Гофмаршал кидается к ней и останавливает ее.
А! ты еще здесь, жалкий человек?
Гофмаршал (все это время смотревший на записку с выражением тупости на лице). И я должен вручить эту записку его герцогскому высочеству? в его собственные руки?
Леди. Да, жалкий человек! В собственные его высочества руки! Донеси тоже собственным его высочества ушам, что я не могу идти босиком в Лоретто, и стану поэтому поденно работать, дабы очистить себя от посрамления, что управляла им! (Быстро уходит.)
Леди. Да, жалкий человек! В собственные его высочества руки! Донеси тоже собственным его высочества ушам, что я не могу идти босиком в Лоретто, и стану поэтому поденно работать, дабы очистить себя от посрамления, что управляла им! (Быстро уходит.)
Все в чрезвычайной тревоге расходятся.
Пятое действие
Комната музыканта Миллера. Сумерки.
Явление I
Луиза молча и неподвижно сидит в темном углу комнаты, опершись головою на руки. После долгого и глубокого безмолвия входит Миллер с фонарем в руке, тревожно светит, озираясь, и, не заметив Луизы, кладет шляпу на стол и ставит фонарь.
Миллер. И здесь ее нет Все улицы обежал, ко всем знакомым наведался, у всех ворот расспрашивал: нигде не видали моей дочки! (Помолчав.) Потерпи, бедный, несчастный отец! Подожди до утра! Может быть, прибьет твое детище волной к берегу. Господи! Господи! Или тем я виноват, что слишком боготворил свою дочь? Тяжко это наказание тяжко, Отче небесный. Я не ропщу, Господи! Но тяжко это наказание! (Кидается в глубокой скорби на стул.)
Луиза (из угла). Привыкай, бедный старик! Привыкай к потере заранее!
Миллер (вскакивая). Ты здесь, дитя мое? здесь? Да что же ты одна и впотьмах?
Луиза. Нет, я не одна. Когда вот так темно, черно вокруг меня, тут-то и собираются ко мне гости.
Миллер. Спаси тебя Господи! Только нечистая совесть да совы любят потемки. Только грешники да злые духи бегут света.
Луиза. Да еще вечность, батюшка, говорящая с душою без посредников.
Миллер. Дитятко мое! дитятко! что это ты говоришь такое?
Луиза (встает и выходит вперед). Я вынесла трудную битву. Ты это знаешь, батюшка! Господь дал мне силу: битва решена. Батюшка, нас, женщин, считают слабыми, хрупкими созданиями. Не верь этому. Мы вздрагиваем от паука, но, не дрогнув, заключаем в свои объятия черное чудовище: тление! Знай это, батюшка! Луиза твоя повеселела.
Миллер. Ах, Луиза! лучше бы ты выла и рыдала: легче бы мне смотреть на тебя.
Луиза. Ух как ж я перехитрю его, батюшка! Как же я обману его, тирана! Любовь хитрее злобы и смелее этого он не знал, этот человек с печальной звездой. О, они хитрые, пока им приходится иметь дело с головой, но стоит им связаться с сердцем и злодеи становятся глупы. Он думал утвердить свой обман клятвой! Клятва, батюшка, связывает живых, но смерть разрешает и железные узы клятв! Фердинанд узнает свою Луизу! Передашь ты эту записку, батюшка? потрудишься?
Миллер. Кому, дитя мое?
Луиза. И ты спрашиваешь! Всей бесконечности и сердцу моему не вместить и одной мысли о нем! К кому же мне больше писать!
Миллер (с беспокойством). Послушай, Луиза! Я распечатаю письмо!
Луиза. Как хочешь, батюшка! Только ты ничего в нем не поймешь. Буквы лежат в нем, как холодные трупы, и оживают лишь для очей любви.
Миллер (читает). «Ты обманут, Фердинанд! Беспримерное коварство разорвало союз наших сердец, но страшная клятва связала мне язык, и отец расставил везде своих шпионов. Но будь только у тебя отвага, милый!.. я знаю место, где нет шпионов». (Миллер останавливается и серьезно смотрит ей в лицо.)
