Книга осенних голосов - Антология 14 стр.

А что у тебя? И как ты попал на плот? Большая река,
широкое русло мира. Идет пароход, и если поднять весло,
то можно услышать, как время проходит мимо.

Мы вместе плывем на плоту, мы всегда плывем, великой
реке не видно конца и края.

Ты можешь быть герцогом, пастырем, королем.

Мы с Джимом посмеемся и подыграем.

Каждую ночь мне снится родной Канзас.
Страшила не спас меня и Дровосек не спас,
И эта дорога из желтого кирпича
Так мучительно горяча, что хочется закричать.
Но не о том рассказ.
Я слышу голос, он говорит мне:
«Ткани тонкие, Элли, просыпайся и убегай.
Там в котле у Гингемы начинается ураган,
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
Тебе будет страшно, Элли, закрой глаза,
Но только не помогай.
Птице в зрачке прицела вылететь из кустов,
Охотникам проходить эти семь цветов,
Урагану разрушить город, городу вырасти из руин.
Всему свое время, Элли, решишь умереть умри,
Каждый подходит к смерти, когда готов».
Он говорит мне: «Я не Гудвин, Элли, и даже уже не бог.
Каждое чудо тебе причиняет боль,
Поэтому больше не будет моих чудес,
Будет чужая сказка, дремучий лес,
Не оставайся здесь, Элли, Господь с тобой».
Я смотрю на небо и вижу черный на синеве,
Значит, скоро мой домик снова поднимет вверх,
Выше туч, пронизанных солнцем, выше солнечного луча.
Над радугой над дорогой из желтого кирпича,
Над каплями на траве.
И я говорю ему: «Забирайся, ветер крепчает, пора лететь.
Если хочешь чуда подожди его в пустоте,
В глубине урагана, со смертью накоротке,
Подержи ее, как собаку, на поводке,
Приручи, потому что ты тоже один из тех.
Ты же знал, где кончалась дорога, сидел фазан.
Охотники шли, и ты им не рассказал.
Ураган закончится, выплеснет семь цветов,
Ты готов ко всему, а к этому не готов.
Когда тебе страшно, не закрывай глаза.

А потом мы летим с ним, и внизу начинается новый мир.
Я смотрю, как он населяет его людьми,
Ставит на поле чучело, дровосека ведет в лесу.
Дровосек шагает, топор качается на весу,
Лес на ветру шумит.
Где-то идут охотники, радуга прячется в облака,
Изумрудный город виден издалека,
И горит дорога из желтого кирпича.
Он улыбается: «Чтобы не заскучать,
Чтобы нам никогда друг с другом не заскучать»

Просыпайся, Элли,
знаешь, который час?

Мне пора написать об этом если не роман, то его главу.
О людях, с которыми не живу.

Что нам делать, любимые, нам никуда не скрыться,
Не бывать в уме нам и не сходить с него.
Написать о людях, с которыми мне не спится?
Без которых не живется,
не говорится,
без которых не случается ничего?
Разделить нас, как обычно, на чет и нечет,
Чтоб на миг замедлив время, ослабив цепь,
Заключить всех в обручальную бесконечность,
В бесконечную обреченность
В моем кольце.

Выключаешь свет, выходишь из кабинета,
На улице жарко, но не бывает лета,
Пасмурных межсезоний, студеных зим.

Что нам делать, любимые?

После сообразим.

Я ничего не вижу, кроме этого чертова колеса.
Вот оно поднимается, где-то под ним леса,
благодатные райские кущи, живой ручей.
Там я стал бы желанным, лучшим, а здесь ничей.
Ты прошел полкруга и был таков, и каждый таков, как ты.
Потому что нет вечной жизни и дураков,
никогда не боящихся высоты,
потому что там, куда поднимается неумолимое колесо,
кровь холодеет и останавливается, превращаясь
в небесный сок.
Говорят, ад находится под землей, ты не верь им,
они не знают, что говорят.
Ад это тысячи метров над нами,
где птицы небесные не парят.
Десять секунд до встречи с ним, восемь, быстрее, семь
Те, кто оставил землю, поднимаются на чертовом колесе.
Оно стоит на вершине мира, над раем земным
и небесным дном.
Я боюсь высоты, но я знаю туда придется идти одной.
Когда ты подводишь меня к турникету
и выпускаешь билет из рук,
я почти привыкаю к этому, начиная девятый круг.

