Если дирекция возражает против рабочего контроля и руководства над ними, значит замышляют саботаж, ответил Сергей, вспомнив свое недавнее пребывание на разборе конфликта. И надо их заставить работать.
На станок? спросил озорной голос. А самим стать начальниками.
Кто уж слишком не хочет идти с рабочими, можно поставить за станок или подносить заготовки, а может, и ямы послать копать. Но я уверен, что рабочие должны взять завод в свои руки, крестьяне землю Сергей запнулся, что не ускользнуло от внимания собеседников.
А куда кустарей, лавочников?
Их Сергей раздумывал. Их тоже надо как-то переделать в духе рабочих и крестьян как пока не знаю.
Ты, Сережа, большевик? как-то утвердительно спросил Фрол.
Да, на фронте стал.
А разве не у нас?
Нет. Там. Большевики правы, что дальше так жить нельзя. Вот поэтому и я стал большевиком, потому что тоже считаю так, как мы живем, жить нельзя. Должно быть коммунистическое общество трудящихся. Все будут равно работать и равно получать. Не будет эксплуатации.
Сергей замолчал. Он чувствовал, что запутался в своих знаниях о будущем обществе, да и нынешнюю программу большевиков знал туманно, и заключил:
Грабили нас эксплуататоры, теперь мы говорим народу: «Грабь награбленное», «Бери, все твое». Сейчас это самый важный лозунг для нас. Надо уничтожить буржуев и помещиков, поломать их угнетательское государство, а там новое строить. Это я вам честно говорю. Что-то надо делать с этой жизнью
Раздался одобрительный шумок. Сергей видел, что многие его слова воспринимались собеседниками с сомнением, но решил, что плохо объяснил им, не хватило у него нужных знаний. Пора было расходиться, тем более уже несколько минут, в ожидании окончания их беседы, у курилки стоял подошедший мастер участка, как бы приглашая всех на работу. Все пошли по рабочим местам, перекур закончился. Фрол сказал Сергею:
Подожди меня с полчаса, зайдем в кабачок.
Хорошо, согласился Сергей.
Он еще походил по цеху, поздоровался со знакомыми, в который раз рассказал о своей фронтовой жизни, потом пошел к Литвину. Тот уже убирал станок.
Закончил свою норму. У нас сейчас так выполнил свою норму, можешь идти куда хочешь. Вчера это решение приняли на собрании, Фрол говорил об этом неодобрительно. А работа же есть. Мог бы еще заработать. Но зачем много работать паек останется старым. Нет интереса работать. Но раз работяги решили так, пусть будет по-ихнему.
Через проходную завода они вышли на Петроградскую, зашли в кофейню Келльева и сели за столик. Людей было немного. Подбежал официант с прилизанным чубом, смел со стола мелкие крошки и, видя перед собой рабочих, с издевкой спросил:
Чего-с пожелаете, товаришки? Кофе, пиво, водки?
Какое пиво есть? спросил Фрол.
Все шесть луганских сортов лучшего пива Юга России: Баварское, Венское, Шата-Брай
Давай два стакана водки и баварское, с раками на закуску.
Будет сделано-с. Только раки, предупреждаю, товаришки, последние в этом году и дорогие-с, угодливо ответил официант, хотя в глазах его светилась брезгливость к людям, одетым в фуфайку и шинель. Фрол внимательно посмотрел вслед официанту.
У, гад. Раньше нашего брата отправлял пить пиво на улицу и внутрь не пускал, если одет для работы. А сейчас все его нутро выкручивается от злобы на нас, но молчит. Все равно презирает нас, а я его. А разобраться он тоже рабочий, захочет Келльев выгонит его. Бесправен, как и мы, но гонор буржуйский. Нахватался за время прислуживания. Как революция случилась, так они стали перед простым людом хоть немного шапку ломать Фрол замолчал, а потом глубокомысленно произнес: Вообще-то, нашему брату нельзя давать власти. Сразу же начнет давить слабого.
