Случилось это в самом начале 1934 года. Узнав о нахождении в городе владыки, отец Михаил поспешил приложить все силы к устройству его на новом месте: была найдена квартира на Рувимской улице, где и поселился измученный митрополит. Несмотря на лишения и болезни, он оставался исключительно твёрд и крепок духом. Его день имел один распорядок: подъём, служба перед резным складнем, который уцелел во время всех этапов и пересылок, прогулка или поход на базар за покупками, завтрак и после небольшого отдыха чтение книг. В книгах недостатка не было: их присылали ему родные или одалживали другие ссыльные. Деньги и продовольствие также присылались близкими, поэтому владыка был избавлен от заботы о хлебе насущном.
Приезд митрополита Иосифа подарил отцу Михаилу и его родным огромную духовную радость в виде долгих бесед с владыкой и служб с ним. Вот уж не думалось, что приведётся самому митрополиту сослужить!
Подобные службы были, однако же, редки, так как святитель находился под неусыпным надзором, и проводить тайные богослужения было практически негде. Лишь в одном доме можно было устроить это там семья добрых христиан устроила в подвале крохотную домовую церковь, где могло разместиться лишь несколько человек. Служа в ней, нельзя было отделаться от напряжённого ожидания стука в дверь и окрика чекистов. Всё же подлинным праздником было, когда, согнув свою высокую, не утратившую стати фигуру в эту воистину катакомбную церковь сходил митрополит. Службы его бывали легки и светлы, озарённые высотой духа святителя, величественного обликом и доступного в личном общении.
Очередную, третью по счёту службу наметили на восемнадцатое мая к празднику Вознесения Господня. Крёстная загодя выпекла просфоры, а Михаил подготовил всё к богослужению. В маленьком помещении, все стены которого были увешаны иконами, было светло, как днём, благодаря многочисленным лампадам. Отец, исполнявший обязанности чтеца, раскрыл книги, прокашлялся. Ждали митрополита
И, вот, послышались приглушённые шаги, бесшумно отворилась дверца, и на лестнице, ведущей в подпол, показался старец-святитель, осеняющий своих чад крестным знаменьем.
Говорят, будто ощущение близкой опасности придаёт всякому чувству особенную остроту. Должно быть, поэтому в крохотном подполе, обращённом в церковь, под носом у ГПУ молящееся сердце исполнялось исключительным умилением По окончании службы владыка Иосиф обвёл присутствующих взглядом своих внимательных глаз, скрываемых небольшими очками, и негромко заговорил:
Не ложно слово Господа, обещавшего пребывать с нами до скончания века и сохранять Церковь Свою неодолеваемою вратами ада, то есть и на краю погибели. Да, сейчас мы на краю погибели, и многие, быть может, погибнут; Церковь Христова умалится, быть может, опять до двенадцати и, как в начале своего основания. Ведь не могут не исполниться и такие слова Господа: «Сын Человеческий пришед обрящет ли веру на земли?» Все делается по предведению Господню, люди тут не могут ни прибавить, ни убавить ни на одну йоту. Не желающие погибнуть более застрахованы от гибели, и можно сказать: ад будет только для тех, которые сами желают его. Так эта истина да пребудет прежде всего утешением и подбодрением для унывающих от событий мира сего. Лишение храмов Божиих и подобных прежнему пышных Богослужений с обилием молящихся, блестящими сонмами священнослужителей, ангельски подобным пением хоров и т. п. конечно, печально и жалости достойно, но от нас не отнято внутреннее служение Богу в тихости и умиленности, и сосредоточенности в себе духа. Подобно тому, как известные челюскинцы, лишенные носившего их корабля, не погибли, а сумели создать себе сносную жизнь и на обломках обманчивой плавучей льдины, пока не были вознесены от грозившей поглотить их пучины на крыльях самолетов, так и мы, после жалостного крушения наших духовных кораблей, не должны предаваться панике и терять самообладание и надежду на спасение, а должны спокойно начать приспособляться к новой обстановке и изощряться на все способы, хотя и в менее пышных формах, продолжать свой молитвенный труд служения Господу и наслаждения Им «во псалмах и пениях и песнях духовных», как молились первое время Апостолы и все верующие христиане.
