Прежде всего надобно сказать, что это личность, всё-таки для нас тёмная, именно потому, что все письменные люди в Речи Посполитой смотрели на Косинского, как на обыкновенного наездника, каких было много между шляхтой, каким случалось бывать и самому князю Острожскому. [17] Может быть, по ту сторону Вислы один только ополяченный русин, своего рода потурнак, и почуял в новой стае запорожцев, в новом их кличе, в новом движении, нечто зловещее для польского права, для политической системы польской, точно как ручной орёл, один среди множества домашней птицы, чует орлиным сердцем, что говорят между собой, к чему готовятся вольные братья его, чует и знает, что они «клёктом своим на кости звери зовут» Бильский предчувствовал и предвидел грозные для шляхты события.
Кто, однако же, был этот зловещий Косинский? Косинский, сколько нам о нём известно, был шляхтич из Подлесья, следовательно принадлежал не к «казакам-чорнякам», а, так сказать, к кадрам Запорожского Войска, которое обязано своим устройством рыцарскому сословию Речи Посполитой и только впоследствии мало-помалу омужичилось. (Заметим, однако ж, что и во времена Боплана казаки не имели ещё физиономии простонародной толпы. «Отправляясь в поход или задумывая о каком-нибудь предприятии», говорит французский инженер, «казаки делаются необыкновенно воздержны; тогда, кроме одежды, нельзя заметить в казаке ничего грубого».) Судя по месту происхождения Косинского и по его имени Криштоф (а не Христофор), под которым он вписан в русские акты, надобно думать, что он был католик, или же отступник католичества, протестант. (Казаки только в позднейшее время, поссорились с иноверцами, и этому главной причиной были запрашиванья их в церковные братства и настраиванья на вооружённое вмешательство в церковные дела.) Из фамильных документов того времени видно, что в предприятии Косинского участвовали так называемые бояре, эта негербованная шляхта русская, низведённая литовскими порядками до уровня безземельных, эти полу-крестьяне панские, легко превращавшиеся в казаков. В числе бояр участвовал и державца или поссесор села Рожны в Остерском старостве, человек замечательный, как произведение своего хаотического времени и общества. Он был «рукодайным слугою» Михаила Ратомского, помогавшего первому самозванцу московскому, и сам разыграл роль самозванца в меньших размерах: самозванцы были тогда, что называется, пошестью, которая напала на гражданские общества. [18] В походе Косинского достойно внимания всего больше то обстоятельство, что, овладев Киевом и другими городами воеводства Киевского, которые, при тогдашней беспорядочности польского управления краем, сдавались ему без сопротивления, он забирал там не одно оружие, но и шляхетские документы, именно жалованные грамоты, привилегии и так называемые мемвраны, то есть бланки, для вписания в них королевского или панского наказа, которые тут же уничтожал, а от шляхты, мещан и сельского народа требовал присяги казацкому войску. Что это собственно был за человек, что за характер, недостаточно высказалось; но он первый наметил равноправность на суде, которой через полвека так грозно домогался от всей польской шляхты Хмельницкий. Можно также сказать, что он первый поднял и вопрос о землевладении, который, как мы увидим, играл важную роль в казацких переговорах с королевскими комиссарами времён Павлюковских.