Луиза. Что ты так глядишь на меня? Читай дальше, батюшка!
Миллер. «Но много нужно тебе мужества, чтобы пройти темный путь, которого ничто не озарит перед тобою, кроме твоей Луизы и Бога. Лишь с одной любовью должен ты прийти и оставить за собою все свои надежды и все свои дурные желания; тебе ничего не нужно, кроме твоего сердца. Решишься иди в путь, когда колокол кармелитского монастыря ударит в двенадцатый раз. Побоишься вычеркни слово «мужество» из качеств своего обихода: тебя пристыдит девушка». (Миллер кладет письмо, долго смотрит вперед неподвижным, скорбным взглядом, потом оборачивается к Луизе и говорит тихим, прерывающимся голосом.) Где же это место, Луиза?
Луиза. А ты его не знаешь, батюшка? Странно! Я так ясно его обозначила. Фердинанд его найдет.
Миллер. Гм! Говори яснее!
Луиза. Я не могу теперь придумать для него приятного названия. Не путайся, батюшка, если я назову его неприятным именем. Это место Ах, зачем не любовь изобретала слова! она назвала бы его лучшим словом. Это место, батюшка, только не прерывай меня! это место могила.
Миллер (покачнувшись, хватается за ручку кресла). Господи!
Луиза (подходит к нему и поддерживает его). Полно, батюшка! Страшно лишь слово Прочь его это брачное ложе, над которым утро стелет свой золотой ковер и весны сыплют свои пестрые гирлянды. Только последний грешник может называть смерть скелетом: это прекрасный, ласковый юноша, такой же цветущий, каким рисуют бога любви, но не такой хитрый это кроткий, услужливый ангел, подающий руку измученной страннице-душе через пропасть времени, отпирающий для нее чудные чертоги вечного блаженства, дружелюбно улыбающийся и потом исчезающий.
Луиза (подходит к нему и поддерживает его). Полно, батюшка! Страшно лишь слово Прочь его это брачное ложе, над которым утро стелет свой золотой ковер и весны сыплют свои пестрые гирлянды. Только последний грешник может называть смерть скелетом: это прекрасный, ласковый юноша, такой же цветущий, каким рисуют бога любви, но не такой хитрый это кроткий, услужливый ангел, подающий руку измученной страннице-душе через пропасть времени, отпирающий для нее чудные чертоги вечного блаженства, дружелюбно улыбающийся и потом исчезающий.
Миллер. Что это ты задумала, Луиза? Ты хочешь наложить на себя руки?!
Луиза. Не говори так, батюшка! Нет, очистить место в обществе, где я лишняя, поспешить туда, куда и без того скоро пришлось бы мне уйти. Разве это грех?
Миллер. Самоубийство страшный грех, дитя мое! Одному этому греху нет покаяния; смерть и преступление тут вместе.
Луиза (стоит неподвижно). Ужасно! Но ведь смерть не так же скоро придет. Я брошусь в реку, батюшка, и, опускаясь ко дну, стану молить Всемогущего о помиловании!
Миллер. Не все ли это равно, что каяться в воровстве, припрятав покражу в верном месте. Луиза! дитя мое! не оскорбляй Бога, когда тебе всего нужнее его милость! Ах! далеко ушла ты от правого пути! Ты бросила молиться и милосердный отнял от тебя свою десницу.
Луиза. Разве любить преступление, батюшка?
Миллер. Люби Бога и любовь никогда не доведет тебя до преступления. Тяжким горем придавила ты меня, родная! тяжким! тяжким! Может, от него я и в могилу лягу. Луиза, я, как вошел, говорил тут. Я думал, что я один. Ты подслушала меня, да и что мне от тебя таиться? Ты была мне божеством! Луиза! если есть еще у тебя в сердце местечко для любви к отцу Ты была бы для меня все! Ты уж теперь не только свое достояние погубишь. И я все потеряю. Посмотри, голова у меня уже седеет. Мало-помалу наступает время, когда нам, отцам, нужен становится капитал, положенный нами в сердца наших детей. Или ты хочешь обмануть меня, Луиза? убежать со всем добром твоего отца?
