Утром через десять веков - Наташа Денисова 3 стр.

синие туфли задыхались в пыли,
хотелось кричать и плыть
по тоненьким переулкам.
и никому не было жалко
улыбок, жизни, монет.

как будто мир весь на красный свет
решил убежать в будущее.

и стрелки, в часах прыгающие,
остановились на целый год.
и человек  ревущий турбинами самолёт
запрокинул голову.

лето семьдесят восьмого
осталось в городе
незаметным движением руки,
направляющей все шаги

к небу.

за время, пока мы не виделись,
выросли чьи-то дети,
земля нагляделась на солнце,
как нелюбимые друг на друга.

я закрываю глаза и вижу,
как рядом с тобой дышит
бескрайний лес,
как его деревья
врастают в твои сны,
обнимают ветвью.

и через много лет
за тебя заплатят
на переправе реки стикс
все, кто знал и помнил.

а руки океан обжигает солью.
как он глубок.

как твои ресницы
соприкасаются и дрожат.

за время, пока мы не виделись,
я разучилась тебя не ждать.

исчезать медленно-медленно, плавно,
целовать в почерневшие от войн губы.
кораблями уплывать в страны,
где дома по весне студят.
где дома по весне красят
чем-то синим.

и пахнет хвоей.
целовать их за нас обоих.

спи. до августа осталось
много синих ночей
тихих песен, ключей ото всех дверей.

спи. нет на свете полей белей,
цветов тяжелей.
как они пахнут!

спи.

в пустыне несут верблюды на спинах своих тюки.
они придут, отдадут июню звезды, что далеки,
луны, что глубоки, желты,

в странах чужих порты.
спи на перинах большой невы.
где-нибудь далеко, как мы,

небесные ангелы падают в облака.
спи, вот тебе и моя рука.
она как морям река,
как стихотворениям всем строка,
как матросу неведомые берега.
спи. до августа пройдут на земле века.

я думаю, что в детстве
ты был грустным ребенком,

уходил к реке, не спал по ночам.
и только в каком-нибудь
девяносто шестом
ты увидел меня во сне.

я тогда жила в маленьком городе,
где было много огней,
заворожено слушала,
как звучат поезда.

верила: если кого-то ждать 
он обязательно возвратится.
с войны, из другой страны,
из глухой темницы.

не оставляют ведь тех, кто ждет.

если бы время вернуть назад
кажется, теперь совсем ничего нет.

я думаю, что в детстве,
за свинцом век
какого-нибудь памятника
ты видел целый свет.

маятником
мчалась луна от меня к тебе.
а теперь что же?

всего лишь бег
на разных дистанциях,
разных меридианах.

мы не увидимся.
и в оконных рамах
будет молчать зима

я думаю, что в детстве
ты был грустным ребенком,

уходил к реке, не спал по ночам.
и только в каком-нибудь
девяносто шестом
ты увидел меня во сне.

я тогда жила в маленьком городе,
где было много огней,
заворожено слушала,
как звучат поезда.

верила: если кого-то ждать 
он обязательно возвратится.
с войны, из другой страны,
из глухой темницы.

не оставляют ведь тех, кто ждет.

если бы время вернуть назад
кажется, теперь совсем ничего нет.

я думаю, что в детстве,
за свинцом век
какого-нибудь памятника
ты видел целый свет.

маятником
мчалась луна от меня к тебе.
а теперь что же?

всего лишь бег
на разных дистанциях,
разных меридианах.

мы не увидимся.
и в оконных рамах
будет молчать зима

как город нелюбимый
цветёт назло любовям 
так мысли нелюдимы
до шёпота, до воя,
до тоненьких прожилков.
ты жив там? жив там?
жив как?

одёргиваешь плечи.
весна другой не легче,
весна зимы не краше.
мы просто тихо старше
становимся теперь.

и если правда сокол
в моих уснул ладонях,
то кто-нибудь да вспомнит
о том, что нужно вверх.