По дошедшим до нас документам видно, что Косинский вначале не обращал на себя особенного внимания, невзирая что был запорожец. Если запорожец или, как тогда говорили, низовой казак не был занят на Низу рыболовством, охотой и войной с татарами, или лучше сказать всем этим вместе и попеременно, то он проживал в каком-нибудь панском или королевском имении. Это называлось быть «на приставстве, домовать». Таких людей обыкновенно «ни в чём не остерегались». Казаки на приставствах и на «лежах» были необходимый элемент для тогдашнего общества. В случае ссоры соседа с соседом, они были всегда под рукой, как наилучшее средство решить возникший спор безапелляционно: сила признавалась непреложным законом; а в случае татарского набега, которого надобно было ждать ежедневно, казаки в самое короткое время собирались для дела, в котором по справедливости считались первыми мастерами. Это были, так сказать, чуткие и злые псы, при которых можно было спать и делать всякого рода дела безопасно. Панские дворы редко обходились без казаков, и по сёлам десятая хата наверное принадлежала казаку; её легко было, и узнать по её неустройству, как об этом поётся в думе. Иной казак жил и на собственном займище, отмеренном саблей, что называется, сидел хутором или зимовником. Но вообще казаков не было заметно между жителями, как войска или корпорации, пока было тихо в краю. Это были те же обыватели: одинаковые с мелкой шляхтой пьяницы, одинаковые с ратаями работники; порой рыболовы, порой пчеловоды, чабаны, будники, винники и броварники: казак, как говорилось, на все лихо здався, и когда приставал к мещанину, то загонял ковалей, кушниров, седельников и всяких иных ремесленников. Таким образом, в данный момент, можно было сказать, что казаков на таком-то пространстве, или в такой-то местности, нет вовсе. Вдруг проносилась какая-нибудь мысль, очень обыкновенная на Украине, но всегда тревожная, и начинала отрывать людей от повседневных занятий; казаки по целым дням просиживали в шинках, корчмах, орандах, пропивая то, что так старательно зарабатывали, и заливаясь, на сколько возможно, в долг, по пословице: не на те казак пъе, що є, а на те, що буде
По дошедшим до нас документам видно, что Косинский вначале не обращал на себя особенного внимания, невзирая что был запорожец. Если запорожец или, как тогда говорили, низовой казак не был занят на Низу рыболовством, охотой и войной с татарами, или лучше сказать всем этим вместе и попеременно, то он проживал в каком-нибудь панском или королевском имении. Это называлось быть «на приставстве, домовать». Таких людей обыкновенно «ни в чём не остерегались». Казаки на приставствах и на «лежах» были необходимый элемент для тогдашнего общества. В случае ссоры соседа с соседом, они были всегда под рукой, как наилучшее средство решить возникший спор безапелляционно: сила признавалась непреложным законом; а в случае татарского набега, которого надобно было ждать ежедневно, казаки в самое короткое время собирались для дела, в котором по справедливости считались первыми мастерами. Это были, так сказать, чуткие и злые псы, при которых можно было спать и делать всякого рода дела безопасно. Панские дворы редко обходились без казаков, и по сёлам десятая хата наверное принадлежала казаку; её легко было, и узнать по её неустройству, как об этом поётся в думе. Иной казак жил и на собственном займище, отмеренном саблей, что называется, сидел хутором или зимовником. Но вообще казаков не было заметно между жителями, как войска или корпорации, пока было тихо в краю. Это были те же обыватели: одинаковые с мелкой шляхтой пьяницы, одинаковые с ратаями работники; порой рыболовы, порой пчеловоды, чабаны, будники, винники и броварники: казак, как говорилось, на все лихо здався, и когда приставал к мещанину, то загонял ковалей, кушниров, седельников и всяких иных ремесленников. Таким образом, в данный момент, можно было сказать, что казаков на таком-то пространстве, или в такой-то местности, нет вовсе. Вдруг проносилась какая-нибудь мысль, очень обыкновенная на Украине, но всегда тревожная, и начинала отрывать людей от повседневных занятий; казаки по целым дням просиживали в шинках, корчмах, орандах, пропивая то, что так старательно зарабатывали, и заливаясь, на сколько возможно, в долг, по пословице: не на те казак пъе, що є, а на те, що буде
Ой корчмо, корчмо княгине!
Багацько в тобі козацького добра гине!
говорит «козак-нетяга» в кобзарской думе. Иногда эти собрания оканчивались небольшим походом пана на пана, и в этом случае гетманили сами паны, подобно королевским старостам; но иной раз дело доходило до похода за границу, в Волощину, в Седмиградчину, в Туреччину, а пожалуй и в Московщину. Тогда мирные жители, казацкие приятели, паны и мужики, начинали сильно тревожиться. Казаки, собираясь в поход, требовали с них «стаций», то есть всего, что нужно для похода, а в случае сопротивления, распоряжались по праву сильного. Это были те же баториевские выбранцы: наверное можно сказать, что каждые 20 дворов, согласно Баториеву уставу, снаряжали одного казака; но иногда с одного панского двора сдирали стаций на 20 казаков. Казак шёл в Волощину или Туреччину, и часто клал голову, как говорил он, за віру християнськую, и никому, кроме товарищей, не было в том печали: «За козаком ніхто не заплаче», говорится в надписи под «малёваным запорожцем». Но, если казак возвращался с добычей, то сорил турецким и татарским добром, и всем от него была пожива. Скоро, однако ж, через посредство «корчмы княгини», нисходил он в положение чернорабочего и делался отличным ратаём или ремесленником до нового похода.
