Книга осенних голосов - Антология 6 стр.

гляжу на сорок кораблей
бессмертие в Эгейском море
На гибель верную о горе!
когда-то стала я твоей!..

На краткий миг на три часа
явить твой стан давно не гибкий
О мужество, что горше пытки,
взглянуть в незрячие глаза!..

Танцуй, пылающий цветок!
Лоза сухою стала веткой.
И так случается нередко,
когда заглохнет кровоток.

Греми, тяжелая река,
стреми невидимые воды,
где ни прощенья, ни свободы
не обещают берега

В горницах ли, в гробницах
мне все равно, где быть.
Жизнь умерла в глазницах
вместе с простым «любить».

Красную вижу Трою
даже в кромешной мгле.
Пусть и меня зароют
в мертвой моей земле.

Руки навек вкруг шеи
их не разнять врагу
Только одно умею:
верною быть могу.

Облако дождик носит,
яблоня носит плод
Что же никто не спросит,
как мой сынок растет?

Нежная, глажу, глажу
Гектора пусть уснет
Не изменила даже
мужнин прекрасный рот

смерть, что во мне пустыней
тихого упокой
Руки мои пустые
надобы никакой

В горницах ли, в гробницах
в муках тем птицам биться
в Троях своих, в Путивлях
в вечной мольбе о крыльях.

Я с тобой до ржавых глин
помни жаркие ладони,
ночи, синевы бездонней
я одна и ты один

Мне не знать иных имен
лишь твое, что ветер носит,
рот мой немо произносит
это имя вне времен

Жалоба бездомных губ,
одичалых и голодных,
пьяных от тебя, свободных
как губам ты этим люб!..

В крик изодрана гортань
у простершейся над степью
по тебе и очи слепнут
слез в очах ослепших всклянь

Будешь ты стрелой сражен
будет город в прах сожжен
но не будет, боги, равной
мне, счастливейшей меж жен

Мрачна фракийская земля.
Окутан берег в муть и морок.
И в полнолунье слишком горек
вкус миндаля.

Миндаль, одетый в цепкий
плющ,
давно не помнящий Филлиду,
пропитан болью и обидой
вкус вездесущ.

И с тенью Тартара в очах,
еще не верящий в потерю,
твой Демофонт шагнул на
берег
миндаль зачах

И о́бнял омертвелый ствол,
как о́бнял бы свою Филлиду,
когда бы о́тнял у Аида
миндаль расцвел.

Пена у ног морская.
Девушки встали в круг.
Ласточкой Навсикая
в стае своих подруг.

Весело, звонко скачет
и по волнам скользит
солнцеподобный мячик.
Солнце вошло в зенит.

Из травяной постели,
словно соленый бог,
с тиной на стройном теле
Только один глоток

соли, что жгуч и сладок
Взгляд, что с небес огонь
В шепоте мягких складок
путается ладонь

Водоросли, ракушки
мне б по одной снимать
В спальне пустой подушки
жадно потом сжимать

Только одно касанье
запах его волос
Сущее наказанье:
ветер корабль унес

в старость, где Пенелопа,
и возвратит едва ль
голос, как моря ропот,
губы его миндаль

Долго белье стираю
надо бы поскорей
Помнит все Навсикая.
Спит еще Одиссей

Ослепла даль. И горизонт линялый
не радует разнообразьем цвета.
Бунтует море: катит вал за валом.
Ни знака Одиссея, ни привета,

ни поступи, ни голоса, ни взгляда
Как будто я ослепла и оглохла.
Как будто не живу, а где-то рядом.
Собака, что ждала, и та издохла.

Сидеть и ткать и день-деньской за тканьем,
а ночью распускать ту паутину.
Изысканней найдешь ли наказанье,
бесцветней и безрадостней картину?

Цвета печали серый, серый, серый
с оттенками от светлого до темных
Полжизни ожидания для верных,
особенно для тех, кого не помнят.

Едва ли дарит ласки только море
упругому, отзывчивому телу
А у меня троянский пепел в порах,
все высохло внутри, окаменело.

И странный старец, жалкий и облезлый,
на коего я глаз поднять не смею:
его глаза тоскующие бездны,
не может быть, о боги! Одиссеем

Ослепла даль. И горизонт линялый
не радует разнообразьем цвета.
Бунтует море: катит вал за валом.
Ни знака Одиссея, ни привета,

ни поступи, ни голоса, ни взгляда
Как будто я ослепла и оглохла.
Как будто не живу, а где-то рядом.
Собака, что ждала, и та издохла.

Сидеть и ткать и день-деньской за тканьем,
а ночью распускать ту паутину.
Изысканней найдешь ли наказанье,
бесцветней и безрадостней картину?

Цвета печали серый, серый, серый
с оттенками от светлого до темных
Полжизни ожидания для верных,
особенно для тех, кого не помнят.

Едва ли дарит ласки только море
упругому, отзывчивому телу
А у меня троянский пепел в порах,
все высохло внутри, окаменело.

И странный старец, жалкий и облезлый,
на коего я глаз поднять не смею:
его глаза тоскующие бездны,
не может быть, о боги! Одиссеем

Эней, что ветер
Путь его морей
немного растрепала только буря
И он в соленой зыбкости лазури
уверенней, чем на земле твоей
обетованной
Гость, любовник, бог
А ты врачуй его от черной порчи.
А он и прозорливее, и зорче:
в кармане ветра тысячи дорог

Разумно строен гордый Карфаген,
но не нашлась, увы! для ветра гавань.
И в голове у ветра не дырявой
мурлыкает мотивчик перемен,
а остальное в сущности мертво.
Обузой для тебя душа и тело
как своего костра не разглядела
при первом дуновении его?

