Правильно говорят большевики! поддержал сына отец. Всех буржуев и помещиков мы прижмем к ногтю. А если потребуется можно и в порошок. Щас рабочие в силе, и все будет по нас.
С этим я согласен, торопливо ответил Петр, не желавший, чтобы отец и брат его неправильно поняли. Но у нас на железке говорят, что нужно всем социалистам быть вместе, чтобы не наделать ошибок. Так, говорят, лучше для России.
Вон, Керенский эсер! наобещал огромную кучу реформ народу, а что сделал? возразил брату Сергей и сам же коротко ответил на свой вопрос: Ничего! Выступал у нас на фронте, все обещал и землю селянам, и рабочим что-то. Единственное только просил воюйте, хлопцы. А потом мы вам все дадим. Ну, у хлопцев и раскисли уши хлопают ему. Единственное свое обещание выполнил воевать. Пошли мы в июне в наступление, а снарядов нет, патронов дали кот наплакал и сказали, мол, больше, ребята, на штыки надейтесь. А немец, он так просто под штык не идет. Он воевать умеет. Пока нашего брата артиллерией не выкурит из окопа, в атаку не идет. А мы бегаем и прячемся от ихних снарядов от ямки к ямке. Упадешь в нее, а там уже какой-нибудь солдатик или скрутился в калачик мертвый, значит, или еле дышит, просит помочь ему, санитаров позвать, попить дать и это было в наступлении, не в обороне! Голову бы за это Саше Керенскому оторвать! Если бы еще раз приехал после этого наступления на фронт, мы его бы порвали на куски, как собаку паршивую, за подлость к солдатам.
Хотя Сергей внешне говорил зло, на душе его злобы не было. Он был спокоен, только чувство горечи отражалось в его глазах, а фигура выражала непомерную усталость. Было видно, что годы разлуки с семьей сильно изменили его. Это был уже не тот рубаха-парень, готовый при первой возможности побузить, поспорить ни за что ни про что. Сейчас в нем чувствовалась целеустремленность, готовность сознательно идти куда-то в новое неизвестное. Это была сложившаяся, несмотря на молодость, личность со своими взглядами и оценками, которые уже сложно было поколебать кому-то другому, даже родителям.
А как тебя ранило? наконец прямо решился спросить сына отец.
Так же, как и всех. Мы в атаку а немцы нас шрапнелью, да с пулеметов. Так мне осколками левый бок развалило. Думал конец. Никому не нужен. На мое счастье, выходили из атаки донские казаки. Они дальше нас прорвались к немцам, но те их прижали, и они обратно. Сначала не хотели меня брать, у них самих полно раненых да и убитых они с собой забирали. А один спросил меня откудова я? Говорю, с Луганска. Ну, тот и говорит земляк, мол, наш. Хочь солдат, но из Войска Донского. Ребята, возьмем его с собой. Бросили меня в телегу и поехали. Спасибо им, а то бы уже лежал и земле и тлел.
Не говори так, сынок! вмешалась в разговор мать. Бог послал тебе на спасение казаков.
Они хороши везде, ответил отец, имея в виду казаков. Как погонять нашего брата рабочего, они тут как тут. Как врежут нагайками так неделю, а то и больше болит. Они и сейчас рядом с Луганском стоят. Как потребуется, они в городе наведут порядок, чтобы никакой революции не хотелося. Они твердяки, все делают на совесть. Им революция до одного места тут отец назвал конкретное место. Они живут богато.
Не все, возразил Сергей. Я на фронте видел, как богатые казаки а они все у них командиры изгалялись над простыми казаками. У нас и то проще было. А у них все по ранжиру.
Пока мужчины курили и вели неспешный разговор, женщины накрыли стол. Мать из заначки достала только ей известно где хранимую от отца литровую бутылку водки и обратилась к мужу и сыновьям:
Сидайте до столу.
Все расположились за столом плотно друг к другу. Антонина наложила в общую миску вареной картошки, поставила тарелки с солеными огурцами и салом, тонкими кусками нарезанный хлеб. Вот, собственно, чем исчерпывались закуски. Мать, словно стыдясь за скудость стола, извиняясь, сказала:
Все дорого нынче в магазине и на рынке. Сегодня пусть так, а завтра что-нибудь куплю получше. Ни отцу, ни мне еще не отоварили продовольственные книжки. Неизвестно, когда получим за октябрь.
Федор открыл бутылку, не обращая внимания на слова жены, и стал разливать водку в стаканы. Сергей молча взял свой вещмешок, развязал его и вынул две пятифунтовые банки мясной тушенки, завернутые в чистую тряпку кусок сала и хлеб, вещмешок сразу же вполовину стал меньше.
Чуть не забыл, пояснил он. У меня тоже есть, чем перекусить. Немного дали в Екатеринославе на прощание, как суточное довольствие.
Сергей вытащил из-за голенища широкий нож, сделанный им самим на фронте из штыка австрийской винтовки, вынул его из кирзовых ножен и быстро вскрыл банку.
Нам такое не выдают, сказал отец. А вот Петр иногда получает.
Угу, подтвердил Петр. Наш профсоюз берет продуктами за перевозку продовольствия и дает на паек нам, и он снова замолчал.
Ну, сынки, берите стаканы, сказал отец. И ты, мать, тоже подыми за приезд сына.
За приезд треба выпить, торопливо согласилась Анна, не переносившая водку за то, что ее неумеренно пил Федор. Тоня и ты
Да я уже взяла, ответила невестка.
За встречу, за то, что возвратился домой живой и но дальше отец почему-то не добавил необходимое в этих случаях слово, и мужчины крупными глотками выпили почти по стакану спиртного. Мать отпила немного, а Антонина только пригубила.