Луиза (глубоко тронутая, целует его руку). Нет, батюшка! Я покину свет твоею должницей и с лихвой заплачу свой долг в вечности.
Миллер. Смотри, не обсчитайся там, дитя мое! (Строго и торжественно.) Придется ли еще нам встретиться там!.. А! ты бледнеешь! Луиза моя и сама понимает, что мне уж не найти ее в том мире: ведь я не спешу туда вместе с нею.
Луиза припадает, вся дрожа от волнения, к его плечу.
(Он крепко прижимает ее к груди и продолжает умоляющим голосом.) Дитя мое! дочь моя! падшая, может быть, уж погибшая дочь моя! Послушай сердечного отцовского слова! Я не могу уберечь тебя! Отниму я у тебя нож ты можешь умертвить себя и булавкой. Не дам я тебе яду принять ты можешь удавиться ниткою жемчуга. Луиза Луиза я только и могу, что отговаривать тебя Или ты хочешь, чтобы неверная прихоть твоя ускользнула от тебя на грозном переходе от времени к вечности? Или ты дерзнешь явиться к престолу Всевышнего с ложью на устах? Сказать: «ради тебя, Господи, пришла я сюда!» в то время, как твои грешные глаза станут искать своей земной страсти? А если этот хрупкий кумир твоего сердца, превращенный в такого же червя, как и ты, пресмыкаясь у ног твоего Судии, обманет в эту грозную минуту твою безбожную уверенность и укажет твоим обманутым надеждам на вечное милосердие, которого несчастный не в силах вымолить и себе что тогда? (Громче и выразительнее.) Что тогда, несчастная? (Крепче обнимает ее, смотрит на нее какое-то время пристально и проницательно, потом вдруг выпускает ее из своих рук.) Больше я ничего не знаю (Поднимая правую руку.) Не ручаюсь тебе, праведный Боже, за эту душу. Делай, что хочешь, дочь. Принеси своему красавцу жертву, от которой возрадуется нечистая сила и отступится твой ангел-хранитель! Ступай! взвали себе на плечи все свои грехи и этот последний ужаснейший грех, а коль бремя все еще недостаточно, я прибавлю к нему и свое проклятие! Вот тебе нож пронзи им свое сердце, да и (хочет уйти, с горьким воплем) сердце отца!
Луиза (кидается вслед за ним). Постой, постой! Батюшка! О! в отцовской нежности больше жестокого насилия, чем в самой тирании злобы! Что мне делать? Я не могу! Что мне делать?
Миллер. Если поцелуи твоего юнца горячее слез твоего отца умирай!
Луиза (после мучительной борьбы, с некоторой твердостью). Батюшка! Вот моя рука! Я не хочу Боже! Боже! Что я делаю? На что решаюсь? Батюшка, клянусь Горе мне! горе мне, тяжкой преступнице!.. Батюшка, будь по-твоему!.. Фердинанд Бог мне свидетель Вот как уничтожу я в себе и последнюю память о нем! (Разрывает письмо.)
Миллер (радостно обнимая ее). Я узнаю мою Луизу! Взгляни на меня! Нет у тебя любовника, зато есть счастливый отец! (Обнимает ее, и смеясь, и плача.) Луиза! дитятко мое! да вся моя жизнь не стоит одного этого дня! И как это мне, ничтожному человеку, дал Господь такого ангела! Луиза моя! рай мой! Боже! я мало понимаю в любви, но какая это должно быть мука перестать любить это я знаю!
Луиза. Только прочь подальше из этой страны, батюшка! Прочь из города, где надо мною насмехаются мои подруги, где навеки погибло мое доброе имя! Дальше, дальше отсюда, где у меня перед глазами столько следов утраченного счастья. Дальше, если возможно!