Эней, что ветер

Дальним эхом, отголоском
за Орфеем тих мой шаг
призраком, послушней воска,
сквозь Аидов полумрак.

Мне забвенье винным соком,
растекаюсь пеленой
Мнится, мнится: в дне далеком
не была ему женой.

Вестник он иных верховий
не летейских стылых вод.
И в его горячей крови
нет летейской не течет!

Речь его слепым пожаром,
а касанье, точно ток
Мне милей его кифары
асфоделевый росток.

Отзвуком я, бледной тенью
за пришельцем тих мой взгляд
по камням и по ступеням,
чтоб вернуть его назад.

Шелест платья Камень лижет
несговорчивый подол.
Вверх ступени свет все ближе
зло, горчайшее из зол!

Бестелесность бессловесность
беспросветность век бы шла
в неизбывность, в неизвестность
оглянулся довела

Пусть будут нам венцы из мертвых асфоделей.

Косы не расплетать: нет той руки,
которая волос коснуться вправе
и если все ж Харон той лодкой правит,
то знаю я название реки
не будоража тайных, тихих смут,
прозрачных и дымящихся в них теней,
проникнуть в плоть цветущих там растений,
в лугах, где те растения цветут
стать асфоделью траурным цветком,
вбирать дождя живительные струи
всем телом, как вбирала поцелуи
того, о ком нельзя уж языком
земным и человечьим бесполезным
косы не расплетать
последний мыс
еще не зимородком камнем вниз,
коль не смогла сберечь его от бездны
косы не расплетать
нет той руки

Смиренье Забиться средь сумрачных впадин.
Со склепом сродниться (до юности жаден!),
врасти в его своды, беззвучно стеная
Невинная, дивная дева Даная.

Смятение Стены изрыты очами.
Дни слепорожденные стали ночами.
Скрестившая руки над бездной, нагая
Бессмертная, вечная песня Даная.

Томление плоти. Зов в жилах, под кожей
Даная на брачном затихшая ложе
в предчувствии чуда (счастливый свободен!)
дождя золотого меж жаждущих бедер

День холмам и ночь пещерам
бесконечен трудный путь.
Но, на мир слепой ощерясь,
полюбить не позабудь

этот вкус родной и горклый
(мир тебе любовь и кров).
И не зря в твоих аортах
бьет шальная эта кровь

Девочка совсем тростинка
в куклы бы тебе играть.
Поперек твоя тропинка,
вдоль закон, и власть, и рать.

Вынесешь ли эти глыбы?
Выдюжишь? Два бугорка
грудь твоя несет погибель
эта бурная река

Завивай густые кудри,
в зеркальце весь день дивясь,
мажь курносый носик пудрой
Не к добру со старцем связь.

«Будь разумна, Антигона»,
целый мир тебе поет.
Слышишь, белая ворона?
Это камнем вниз полет

И при жизни он был трупом:
жизнь его и мрак, и смрад.
Что так глупо, что так тупо
ты твердишь, что он твой брат?..

Будто выбрана из сотен
словно свежая струя
Антигона, «анти»  «против»
Сжалься, девочка моя

День холмам и ночь пещерам
бесконечен трудный путь.
Но, на мир слепой ощерясь,
полюбить не позабудь

этот вкус родной и горклый
(мир тебе любовь и кров).
И не зря в твоих аортах
бьет шальная эта кровь

Девочка совсем тростинка
в куклы бы тебе играть.
Поперек твоя тропинка,
вдоль закон, и власть, и рать.

Вынесешь ли эти глыбы?
Выдюжишь? Два бугорка
грудь твоя несет погибель
эта бурная река

Завивай густые кудри,
в зеркальце весь день дивясь,
мажь курносый носик пудрой
Не к добру со старцем связь.

«Будь разумна, Антигона»,
целый мир тебе поет.
Слышишь, белая ворона?
Это камнем вниз полет

И при жизни он был трупом:
жизнь его и мрак, и смрад.
Что так глупо, что так тупо
ты твердишь, что он твой брат?..

Будто выбрана из сотен
словно свежая струя
Антигона, «анти»  «против»
Сжалься, девочка моя

Ты сбудешься. Как дождь. Как снег. Как сон.
Чем глубже в дождь, тем радуги яснее.
Предрешено: он твой Пигмалион,
ты космос, или просто Галатея.

Ты сбудешься. Немотствует восток.
Молчит резец, кость в темноте белеет.
Но сон Пигмалиона неглубок.
Ты для него манок. Ты Галатея.

Ты музыкой томительной в руках
и с каждым днем все ярче, все звучнее.
Ты зов. Ты глубина. Ты тайный взмах.
Ты женщина. Ты небо, Галатея!

Ты сбудешься! Соблазн любви велик.
Из смертных кто еще из кости ожил?
Он даст тебе и плоть, и дух, и лик.
Вдохнет тебя и выдохнуть не сможет

моя девочка снова тиха
и уставилась перед собой.
а причиной какой-то нахал,
проходимец, поэт и бэдбой.

ее ангел почти бескрыл
в человеческой мясорубке.
он вчера еще рифмами крыл,
а сегодня бросает трубки.

моя девочка, скоро зима.
хватит думать о той весне.
если вдруг опротивеет тьма,
ты посмотришь и выпадет снег.

если вдруг опротивеет день,
если станет, как в штате Айова,
ты запрыгнешь в метрополитен
и, конечно, на Воробьевы.

вспоминать и курить и молчать,
копошиться в утробе лет.
помнить запах его плеча
и пытаться забыть силуэт.