станции, где ты якобы упустил его. Это я выяснил в тот день, опросив там на месте несколько людей, видевших, как ты мелькал несколько минут около станции. Знаешь в чем твоя главная ошибка, Владимир? В том, что ты решил пренебречь очень важной истиной, гласящей, что всегда следует делиться. А я подметил бы, что делится именно с теми, с кем человек просто обязан делиться в конкретной ситуации. И каждый раз, любой человек, попав в схожую с твоей ситуацию, прекрасно понимает, осознает с кем ему нужно поделиться, для того чтобы и дальше можно было спокойно дышать кислородом и наслаждаться радостями жизни. Каждый решает по своему, и ты решил по своему: закрысить деньги от собственного товарища. Это, Вовк, не по-нашему, не по-людски. Мало того, скрысятничал, так вдобавок к этому удумал меня убить. Неужели ты думаешь: я не заметил, что ты пробрался на мою дачу; и не понял для чего. Все я понял. Кстати, у тебя шансов не было никаких, у меня под подушкой лежал ствол; и в тот момент, когда ты вошел в дом, я уже держал палец на спусковом крючке. А у тебя, Володя, ствола не было. Свой служебный ты сдал утром во время сдачи дежурства, другого, насколько мне известно, у тебя не имеется. Так что убить меня ты собирался либо ножичком, либо придушить, а это трудно: опыта то у тебя, я так думаю, нет в этом деле. А у меня сноровка хорошая, закалка старая. Так что еще раз повторюсь не было у тебя тогда шансов. А может быть этот черный отдал такую сумму, за которую на все можно было пойти? Сколько он тебе заплатил? В общем, вычислил я тебя, Вова, полностью. Молод ты, не опытен, горяч. Теперь тебе придется слушаться меня хорошенько; и ты должен зарубить себе на носу, что делать какие-либо глупости в твоем положении опасно я единственный человек, который может тебе помочь, и погубить тебя одновременно. Дальше, нам необходимо встретиться и все обдумать, и ты мне должен все рассказать без увиливаний и утаек: где, сколько, когда, с кем, зачем, почему? Понял? Причем желательно подробно. Понял подробно? Ты меня знаешь: от меня ничего невозможно утаить, поэтому тебе необходимо слушаться меня во всем для твоей же пользы, ведь мы еще можем стать хорошими друзьями, а может быть и компаньонами.
Вот что, Еременко, завтра в семнадцать ноль ноль на Тверской у Елисеевского магазина. Приходи, если хочешь решить эту проблему.
Володь, ты не в том положении находишься, чтобы что-то диктовать, пойми
Семнадцать ноль ноль у Елисеевского, завтра, все, зло сказал Пирогов и положил трубку.
После этого телефон звонил еще несколько раз с небольшими интервалами, но Пирогов не поднимал трубку.
Теперь он знал, что Еременко догадался о многом, и от него можно было ждать что угодно. В чем был уверен Пирогов на сто процентов, так это в том, что Еременко никуда не пойдет на него заявлять, пока у него будет возможность поживиться пироговскими деньгами. До отъезда оставалось все ничего менее суток, и Пирогов надеялся, что за этот короткий отрезок времени Еременко не успеет причинить ему какой-либо вред. Пирогов надеялся в будущем ни встречаться. Ни видеться с Еременко никогда, ни при каких обстоятельствах. Но вопрос с Еременко следовало как-то решить, а у Пирогова на этот счет имелся кое-какой план, созревший уже в конце телефонного разговора с Еременко.
Тем же вечером Пирогов навестил своего друга Кирилла. Он передал ему запечатанный конверт и проинструктировал:
Завтра в пять вечера на Тверской около Елисеевского магазина тебе нужно будет передать этот конверт одному человеку. Это такой толстый мужик, брюнет с усами, голова круглая, на вид лет сорок пять пятьдесят, обычно ходит в легкой серой куртке. На всякий случай спросишь: «Не Владимир ли ему нужен?». Если он ответит утвердительно, тогда передашь ему этот конверт со словами: «Здесь половина того, о чем вам известно и чем вы интересуетесь; Владимир по объективным причинам не мог придти на встречу с вами, и теперь вы можете его не искать». Если будет доставать с вопросами: можешь сказать ему, что я уехал; если спросит куда скажешь, что не знаешь. Я тебе, как видишь, не могу сказать, куда уезжаю из-за обстоятельств, невыгодно сложившихся для меня. Главное сделай так, как я тебя прошу, иначе мне может быть очень плохо. А вот это тебе.