Разве были тогда наши величественные храмы, колокола и пышные службы? И разве отсутствие всего такого мешало возгораться такою любовию к Господу, какой не достигали все последующие века?
А пустынники и пустынницы, добровольно проводившие вдали от храмов Божиих десятки лет, разве не более заслуживают нашей святой зависти, чем живущие среди храмов и пышных Богослужений и при всем том не достигшие такой близости к Богу и наслаждения Им?
Вы, лишенные недавних радостей молитвы в храмах Божиих, помните вы не освобождены от обязанности молитвенно устроять свою жизнь и не лишены возможности этого, помимо возможности иметь около себя постоянных служителей Христовых и пользоваться их духовной поддержкою и окормлением. Вы и без них должны проводить жизнь так, как-бы сами были своими жрецами, закалая свою жизнь в жертву Господу терпением всех скорбей и лишений, непрестанною к Нему молитвою души, памятованием о Нем с любовию и благодарностью за все Его милости и скорби, и радости, и жаждать Его спасения, когда Он пошлет Ангелов Своих восхитить Ваши души от земных горестей и опасностей и на крылах вознести вас к Себе, где не будет «ни болезни, ни печали, ни воздыхания». А до того и для того обзаводитесь все печатными и письменными Богослужебными и молитвенными книгами и «пойте Богу нашему», пойте разумно, как умеете и сколько успеете в молитвах своих молитвенных домов, углов в особо посвященное Ему время, свободное от других забот и трудов.
Богослужебные наши книги неисчерпаемый источник утешений духовных, и кто же не имеет возможности пользоваться ими?
Одна Псалтирь чего стоит: она пронизывает собою, как канва, все другие наши молитвенные книги и песнопения.
Не ослабевайте же, не падайте духом, и благодать Божия с вами.
Аминь. 6
Глава 5. «Мудрость змия»
Целая неделя изоляции, нарушаемой лишь нескончаемым повторением многократно пройденного, немало раздосадовала митрополита Сергия. К чему это новое унижение? Эти указания и угрозы? Словно бы мог он поступить иначе или давал повод им подозревать себя в «неблагонадёжности», словно бы первый раз привелось сотрудничать. Конечно, неделя изоляции это не ссылка, не тюрьма, не пытка голодом и жаждой. Но для чего? Разве не знал он сам, что надлежит говорить этим свалившимся, как снег на голову, репортёрам? Ещё как знал! И куда лучше инструкторов в умении подбирать слова для обоснования требуемой идеи не им с ним тягаться было. Только портили дело своими правками, огрубляли его искусные конструкции.
Глава 5. «Мудрость змия»
Целая неделя изоляции, нарушаемой лишь нескончаемым повторением многократно пройденного, немало раздосадовала митрополита Сергия. К чему это новое унижение? Эти указания и угрозы? Словно бы мог он поступить иначе или давал повод им подозревать себя в «неблагонадёжности», словно бы первый раз привелось сотрудничать. Конечно, неделя изоляции это не ссылка, не тюрьма, не пытка голодом и жаждой. Но для чего? Разве не знал он сам, что надлежит говорить этим свалившимся, как снег на голову, репортёрам? Ещё как знал! И куда лучше инструкторов в умении подбирать слова для обоснования требуемой идеи не им с ним тягаться было. Только портили дело своими правками, огрубляли его искусные конструкции.
А ещё ведь грозили опять. Грозили епископам. Грозили Саше Знал Евгений Александрович, что нет у Сергия, кроме неё, ни единого по-настоящему близкого человека. Да и ему ли не знать? Сам он свою сестру, вместо матери растившей его, теперь лелеял и голубил. И Сергий бы свою Сашу лелеял, но не позволили, отняли её и теперь грозили расстрелять. За что?.. Сколько раз просил отпустить старуху, дать ей в холе и покое дожить свою трудную жизнь. Всё напрасно! Им нужен был заложник для пущей уверенности в нём.