Так вели себя казаки с незапамятных времён. Но с некоторого времени засела у них мысль свести счёты с князем Острожским. Всякую такую мысль вырабатывали казаки на Низу, и приносили на приставства и лежи, в сёла, города и панские дворы готовой. Тут она, объявленная новопришедшими с Низу, ходила из корчмы в корчму, с ярмарки на ярмарку, и, подобно тому как перелетные птицы, после долгого перекликанья между собой, после загадочного для нас слетанья и разлетанья, снимутся наконец и летят всем своим обществом, куда надумались, так совершенно казаки, разбросанные на пространстве одного, двух или трёх воеводств, «згорнутся бывало в купу», явится у них предводитель, под именем гетмана, и начинается казацкий промысел, исканье хлеба казацкого война.
В 1591 году особенно много шумели казаки по шинкам и корчмам о каких-то своих интересах, до которых не-казакам мало было дела: шумели, как надобно думать, о сеймовой конституции прошлого года; к осени выработалась у них общая мысль, а зимой она от слов перешла к делу. Решено было начать расправу с панами в пограничном городе Белой Церкви. Это было пожизненное владение князя Януша Острожского, Белоцерковского и Богуславского старосты, и вместе с тем волынского воеводы. Наместником или управителем, так называемым подстаростием, Януша Острожского был князь Курцевич-Булыга. В последних числах декабря поднялись казаки с белоцерковских леж своих и двинулись в поход. Много ли их было или мало, не известно, но стало известно, что у них, как говорилось, объявился гетман, и этот гетман был Криштоф Косинский. Выступление в поход часто знаменовалось у казаков только тем, что казаки вигравали по улицях кіньми, приводя в страх женщин и детей; но теперь дело приняло ход более серьёзный. Косинский, в качестве сильного, нагрянул с казаками во двор к подстаростию и, «добившись до его коморы, забрал всю его маетность, в том числе и шкатулу с клейнодами, с деньгами, с бумагами», в числе которых были «мамрамы», или бланки, вверенные князю Булыге старостой для разного рода дел, а также находившиеся у него на хранении привилегии самого князя Василия и сына его Януша на Белоцерковское староство, на Богуслав и на разные другие владения. Протест князя Януша Острожского в луцком замковом суде был первым сигналом опасности, грозившей всему шляхетству от небывалого ещё в таких размерах домашнего разбоя. Но этот протест не был единственный. В 1591 году в Волынском, Киевском и Брацлавском воеводствах столько было грабежей, насилий и убийств по городам, местечкам и сёлам, что король, по донесению князя Константина Василия, прислал из Вислиц в Луцк универсал от 16 января 1592 года, с требованием сведений, что это за люди такие нарушают общее спокойствие, и с повелением, чтоб никто не скрывал их поступков (а это почти всегда делалось, когда король хотел контролировать пограничных жителей в их, так сказать, внутренней политике). Глухо начиналась борьба; не знали, откуда идёт разрушительное движение, и какова собственно цель его. Если она была кому известна, то разве одному князю Василию, которого манифестации выражали большую тревогу. Что делал Косинский в течение весны, лета, осени 1592 года не известно, но надобно думать, что он продолжал вооружаться и распространять везде казацкий присуд. Осенью выдан был князю Василию из королевской канцелярии на сейме подтвердительный лист на его протестацию о том, что киевский и белоцерковский замки находятся в разорённом состоянии, что низовые казаки несколько раз находили на Киев и его замок, забирали насильно пушки, ружья, огнестрельные снаряды и никогда их не возвращали, и что в случае какой нибудь случайности, он, князь Острожский, снимает с себя всякую ответственность. Вслед за этим, по его оповещению об угрожающей опасности, в самом начале 1593 года, волынские дворяне прекращают с общего согласия все судебные дела свои, потому что казаки, вторгнувшись в Киевское и Волынское воеводства неприятельским обычаем, овладевают королевскими и шляхетскими замками, убивают и мучат людей, жгут и опустошают хозяйственные заведения и, что всего ужаснее, принуждают