Мать сказала, что ей хватит, отказалась и Антонина. Отец не возражал. Но отказался и Петр, объяснив, что ему рано утром идти на работу, и он себя плохо чувствует с похмелья. Когда выпили по второй, в дом осторожно вошли дети Петра. Ане было уже одиннадцать лет. Худая, с тоненькими косичками и большими черными, как у матери, глазами, выделявшиеся крупными каплями на бледном лице. Виктор был меньше ростом, наоборот коренастый и круглолицый, со светлыми волосами. От открывшейся двери огонь в лампе заколебался, и причудливые тени пошли гулять по стенам.
Я вам сказала спать! возвысила на них голос Антонина. И чтобы сегодня не приходили к деду с бабой.
Подожди, Тоня, ответила мать. Им же тоже интересно побачить своего дядьку. Посмотри, Сережа, какие у тебя племянники.
Вижу! он обнял их сразу обоих. Если бы встретил их на улице не узнал. Аня совсем красавица. А Витька, смотри-ка, богатырь. Ну, садитесь к столу.
Да места нет. Я им сейчас отдельно дам. Садитесь на лавку.
Мать в отдельную тарелку положила картошки, тушенку, сала и хлеб и поставила на лавку. Дети молчаливо смотрели на взрослых, сели напротив друг друга и стали есть осторожными движениями. Когда кусали хлеб, то подставляли под него руку, чтобы ни одна крошка не просыпалась мимо. Как бы медленно они ни ели, но миска скоро опустела. Разговаривая с отцом, Сергей искоса бросал взгляды на детей. Выпили с отцом еще по одной. Дети доели и молчаливо смотрели на взрослых.
Что вы такие неразговорчивые? шутливо обратился к ним Сергей. Он подошел к Вите и обнял его рукой за плечи. Вырос, сильно вырос как-то грустно произнес он. Ты меня помнишь?
Помню, прошептал мальчик. Ты с полицейскими дрался. Дедушка об этом рассказывал.
Не совсем так. Но было дело, согласился Сергей. Еще кушать хотите?
Дети заколебались и поглядели на мать. Антонина устало сказала:
Вы уже ели сегодня, не приставайте к взрослым.
Хотят, сказал Сергей и, взяв со стола оставшуюся картошку и банку с тушенкой, поставил их перед племянниками. Рубайте и не стесняйтесь.
Дети снова взялись за ложки, а Антонина, словно оправдываясь, пояснила:
Нам тоже за октябрь по продовольственным книжкам не дали. Так они не наедаются. А на рынок ходить денег не хватает. Петя, когда уже вас отоварят?
Отоварят, хмуро и неясно ответил тот, и Сергей понял, что на каждом заводе и предприятия такие трудности, несмотря на то, что Петр и отец хвалили свои места работы. Сергей сел за стол и, не обращаясь ни к кому конкретно, стал говорить:
Стояли мы в Подолии. А там полно беженцев из Галиции. Они семьями стояли возле нас. Ихни дети приходили к нам худые, грязные, голодные, неодетые с котелками, глечиками так мы с солдатами брали по неполной миске, а остатки кашевар разливал детям и стариками. Ели мы во дворе, а дитё стоит молча ждет, что ему останется от нас. Другие прямо просили: «Дядько оставь? У мэнэ матка хворая, сестричко другий день не снедала». Кусок в горло не лез. Посмотришь на них, отдашь свое и голодный ходишь. Убил бы тех, кто войны развязывает.
Антонина посмотрела на него с материнской благодарностью. Видно, не очерствел Сергей на войне. А мать просто сказала:
Горя-то везде полно, а невинные страдают.
Петр с Антониной стали собираться уходить с детьми на свою половину.
Мне завтра рано вставать, мы пойдем, сказал Петр. Мы еще увидимся, раз ты приехал и будешь здесь жить.