Пирогов достал из нагрудного кармана рубашки несколько сложенных купюр всего тысячу долларов и протянул другу. Кирилл с несколько растерянным видом взял деньги.
Откуда у меня это, лучше не спрашивай, сказал Пирогов.
Глава 3
Пирогов уехал в Санкт-Петербург.
Загадочный город с диковинными каналами, разводными мостами, серым мрачным небом, отличающийся своим особым неповторимым духом, о котором так много любят говорить сначала показался Пирогову ловушкой. Бессознательно, на каком-то сверхестественном уровне он ощущал всю искусственность, противоестественность этого города, построенного по воле одного человека в месте, где не приходило в голову до этого возводить города, тем более столицы; и во всем этом ему виделась собственная искусственность и неестественность положения абсолютно свободного от всего и всех человека. Эта свобода казалась ему невероятной, страшной, готовой в любой момент обернуться какой-нибудь катастрофой. Но прошло несколько дней, и он привык к этой свободе, ему начало нравится это состояние, которое дано ощутить не каждому, а потом ему показалось, что он без этого ощущения не сможет дальше жить.
Из той, старой жизни его никто не беспокоил, и он мог теперь жить так, как ему хотелось. Он снял на неделю номер в гостинице, потом решил остаться там еще на неделю. За это время он неплохо расслабился, проводя свободное время в ресторанах и бильярдных, заводил ни к чему не обязывающие знакомства.
Но потом появился новый страх. Страх того, что деньги рано или поздно закончатся и тогда придется вновь стать таким же, как и прежде обычным человеком с низким достатком. Пирогов очень быстро привык к хорошей жизни и вошел в образ беззаботного состоятельного господина, с которым было жалко расставаться.
За время пребывания в Петербурге Пирогов ради праздного любопытства успел посетить дюжину самых дорогих ресторанов, изучая их рацион и обстановку, и облюбовал один ресторан, расположенный в центре города. Это был ресторан с довольно широким просторным залом, интерьер которого был устроен исключительно в золотисто-желтых и белоснежных цветах. На небольшой сцене играли музыканты: пианист и саксофонист, и пела молодая певица в белом платье.
Пирогов заказал рыбное блюдо и белое вино. Хорошая музыка, приятная обстановка, прекрасный обед все, что может быть доступно только аристократу. И это не на один день, не на два. Этот сон продолжает уже больше недели. Пирогов думал о том, что он аристократ; о том, что это особенное состояние душа; и о прочих приятностях. Взгляд его бесцельно блуждал по залу. Люди, стены, столы сливались в едином причудливом калейдоскопе. Вот снующие белые пятна с черными пачками официанты. Вот мерцающее продолговатое пятно певица. Мерцающие черные, серые пятна посетители. «Белое, черное, серое признак консерватизма», заметил про себя Пирогов. И двигаются все как-то в такт музыке: не спеша, лениво. Странное зеленое пятно. Что это? Пирогов всмотрелся. Девушка. Интересная, молодая в зеленом костюме. Пирогов с детства не переносил зеленый цвет, но этот, скорее изумрудный, еще можно было стерпеть. К тому же ему очень понравились длинные вьющиеся волосы русого цвета. Возникло желание познакомиться, но Пирогов не мог придумать предлога для знакомства. Наконец он заметил, что девушка сама смотрит в его сторону, и тогда он решился перейти к решительным действиям. Он встал из-за стола и подошел к столику, где сидела девушка.
Откуда у меня это, лучше не спрашивай, сказал Пирогов.
Глава 3
Пирогов уехал в Санкт-Петербург.
Загадочный город с диковинными каналами, разводными мостами, серым мрачным небом, отличающийся своим особым неповторимым духом, о котором так много любят говорить сначала показался Пирогову ловушкой. Бессознательно, на каком-то сверхестественном уровне он ощущал всю искусственность, противоестественность этого города, построенного по воле одного человека в месте, где не приходило в голову до этого возводить города, тем более столицы; и во всем этом ему виделась собственная искусственность и неестественность положения абсолютно свободного от всего и всех человека. Эта свобода казалась ему невероятной, страшной, готовой в любой момент обернуться какой-нибудь катастрофой. Но прошло несколько дней, и он привык к этой свободе, ему начало нравится это состояние, которое дано ощутить не каждому, а потом ему показалось, что он без этого ощущения не сможет дальше жить.