то кто-нибудь да скажет
о том, что отступление 
не лучший из вариантов,
но большая из потерь.

земных потерь, небесных,
любых потерь, любых.

дактиль-дактиль, амфибрахий
я умру и стану брахманом.
я умру и буду видимым,
осязаемым, материальным,
буду за руку с матерями
по аллеям ходить парковым.
милый-милый и умный паркенсон,
я болеть буду только простудой.

моя смерть придёт слишком траурно,
слишком траурно, чтобы плакать.
бедный-бедный седой трауберг
поперхнётся грогом
 эмоций много.

брахман, брахман  коробка с шоком,
розетка с током.
все слёзы  стоком
в каналах узких, каналах уличных.

я стану памятником сторон сумеречных.

*

ночь наступает тогда,
когда, поворачиваясь на бок,
договорившаяся с мосгорснабом,
вселенная
крадёт наши сны.

*

ночь наступает тогда,
когда, упираясь коленями
в холодные двери вагона,
ты вспоминаешь есенина
и становится больно
от темноты.

*

ночь наступает тогда,
когда маленькими жгутами
тебя связывают с будильничными колоколами
до самого до утра, и
ты боишься, что будет шрам, и
плачешь, и плачешь,
и плачешь.

*
ночь наступает тогда,
когда грустно улыбаешься зеркалу,
говоришь  это не жизнь,
это всего лишь подделка,
жизнь  она случается завтра.

*

ночь наступает тогда,
когда ты врастаешь в землю
возле какого-нибудь дурацкого граффити
и думаешь: как прекрасен мировой океан,
кажется он коснулся солью до самого рукава.

*

ночь наступает тогда,
когда от терпкого запаха чая
кружится голова, и
ты выходишь на балкон подышать воздухом,
и замечаешь, что небо звёздное,
такое звёздное, будто бы
август.

*

ночь наступает тогда,
когда, аккуратно ступнёй касаясь

асфальта,
ты чувствуешь его шершавость.
ты чувствуешь ещё хранящееся тепло
лампы, называемой солнцем.

*

ночь наступает тогда,
когда понимаешь,
что возвращавшийся не вернётся.
не станет прикреплять к твоим блюдцам
узкие кольца
какого-нибудь сатурна.

*

ночь наступает тогда,
когда сплетающий провода
в струны
медленный житель маленького квартала
спускается вниз и рисует на карте
филиалы
венеции.
руки в карманы  греется,
и вспоминает, и вспоминает
сны.

*

ночь наступает тогда, когда
ты понимаешь: вот сердце.
и оно не твоё  чужое.

и в руках у тебя, как жёлудь,
гниёт с каждой осенью.

*

ночь наступает тогда,
когда собираешь горстью ли,
ладонью ли
маленькие души бессонные.
усаживаешь их в кресло напротив.
заводишь, как часы, в пол-оборота,
чтоб говорили четыре случайных слова,
и беседуешь с ними, словно
они роботы.
вот да,

ночь наступает,
когда они замолкают 
завод заканчивается.

у меня в подъезде живёт старик,
он отвечает за качество
темноты.

и вчера он написал мне письмо:
«знаешь, я никогда бы не смог
подумать,
что ночи на самом деле нет.
но это так. это всего лишь цвет,
всего-то лишь разный цвет»

«правда она немножко слишком привязчива».

милый холден,
здесь ничего не происходит.
никто не играет в шашки,
не переворачивает дамки.

небо чувствует себя мёртвым,

никогда не меняет цвет.

я ведь раньше хотела тебя забрать
в этот мир из осколков звезд.

он затерян в такой пустыне,
что и мне туда не пробраться.

на свете всем когда-нибудь исполняется двадцать.
всё, что было, теперь не в счет.

милый холден,
в сердце моём сад.
а ещё есть друг,
он так на тебя похож.
только я не знаю,
смог бы он пережить
исчезновение уток в центральном парке.
весна оставила нас в гримерке,
ушла на сцену: цвести, молчать.