Я ничего не вижу, кроме этого чертова колеса.
Вот оно поднимается, где-то под ним леса,
благодатные райские кущи, живой ручей.
Там я стал бы желанным, лучшим, а здесь ничей.
Ты прошел полкруга и был таков, и каждый таков, как ты.
Потому что нет вечной жизни и дураков,
никогда не боящихся высоты,
потому что там, куда поднимается неумолимое колесо,
кровь холодеет и останавливается, превращаясь
в небесный сок.
Говорят, ад находится под землей, ты не верь им,
они не знают, что говорят.
Ад это тысячи метров над нами,
где птицы небесные не парят.
Десять секунд до встречи с ним, восемь, быстрее, семь
Те, кто оставил землю, поднимаются на чертовом колесе.
Оно стоит на вершине мира, над раем земным
и небесным дном.
Я боюсь высоты, но я знаю туда придется идти одной.
Когда ты подводишь меня к турникету
и выпускаешь билет из рук,
я почти привыкаю к этому, начиная девятый круг.

Я вижу дождь, крадущийся по заливу, по хребтам кораблей,
обглоданных временем и водой.
Я мог бы сделать тебя счастливой, если бы не смерть,
не смерть за секунду до.
Я умею встречать ее молча, свое искусство
я совершенствовал сотни бессонных лет.
Она всегда приходит, когда захочет,
это происходит на благо всего сущего на земле.

Любовь моя, знаешь, как сложно, если смерть
встает на твоем пути?
Сложно быть спокойным и осторожным,
но самое сложное отойти.
Стоять на пустынном пляже, смотреть,
как дождь оставляет на камне след.
Мы с тобой никому не скажем, что происходит
на благо всего сущего на земле.

Я вижу тебя сквозь опущенные ресницы, я вижу тебя,
идущую не ко мне.
Я хочу, чтоб ты знала, что нам все это снится, а значит,
и смерти нет.
Я всегда остаюсь на краю дождя смотреть на тебя
в вечерней прохладной мгле.
Я обречен отпускать и ждать, это происходит
на благо всего сущего на земле.

Это проходит на благо всего сущего на земле.

Говоря со мной, не слушать другого голоса, обещая
мне не помнить других имен. Вы живете здесь с
указанным сроком годности, в каждом прячется до
срока и яд, и мед. Я пришел к вам в этом мире, и вы
поверили, позабыли небо да налились свинцом.

У меня есть земля, над землей вырастает дерево.
Птица вьет гнездо, выводит своих птенцов.

День за днем смотреть на собственное распятие,
раздавать себя всем страждущим и больным. Вас во
мне не счесть и, кажется, все мы спятили, воскресая
в паре месяцев от весны. Так и ходим и не люди
мы, и не звери мы, кто пришел святым, останется
подлецом.
У меня есть земля, над землей вырастает дерево.
Птица вьет гнездо, выводит своих птенцов.

И какими богами безумие это создано, и какого черта
я оказался в нем Я живу, сгорая, между огнем и
воздухом. Задыхаюсь между воздухом и огнем. Кем
придумана эта пытка, кому доверено наблюдать за
мной, скрывая свое лицо?

У меня есть земля, над землей вырастает дерево.
Птица вьет гнездо, выводит своих птенцов.