к присяге на повиновение казацкому войску не только мещан и селян, но и мелкую шляхту, а непослушных держат у себя под арестом. Король, по донесению Василия Острожского, со своей стороны, прислал универсал ко всем дигнитарам и урядникам воеводств Киевского, Волынского и Брацлавского, чтоб они съезжались в Константинов со своими ополчениями на помощь к князю Острожскому против своевольных казаков. Паны съезжались, однако ж, медленно и неохотно; а казаки усиливали войско своё панскими слугами и теми людьми, которым домашняя война представляла случай поживиться чужим добром. Были между панами и такие, которые, не надеясь на обычное правосудие,выпрашивали у Косинского отряды казаков и нападали с ними на своих соседей. Восстание Косинского было всего опаснее именно с этой стороны. Ссориться местной шляхте с казаками было и невыгодно, и неудобно, и страшно. Казаки на Украине были более или менее люди свои, и Бог знает, до каких размеров дойдёт их вербовка; их можно было воевать смело только постороннему войску. Напрасно Сигизмунд III разослал воззвания к жителям трёх пограничных воеводств об отражении врага, попирающего права короля и Речи Посполитой. В Константинове собралось ополчение ничтожное, а у Косинского, слышно, было уже тысяч пять войска, с артиллерией, добытой в королевских и панских замках. К нему подошли и с Низу сечевые братчики. Видя это, князь Януш Острожский бросился в Тарнов и навербовал там чужих людей против казаков, а несколько рот пехоты вызвал из Венгрии. Косинский, между тем, спокойно жил в Острополе, недалеко от Константинова, и правил окрестностями, в качестве представителя казацкой республики. В Польской Речи Посполитой это не было явлением чрезвычайным. «У нас», говорил король, жалуясь перед сеймом 1615 года, «кто хочет, может собрать войско; когда захочет, может распустить знамя и, не обращая внимания на законы, предводительствовать по собственному усмотрению». [19] Косинский, как шляхтич, как człowiek rycerski, делал то самое, что позволял себе пан Стадницкий, пан Опалинский и множество других панов, захватывавших чужие староства, замки, даже церкви и костёлы, в удовлетворение своему измышлённому праву. Вся разница была в идее. Идея провозглашённая Косинским была распространение присуду казацкого на шляхту и не-шляхту, страшная идея, но никто не отваживался или не имел сил восстать против демагога. Так миновала зима. На провесни 1593 года появились иноземные ополчения князей Острожских. Не дожидаясь их в Острополе, Косинский, по каким-то соображениям, двинулся к Тернополю и окопался в местечке Пятке, как в наиболее удобном для защиты месте. Однако ж не допустил панов до приступа, встретил их в поле. Вместе с Янушем Острожским шёл на казаков и черкасский староста Александр Вишневецкий, а с ним и некоторые волынские помещики. Они нашли казаков уже отаборенными в поле. По рассказу Бильского, прежние встречи острожан с казаками Косинского были неудачны, а потому ополченцы наступали на казаков нерешительно. Князь Януш ободрил их речью и собственным примером; завязалась тогда горячая битва. Копейщикам удалось разорвать возы и вломиться в табор; казаки отступили к Пятку, и острожане «всекли» их в самую брону. Дело происходило, как уже сказано, на провесни(ранняя весна); в поле лежал глубокий рыхлый снег; малорослые казацкие кони тонули в снегу по брюхо, и это дало страшный перевес над казаками панам и рейтарам князя Острожского, сидевшим на крупных лошадях. Косинский потерял 26 пушек и до трёх тысяч народу, как гласила шляхетская молва, всегда склонная к преувеличению. Остались почти все и хоругви «в руках победителей». Ободрённые успехом, они готовились к приступу. 