Почему? удивленно спросил Сергей.
Потому что хам, всегда останется хамом, сколько ни учи его благородству. Вот он, половой и ломаного гроша не стоит, но считает, что оказывает нам большую услугу подает нам, низким по званию, делает одолжение, и мы его тоже должны нижайше благодарить. А я ж за это деньги плачу! Припрятал я их от своей бабы, но с тобой можно их и пропить, тем более жизня тяжелая нонче. Вот разве я не хам денег дома нет, а я последние пропиваю?
Неправ ты, Фрол. Вот окончательно укрепимся с новой властью, по-настоящему будем равны. Никто никого унижать не будет и завидовать.
Что ты все тарахтишь о будущем надо сейчас жить. Люди всегда будут заниматься разной работой. Поэтому между ними всегда будет разница.
У столика стоял официант и с подноса ставил на столик заказанное. Водка прозрачно светилась в стаканах, в бокалах еще не осела пивная пена, раки казались изготовленными из красной огнеупорной глины.
У столика стоял официант и с подноса ставил на столик заказанное. Водка прозрачно светилась в стаканах, в бокалах еще не осела пивная пена, раки казались изготовленными из красной огнеупорной глины.
Четыре-с рубля сорок-с копеек, сказал официант.
Потом отдадим, ответил Фрол.
Я говорил-с раки дорогие, словно не слыша слов Фрола, ответил официант. У меня заканчивается смена, намекнул он на необходимость оплаты.
Стало понятно, почему Фрол не хотел платить сразу у него в кармане было всего три рубля с мелочью. Раки все ж оказались для него дороговаты, и Сергей сказал:
Я добавлю.
И сунул в руку официанта еще трояк. Тот тщательно отсчитал сдачу, положил ее на столик и с презрительной улыбкой, чтобы они видели, отошел.
Не хамло ли? спросил Фрол.
Нет. Просто торопится домой.
Ладно, Серега, давай выпьем за тебя. За твое возвращение.
И за тебя тоже.
Идет.
Сергей не хотел выпивать сразу же весь стакан, но, увидев, как Фрол медленно, крупными глотками осушал свое, тоже выпил все. Крепкая водка заставила их сморщиться и внутренне съежиться, поэтому запили ее баварским, и стали с хрустом ломать панцири раков. Немного погодя захмелевший Фрол продолжил разговор.
Революция для нас праздник так сейчас говорят. Только нельзя нам все-таки давать много свободы и прав.
Почему? прихлебывая пиво и чувствуя разливающееся в теле тепло, спросил Сергей.
Да хотя бы потому, что нужна нашему брату дисциплина. Вот узнали про революцию, и уже вчерась на собрании стали вести речи, чтобы устроить не только восьмичасовой рабочий день, но и семичасовой, а другие вообще предлагали сделать сегодня или в субботу выходной. Объясняют мол, устали работать на войну. Дело ли это?
Конечно, нет. Может быть, просто от радости, что скинули буржуев? Ты ж сам говоришь, что революция праздник.
Да мне не до праздника! Его хотят те, кто недавно пришел на завод и толком работать не умеет. Им работа не в радость, а в мученье. Показали, как включать станок, проточить болванку, потом отключить станок и поставить новую болванку и все. Вот от надоедливости работы они и хотят выходного. А кто умеет работать ему праздников не надо. А для этих тягость. Редко кто из них научится настоящему мастерству. Я вот с четырнадцати лет токарю, почти все понял. А этим учиться не хочется, лишь бы немного денег заработать и опять в деревню.
Так научи их работать. Как когда-то меня.