И опять ты молчала. А я была, словно Мунк, один
обреченный жест, один невозможный крик. Я стояла
напротив тебя и думала: почему здесь так холодно,
если столько внутри горит? Вот сгорает время мое, и
силы мои, и сон, вот сгорает все, чему и замены нет.
Я смотрела сквозь крик, смотрела в твое лицо, и мне
виделись мои дети в твоем огне. Что сожгли мы в этот
вечер не тот ли мост, на котором никому не стоять
живым? Я сердечная мышца неба, а подо мной горы
обожжены.

Если ты услышишь крик и воздашь ему, и затянутся
раны, и мир обретет покой, у меня внутри всегда
остается Мунк.

Он
говорит с тобой.

Ты пришел в меня, ворота открыв ключом, что принес
тебе однажды седой монах. Он сказал тогда, что я
это божий чёлн, что в меня таких как ты достают со
дна. Он сказал тебе, что здесь ты постигнешь суть. Ты
поверил и явился издалека. Он сказал, что я однажды
произнесу для тебя слова, которые ты искал. Слушай,
слушай, говорю с тобой, стук подошв по брусчатке
отчеканит прямую речь. Я же знал, что ты однажды ко
мне придешь, чтоб я мог тебя утешить и уберечь. Мы
живем законом Города, он знаком всем, кто входит
за ворота, оставив мир. Я твой Город, изучай меня.
Я закон, Божья крепость, переполненная людьми.
Помогай больным, всегда обходи менял, не бросай
камней в того, кто уже лежит.

И не сталкивай лбами живущих внутри меня
начинаются погромы и мятежи.

Ты пришел в меня, ворота открыв ключом, что принес
тебе однажды седой монах. Он сказал тогда, что я
это божий чёлн, что в меня таких как ты достают со
дна. Он сказал тебе, что здесь ты постигнешь суть. Ты
поверил и явился издалека. Он сказал, что я однажды
произнесу для тебя слова, которые ты искал. Слушай,
слушай, говорю с тобой, стук подошв по брусчатке
отчеканит прямую речь. Я же знал, что ты однажды ко
мне придешь, чтоб я мог тебя утешить и уберечь. Мы
живем законом Города, он знаком всем, кто входит
за ворота, оставив мир. Я твой Город, изучай меня.
Я закон, Божья крепость, переполненная людьми.
Помогай больным, всегда обходи менял, не бросай
камней в того, кто уже лежит.

И не сталкивай лбами живущих внутри меня
начинаются погромы и мятежи.

Эротика рук неподвластна затворам камер,
мембранами микрофонов неуловима. И тишина,
разомкнутая руками, становится беззащитной и
уязвимой. Касаться тебя, держать твои пальцы цепко,
сжимать их капканом настойчивым, сильным,
нежным, стирать первый страх ладонью, снимать,
как цедру, быть за границей тела, быть где-то между
линией жизни и линией сердца,  чуять жар твоей
кожи, ложась на нее снегами

Эротика рук рукотворное наше чудо.

Веруй в меня руками.

Год подходит к краю со всеми, кто собран в нем.
Прыгнет не прыгнет гадают внизу зеваки. Белая
пыль клубится под фонарем, слепые в ней видят знаки.
Глухие слушают ветер, различают в нем волчий вой.
Немые объясняют: так будет вечно. Год стоит на краю с
гордо поднятой головой, становится частью речи.

У людей внутри года холод и тишина. Жмутся друг
к другу, дрожат в календарном теле.

Часть речи глагол, разделенный на времена.

Прошлое, настоящее

Полетели.

Мы сидим на самом краю, пригревшись, мы у Него в
руках. Мы бежали через ноябрь к марту и обогнули шар.
На двоих у нас есть беспокойный компас и с десяток
дорожных карт. У меня очки и смешная шапка, у
тебя разноцветный шарф. Нет ни общего прошлого,
ни историй, душащих по ночам, нет терпения, чтобы
найти причину, по которой мы тут сидим. Я умею с тобой
проходить сквозь стены, чтобы потом молчать, потому
что когда замолкаешь слышишь сердце в твоей груди.