15-го марта Косинский предложил капитуляцию. Он выехал из города и, как рассказывает летописец, упал к ногам князя Януша, прося прощения. Мы не имеем других свидетельств о том, как именно происходило дело, и потому принимаем эту единственную версию. Казаки, данным, князю Константину Острожскому «листом», от 10 февраля 1593 года, обязались: пана Косинского с того времени за атамана не иметь, а тотчас выбрать на Украине на его место другого, не дальше как через четыре недели, а потом быть в послушании королю, находиться за Порогами, на известных местах, не иметь никаких леж, ни приставств в державах и имениях, как самого киевского воеводы, так и других панов, которые находились под Пятком при князьях Острожских. Но о прочих панских владениях в пятковском документе не сказано ни слова; что для нас остаётся загадкой, в виду тревоги правительства о распространении казацкой юрисдикции на шляхту и на низшие слои общества, если не объяснять этого факта тем, что князь Острожский, по духу польской шляхты, действовал, как самостоятельный государь, принадлежавший со своими владениями к составу Речи Посполитой. Надобно притом помнить, как равнодушно отнеслись прочие паны к воззванию князя Острожского. Оградив себя и своих приятелей от казаков, князь Острожский предоставил другим ведаться с казаками в свою очередь. Этим объясняется загадочный факт: что во времена Наливайковщины, казаки гнездятся в городе Степане и других владениях князя Острожского, делятся добычей с его должностными людьми, и даже от его имени нападают на усадьбы соседних землевладельцев. Этим объясняется также и отсутствие ополчений князя Острожского в походе Жолковского против Наливайка, хотя, по-видимому, казаки всего больше допекли князю Василию. В повинном листе своём казаки принесли извинение перед Острожским и признали многие благодеяния, которые «его милость всему войску казацкому и каждому казаку порознь оказывал всю жизнь свою»; но тут же сказано, что эти «кондиции поданы казакам от их милостей панов», следовательно вписаны в них и благодеяния. О благодеяниях говорит в подобных случах всякое правительство прижатому в тесном углу бунтовщику, хотя бы этот бунтовщик был Вильгельм Оранский или Вашингтон. Глядя на территорию с точки зрения польского вельможи, Острожский естественно считал со своей стороны благодеянием самое дозволение проживать в своих городах, местечках, сёлах. Но глядя на ту же самую территорию с точки зрения фактических колонизаторов и охранителей Украины, в том числе и Волыни, казаки никак не могли считать князя Острожского своим благодетелем. В этом и вся суть вопроса. Тем же листом казаки обязались беглецов, изменивших князьям Острожским, выдавать и у себя не передерживать, а также возвратить огнестрельное оружие, где бы то ни было взятое в панских владениях, кроме Трипольских, равно и хоругви, коней, скот и другую движимость, а челядь обоего пола, которая находилась при казаках, от себя отослать. Косинский подписал договор «своею рукою» с теми сподвижниками своими, «которые писать умели». Он приложил «свою печать» к листу, а все его товарищи «приказали приложить печать войсковую» и просили панов, которые при этом были, чтоб и они приложили свои печати и подписались. А паны при договоре были следующие: Якуб Претвиц с Кгаврон, каштелян галицкий, староста трембовльский; Александр Вишневецкий, староста черкасский, каневский, корсунский, любецкий, лоевский; Ян Кгульский, войский трембовльский; Вацлав Боговитин, хорунжий земли Волынской; Василий Гулевич, войский володимерский. Замечательно, что в договоре не упоминаются полковники, а только гетман, сотники, атаманьё и все рыцарство Войска Запорожского. Во времена Сагайдачного, в официальных бумагах, являются после гетмана уже полковники, а потом сотники и т. д. [20] На это обращаем внимание потому, что в специальных исследованиях о казаках встречаются такие несообразности, как деление казаков на полки уже во времена Батория, да ещё территориальное деление! Нельзя оставить без внимания и того в пятковском листе, что прощение дано казакам не только по их собственным просьбам, но и «по ходатайству многих затных людей». Этим объясняется, что паны тогда ещё боялись окончательно поссориться с казаками и следовали примеру киевского подвоеводия, князя Вороницкого, который не решился поступить согласно с интересами короля Стефана, когда к нему привели убийц королевского посла, и, вероятно, наперёд условился с князем Михаилом Рожинским, как сделать так, чтоб казаки очутились на воле.