Наклонив голову влево, Петр с женой и детьми ушел. Стало тихо. Задумчиво сидел опьяневший отец. Молча глядела на сына мать. Куда-то вдаль, на колеблющуюся паутину смотрел Сергей. Наконец отец оказал:
Ну, давай допьем остатки и будем ложиться. Завтра на работу, надоть выспаться.
Они выпили по последнему разу, и отец заплетающимися ногами пошел в другую комнату, но мать его остановила:
Давай, старый, мы ляжем на топчане на кухне, а Сережа в комнате, на его старом месте.
Но Сергей возразил, заявив, что он ляжет на кухне, и родители согласились. Федор ушел и сразу же захрапел, на что мать сказала:
Напился. Слаб стал. Нехай спит.
Она убрала посуду, постелила свежую цветастую простынь, взбив перед этим подушку и тоненький матрац.
Ты ложись спать, а я помою посуду и на тебя посмотрю.
Сергею хотелось спать. Водка расслабила его. Но он смотрел, как мать накрыла остатки картошки тарелкой, видимо на утро, завернула в рушник хлеб и смахнула крошки со стола. Мать чувствовала, что сын наблюдает за ней и хочет еще с ней поговорить. Она подошла и молча присела на край топчана. Своей мозолистой, шершавой рукой она погладила сына по голове.
А волос у тебя мягкий. Значит, ты добрый.
Нет, злой я, мама.
На што?
На всех. На эту проклятую Богом жизнь.
Не надо злиться, Бог велел терпеть. А ты правда большевик?
Да, мама.
Тяжело приходиться большевикам. Но как же без царя жить? Нам нельзя без него. России все равно нужен царь.
Народ будет управлять государством. Ты, я, другие. Все будем трудиться и руководить.
Бог с тобой. Мне ли царствовать! испуганно ответила Анна. Мне полы мыть да на кухне быть и больше не надо. А кто сейчас командует, что будет о ними?
Кто захочет будет работать с нами, кто не хочет пусть уходит.
А богатых куда большевики денут?
Их не будет, все они станут работать, как рабочие и крестьяне. То, что они награбили, народ у них заберет себе.
Это неправильно. Вон, многие люди, крестьяне, копили годами деньги, у вы хотите у них забрать.
И заберем.
Тогда будет война. Вот представь, ты накопил, что-то имеешь, а у тебя пришли и отбирают. Конечно, каждый будет воевать за свое добро. Отбирать все нельзя, а то начнется война, и будем же своих убивать. Крови будет богато. А мало ли ее пролили в России? Вся землица на крови русской замешана, мать рассуждала как бы сама с собой, и чувствовалась в ней крестьянская душа, пришедшая в город из деревни и не до конца понятная Сергею.
Ему очень хотелось спать, глаза слипались сами, но ему было приятно, что мать сидит рядом и согревает его своей доброй теплотой, и он не мог прервать ее простые, житейские рассуждения, не замешанные на политике.
Революции без жертв не бывают, мама.
Так тебя могут убить. Когда у человека разоряют гнездо, то он становится не как птичка, которая жалобно чирикает, а как зверь, ничего не понимает и убивает всех без разбору. Страшное вы дело заварили, кровавое не по-христиански.
Не убьют меня, мама. Раз немцы не убили значит, буду жить долго. И ты посмотришь, как еще жить будем! Сергей зевнул во весь рот, и мать, увидев это, заторопилась.
Ну, ты спи, спи, а то, чай, устал. Я тебя не буду утром будить. Спи, отсыпайся.
Она подошла и в какой уже раз погладила его по голове. Но Сергей уже спал, подложив одну руку под голову, а вторую бессильно свалив с топчана, чуть-чуть не доставая ею до пола. Он чувствовал себя не на фронте, в постоянной тревоге, а умиротворенно, находясь в родной семье, и вся его спящая фигура выражала спокойствие и покорность. Мать подняла тяжелую руку сына и аккуратно положила ее ему на грудь. Что-то шепча про себя, она перекрестила сына. Потом прикрутила лампу, сняла с нее стекло и пальцами придавила огонек фитиля, чтобы не было чада, и пошла в другую комнату. Но сон к ней не шел, и так без сна она проворочалась возле храпящего Федора до утра.