Картошка была горячей, тушенка вкусной, сало как масло таяло во рту, и Сергей, который был голоден, все это стал торопливо есть.
Кушай, Сереженька, с нежностью говорила мать, глядя на него счастливыми глазами, казалось, забывшая о других. Завтра куплю мяса на рынке и приготовлю что-нибудь получше, она почти не притрагивалась к еде. Ты, поди, давно не ел домашнего. Завтра приготовлю чтось смачного. А то мы со старым, она имела в виду отца, уже ничего толком не готовим, продолжала извиняться мать за бедный ужин.
Картошка была горячей, тушенка вкусной, сало как масло таяло во рту, и Сергей, который был голоден, все это стал торопливо есть.
Кушай, Сереженька, с нежностью говорила мать, глядя на него счастливыми глазами, казалось, забывшая о других. Завтра куплю мяса на рынке и приготовлю что-нибудь получше, она почти не притрагивалась к еде. Ты, поди, давно не ел домашнего. Завтра приготовлю чтось смачного. А то мы со старым, она имела в виду отца, уже ничего толком не готовим, продолжала извиняться мать за бедный ужин.
Теперь будем, подтвердил ее слова Федор. Сын приехал, надо будет тебе, мать, готовить хорошо. Ты, Сергей, в свой цех пойдешь, там токаря требуется. Им хорошо платят, на продовольственную книжку больше дают. У нас не то, что на Гартмане побольше платят. Там у них рабочие стонут, но работают.
Да я еще не знаю, где работать. Я с армии не уволен, можно считать самовольно пока ее покинул. Да и время сложное, надо эксплуататоров поприжать.
Экплутатры, еле выговорил это слово отец, сами убежуть. Власть же наша теперь, рабочая, а значит и сила наша, размышлял захмелевший отец.
Пока нет. Это в Питере и Москве большевики молодцы, быстро все делают, а у нас хламья всякого много. Они и за рабочих вроде, а делают против. В Киеве почему-то считают Донбасс украинским, и не слишком расположены к России.
Как? Донбасс? удивленно спросил отец. Мы ж с Расеи пришли и построили здесь все, на пустом месте. Так нельзя.
Они говорят, что в селе живут украинские крестьяне, а в городах русские и переделанные на русский лад украинцы. Если коротко раз земля за украинцами, то это ихняя территория, а города расположены меж этих сел. В Киеве собрались выходцы из австрийской Галиции и командуют. Им Россия, как бельмо на глазу, хотят отделить от нее Украину. Не понимают, что украинцы тоже рабочие и крестьяне, и им советская власть даст и землю, и все остальное, а те ж не дадут.
Вот приезжал твой дед из деревни, вмешалась мать, он вот это сало привез так балакает так ежели зимой земли им не дадут, то они ее к весне сами поделят. Сколько ж терпеть народу без земли? Он ще сказав, что селяне этот годок терпели, но больше не будут.
Большевики им уже дали землю. Пусть теперь крестьяне по закону забирают землю. По большевистскому закону, подчеркнул Сергей.
Я слыхала об этом, вздохнула мать. Но как-то не верится
Верь, Анна, удовлетворенно проговорил запьяневший Федор. Это твоя крестьянская душа не верит новой власти. А большевики молодцы! Они не украинские политики, не тянут раз-два и наше.
А может можно договориться всем и Киеву тоже и вместе революцию двигать? проговорил молчаливый Петр, вернувшийся к своему прежнему вопросу.
Вряд ли. Особенно с Киевом. У них национальные интересы, а у нас рабоче-крестьянские. Мы хотим справедливости для всех, независимо от их национальности, а они наоборот свободу только украинцам к тому же галицийцы хотят командовать Украиной без участия наших губерний и городов. Это в корне нас различает.
Кого?
Большевиков и раду.
Но эсеры и меньшевики тоже за социалистическую революцию! Вон, они возглавили наш профсоюз, и мы живем не хуже, чем рабочие с патронного. Они тоже за рабочих.
Ты, брат, не до конца понимаешь это. Я уже говорил тебе и снова повторю, а ты своим расскажи. Меньшевики и эсеры хотят все сделать постепенно, вместе с буржуями да с помещиками. Но вместе с буржуями мы далеко в революции не пойдем. Мы от них должны нашу страну очистить, а потом и мир строить, и коммунизм. А вместе с ними мы не построим, они будут мешать. А чтобы не мешали, надо часть их сделать рабочими пусть понюхают, как живут эксплуатируемые а других, если потребуется, уничтожить.
Так много уничтожить-то придется.
Пусть. Но с ними ничего общего не получится. Это вам они мозги законопатили, что они революционеры. Но с ними будешь ты свой горб гнуть на буржуев, как и гнул. Понял? и сочувственно добавил: Нет в тебе, Петр, классового чутья.
Может быть, неуверенно согласился Петр.
Хватит спорить, сказал отец, разливая водку. Давайте еще за встречу.
Мать сказала, что ей хватит, отказалась и Антонина. Отец не возражал. Но отказался и Петр, объяснив, что ему рано утром идти на работу, и он себя плохо чувствует с похмелья. Когда выпили по второй, в дом осторожно вошли дети Петра. Ане было уже одиннадцать лет. Худая, с тоненькими косичками и большими черными, как у матери, глазами, выделявшиеся крупными каплями на бледном лице. Виктор был меньше ростом, наоборот коренастый и круглолицый, со светлыми волосами. От открывшейся двери огонь в лампе заколебался, и причудливые тени пошли гулять по стенам.