Я же сказал, что у них руки не оттуда выросли. Они не для станка. Им лошадь нужна, здесь они специалисты. А сюда их нужда выгнала, а не стремление обучиться. Земли-то всем им не хватает. А старых рабочих все меньше и меньше остается. А у новых работяг из деревенских только дети смогут этому обучиться, но не они. Я этого насмотрелся и сделал вывод каждому Богом дано заниматься своим делом. Вот ты был неплохим токарем, а почему? Потому, что у тебя батька рабочий. У тебя в крови есть рабочая сноровка. А у кого ее нет, он должен не один десяток лет проработать на заводе. Понял?
Что-то ты, Фрол, контрреволюционно настроен.
Да не я а тот, кто по-хорошему не хочет работать. Ты, Серега, давно у нас не был и не знаешь теперь нас, ты от нас отстал, живешь другими мыслями, военными. А настоящие рабочие чувствуют своей шкурой революцию, но не хотят, чтобы все время шли собрания, давали рабочим винтовки, посылали охранять город, совет. Пусть это делают другие. Вот, например, солдаты. Их сейчас так много. Пусть охраняют нас, а мы будем работать и кормить их.
Вообще-то, есть правда в твоих словах, размышлял захмелевший Сергей. Я посмотрел, ездя по стране, на людей. Многие из них действительно не понимают для чего революция. Но мы, большевики, сделали революцию для всех, и в первую очередь для народа. А они пускай разбираются хорошо это или плохо и все-таки поймут, что мы им сделали хорошо. Надо только время, чтобы люд осмотрелся, и все станет на свои места.
Фрол сидел, сгорбившись, седые волосы были растрепаны, и Сергей с тоской подумал, как быстро стареет человек. По рукам Фрола пробегала дрожь, но не только от частого употребления алкоголя, а от напряженной работы. Но тот, тем не менее, упрямо повторял:
Все-таки рабочий должен заниматься своим делом и этим поддерживать революцию.
Сергей заказал еще по сто грамм водки и пива, но уже венского. Тот же официант уже не с презрением, а равнодушно обслужил пьянеющих клиентов. Фрол заметно охмелел и предлагал выпить еще, но Сергей отказался, и вскоре они вышли из кофейни Келльева и расстались.
Сергей заказал еще по сто грамм водки и пива, но уже венского. Тот же официант уже не с презрением, а равнодушно обслужил пьянеющих клиентов. Фрол заметно охмелел и предлагал выпить еще, но Сергей отказался, и вскоре они вышли из кофейни Келльева и расстались.
Сергей пошел домой. Темнело. Из долины реки Луганки поднимался синеватый, смешанный с заводскими дымами, туман. Ветер относил его вверх, в Каменный Брод, на лепившиеся по склону домишки. Заводы, с чернеющимися массивными зданиями цехов, трубами, лениво цедящими дым, казались мрачными. На улице лежали кучи пожухлых листьев. Изредка проезжающие пролетки разбрызгивали воду из тяжелых холодных луж. Осень уверенно вступала в свои права, захватывая над Луганском полную власть. Но ей были недоступны процессы, кипящие внутри города, которые контрастировали с собиравшейся на покой природой. Вертеп революции только набирал силу, пока только втягивая в себя немногих, как ветер играл одинокими листьями, не в силах выдуть из углов их скопившуюся, разлагающуюся кучу, но вырывая оттуда самые легкие и высохшие частицы. Природа хотела покоя, хотела отдыха после плодоносного лета, набраться сил для будущей щедрости. Но людская жизнь неслась не по природному правилу и вносила в отдыхающее естество свой нечеловеческий жар раскаленных страстей, бушующей крови, фантастических мыслей, недоступных пониманию самой природе. Они не сливались воедино, а наоборот отталкивались друг от друга, словно показывая, что у них сейчас разошлись пути, и каждый должен показать, кто из них сильнее и на чьей стороне правда. И на месте их соприкосновения возникали идеи: с одной стороны безумные, разрушительные, как молнии, с другой кроткие, естественные, как сама природа. Но дальше была неизвестность. И только ночная тоска на короткое время примиряла их.