3
Время шло к полудню, когда Сергей подошел к патронному заводу. Спал он долго, без снов, и чувствовал себя бодрым, уверенным и спокойным. Домашняя обстановка, родные лица заслонили тревогу фронтовых будней.
Возле директорского корпуса толпилось много вооруженных людей. Такого раньше не было. Обычно в корпусе и вокруг него царили порядок и тишина. А сейчас в воздухе витала напряженное нервное возбуждение. Сергей подошел к толпе.
Привет, товарищи! обратился он к ним, немного запнувшись в обращении.
Здравствуй!.. раздались в ответ разрозненные голоса.
Вооруженные рабочие красная гвардия настороженно смотрели на него. Но вид солдата в шинели и яловых сапогах внушал доверие.
Ты кто? Из совета?
Нет. Мне Нахимский нужен. Не знаете, где он?
Внутри он. Разбирается буржуи объявили забастовку.
Чего они хотят?
Работать не хочуть, вот что.
Я пройду внутрь можно?
Валяй.
Еще с прошлых лет Сергей знал, что начальство завода занимает кабинеты на втором этаже. На первом размещались различные службы. Было тихо, только навстречу один раз прошел представитель новой власти с наганом на боку. Сергей поднялся на второй этаж и направился к кабинету генерального директора завода. Войдя в приемную, увидел секретаршу, и спросил:
Вы не скажите, Нахимский не там? и указал на дверь директора.
Не знаю никакого Нахимского! резко ответила секретарша. И вообще я ничего не знаю.
Она демонстративно отвернулась, словно показывая, что и она участвует в забастовке руководителей. Поняв, что от нее ничего не добьешься, Сергей осторожно открыл дверь в кабинет директора. Там сидело человек двадцать руководителей завода, одетые в форменные костюмы и двое один в кожанке, другой в демисезонном пальто. В кожанке был Нахимский. Он удивленно посмотрел на Сергея и обратился к нему с тем же вопросом, как и рабочие внизу:
Не знаю никакого Нахимского! резко ответила секретарша. И вообще я ничего не знаю.
Она демонстративно отвернулась, словно показывая, что и она участвует в забастовке руководителей. Поняв, что от нее ничего не добьешься, Сергей осторожно открыл дверь в кабинет директора. Там сидело человек двадцать руководителей завода, одетые в форменные костюмы и двое один в кожанке, другой в демисезонном пальто. В кожанке был Нахимский. Он удивленно посмотрел на Сергея и обратился к нему с тем же вопросом, как и рабочие внизу:
Из совета? Что Ворошилов сказал с ними делать?
Да я не с совета
А кто ты?
Не помнишь? Мы сегодня ночью встречались с тобой. Арестовать меня хотел Федоренко. А ты освободил.
А, Артемов. Вспомнил как тебя звать?
Сергей.
Только теперь он смог рассмотреть Нахимского поближе, ночью не удалось. Это был худощавый, смуглый человек невысокого роста, с небольшой бородкой и впалыми щеками. Блестящие черные глаза смотрели остро и колюче-подозрительно, но умно. Кожаная куртка скрадывала худобу тщедушного тела. Таких людей Сергей встречал раньше. По их внешнему и внутреннему виду всегда можно было понять, что они постоянно находятся в конфликте с властью, до революции им пришлось побывать и в тюрьмах, и в ссылках, не говоря об арестах. Сутью их жизни была борьба против любой существующей власти за победу именно своей идеи. В своей борьбе они доходят до фанатизма, проводя только одну, по их мнению, необходимую в данных условиях, линию. Их мужество граничит с упрямством, и для достижения своей цели они способны на все; сжигая себя в борьбе, они жертвуют не только собой, но и своими близкими и окружающими. Нахимский относился именно к такой категории идейных революционеров.