А как бы хорошо было, если бы Саша сейчас рядом была, как когда-то в детстве. Хоть с нею по душам поговорить, отдохнуть Вспомнилось светлым облаком детство. Арзамас, Алексеевский монастырь, где служил отец, бабка Пелагея, нянюшка Анна Васильевна. И Саша Вот, разыгравшись в монастырском саду, он проворно вскарабкивается на забор и заводит звонким голосом песню. И сразу бежит тихая, боязливая Саша, просит робко:
Ванечка, не пой песни, ведь у нас нет мамы.
Но Ваня в ответ распевался зычнее:
У Саши нет мамаши, у меня мамаша Саша.
У Саши нет мамаши, у меня мамаша Саша Эх-эх, как-то теперь она, мамаша Саша? Суждено ли свидеться, обнять её хоть напоследок?
Детство Вани ранёхонько закончилось. Отец отдал его сперва в приходское училище, оттуда в Арзамасское духовное, после окончания которого он поступил в Нижегородскую духовную семинарию. В сущности, никакого выбора у Вани не было. Отец всё решил за него, не дав бойкому и сообразительному мальчику даже погулять-повеселиться, как положено юности.
А юность, между тем, брала своё. И было обидно тратить её в семинарских стенах. И то, что отец всё решил за него, точно за бессловесного и безвольного, также задевало ни на шутку. В этот кризисный период Ваня пристрастился к спиртному. Этот грех в семинарии был весьма распространён, и в товарищах для размыкания тоски недостатка не случалось. Однажды, порядочно перебрав, Ваня, разгорячившись, поспорил с приятелями, что залезет на крест семинарской церкви. Дойдя до неё и смерив высоту каменного здания, он внутренне дрогнул, но бесчестье от проигранного пари показалось куда хуже, чем риск свернуть шею, и Ваня полез. Как удалось ему добраться до купола, он не помнил, помнил лишь тот момент, когда обрёл себя под самым небом, мёртвой хваткой вцепившимся в крест.
Вот, когда душа в пятки ушла, а хмель сошёл, как не бывало! Высота, на которую он взобрался показалась ему ещё выше, чем на самом деле. Представилось, что одно неверное движение и он окажется внизу бездыханным. И дух отойдёт ко Господу во хмелю и безобразии, в кощунстве
Наверное, никогда так горячо не молился Ваня Богу, как в те мгновения. И Бог услышал, простил юноше глупое молодечество.
С того дня Ваня всерьёз призадумался о своём будущем. О себе он знал, что обладает живым и острым умом, отменной памятью и иными талантами, с которыми многое можно сделать. Отец всю жизнь распоряжался им по своей воле, и это было унизительно, но ведь отцовскую волю можно представить и как собственный выбор? Да, именно так! Божий промысел привёл его на нужную стезю, а теперь он, Ваня Страгородский, сам решит свою судьбу всецело посвятит себя Церкви. Его ум и талант, несомненно, помогут ему занять достойное место, на котором сможет он проявить себя, показать, чего стоит.
Окончив семинарию, Иван поступил в Петербургскую духовную академию. К этому времени он уже вывел свою триаду успеха, от которой не отступал: твёрдое знание буквы, лёгкое владение словом и совершенное владение собственными чувствами. Проказы юности были забыты навсегда. Иван научился сохранять полное спокойствие в любом споре. Когда требовалось, он изображал горячность, спорил до крика, но при этом в отличие от оппонента не терял равновесия, приглядывался к нему и нарочно подзадоривал, стараясь довести его мнение до абсурда, оставшись на его фоне образцом мудрости и рассудительности. Приветливость и ровность со всеми, неколебимое спокойствие и мягкость всё это привлекало к Ивану людей, очаровавшихся им с первого же знакомства.