холден, холден,
отчего когда деревья в саду покрывает лед,
обязательно кто-нибудь приходит туда петь?

p. s. дети, которых ты удержал, став взрослыми,
возвращаются к пропасти,
и прыгают вниз.

мир  это только миф,
рассказанный мне тобою,
услышанный белым снегом,

первым соленым снегом.
так тишины корабль
плывет по глазам печальным.

он знает, как мы не тех встречаем,
он знает, как мы не тех ждем.

добрые миротворцы хранят за спиной ружье,
гляди как добрые миротворцы
хранят за спиной ружье.

«мне грустно видеть тебя такой. но это часть тех опасностей, что ждали тебя после ухода из дома. надеюсь, эти небольшие невзгоды помогут тебе жить. научиться жить, чтобы научиться умирать. чем меньше знаешь, тем лучше».

а сейчас смотри.
смотри в одну сторону.
эта часть мира
отторжена и оторвана.
с твоих ладоней на землю выброшена,
в чужих снах вымышлена.

и туги пески заплетают косоньку,
будто все цветы сожжены и скошены,
будто все слова без языка сказаны,
живые истреблены казнями.

и рыдай, рыдай как река полноводная
оттого, что не касается лёд её,
оттого, что всадники лютые
пьют её.
беспокойная анна, успокой меня, успокой.
сотни тысяч голубок
убиты соколом.
сколько мы
в нашем небе
глотаем солнца?
не укрыться
ветрами, тучами,
городами старшими.
страшно нам.

а у нас погода, знаешь, как будто мир
забыл все свои клятвы.
город резко меняет стиль,
торопится, говорит невнятно.

этот дождь так пахнет сиропом мятным,
словно ты человек и сидишь в шкатулке
с дешёвыми разноцветными леденцами.

остановите землю и уходите сами.

а у нас погода, знаешь, разными голосами
говорит о том, что весна продлится
как минимум миллиард лет.

у меня на левой ладони нет
ни одной линии тонкой.
и трамвай дребезжит пожилой эстонкой,
ругается незнакомыми:
мa armastan sind
мa armastan sind!

здесь никто не слеп.
мне тревожно так.

тихо, браге,
на плечах земли засыпает прага.
как печально: всему отведены сроки,
люди из прошлого  это мы.

у времени много места,
в застенках его тюрьмы
плывут корабли, дребезжат трамваи.
мы имени вслух ведь не называли,
не ждали его,
и рыдать  не плакали.

мы жили под глубоким небом,
стеклянными лампами,
мы жгли огни на пути к рассвету.

и только за закрытой книгой
становится ясно:
гензель потерял гретель,
айвенго никого не любил.

все, во что ты когда-то верил  на дне,
превратилось в ил.
и мы, как самоубийцы, стоим у цветных перил
двадцать первого века.

немного смерти. немного любви.
в твоих да снах никогда не случится лето,
в твоих да снах красной ниткой швы
на венах творит лекарь.

и как же крови теперь да ввысь,
и как же крови теперь да по миру?
все были вокруг, ведь были все?
а теперь внутри умерли.

немного смерти. немного любви.
как в старом фильме,
как в старом детстве.
собирай свои вещи и уходи
из этого тихого сердца.

и колыбельные пусть поют
тому, кто там засыпать станет,
тому, кто весь север и кто весь юг
шагами своими изранил.

не возвращается бог в израиль.
не возвращается бог в израиль.

твори свой мир для неприкасаемых,
твори свой мир для неосторожных.
и в самых чёрных зрачках на свете:
не прислоняйтесь к двери и вон с подножек.
и вон с подмостков,
из городов.

game over.
over.

двадцатый век
не находит слов,
чтобы выразить свою нежность.

немного смерти. немного любви.
в твоих да снах никогда не случится лето,
в твоих да снах красной ниткой швы
на венах творит лекарь.