Утром через десять веков - Наташа Денисова 5 стр.

есть такое состояние,
еле заметное, едва уловимое,

когда отпускают пустые гавани
корабли твои;
когда ослабляют браслеты тонкие
объятья крепкие.

однажды все ветки метро
становятся ветками
желтой мимозы,
выброшенной из окна.

и вот вагон, и все люди в нем 
одна натянутая струна.
звенит вокруг
как в открытом космосе.
и мчится поезд твой
сквозь расстояния и времена.
и мчится поезд твой,
и ночью дарит себя снам.
о как не страшно в сумраке темноты?
от первой до последней станции
на небе нет ни одной звезды,
и в море нет ни одной звезды,
и в мире нет ни одной весны.
и больше нет никого.

туман над елисейскими полями
глотает воздух, вечерами кашляет.
вы уплывали в море кораблями
и речи говорили страшные.

о том, что в северной стране,
где ночь белее дня,
король забудет обо мне,
и вы не вспомните меня.

о, горе тем, кто будет с вами
в минуты страшные и злые.
туман над елисейскими полями,
и мы прощаемся впервые.

пока ты меришь шагами чужие комнаты,
вглядываешься в её зрачки: «помнит ли?»,
травишься словами и никотином
пока ты живёшь я косы плету длинные,
забываю, чем отличаются дни.
меня предают подруги,
телефон никогда не звонит,
мой голос грубее и мысли старше.
когда произносят имя, я думаю: это не мне,
а другой наташе
хотят рассказать, как прекрасен мир,
как пробегают по трубам холодные пальцы,
как кто-то уходит, и все говорят: возвращайся.
скорей возвращайся.
всегда возвращайся.

пока ты смотришь, как город к зиме разделся,
как он стоит замёрзший, живой, прозрачный
я трачу деньги, все мысли бездумно трачу.
я становлюсь совершенно ненастоящей.

считаю песни, мелодии,
звуки случайных прикосновений.
и кажется, что не кровь, а вода по венам.

мне так тяжело.
в моей квартире ветер, метели, гром
я ничего никогда не замечу.
как у лермонтова, помнишь,

нищий просил мелочи,
а ему так искренне камень.
я иногда думаю, что же со мной станет
года через два, через целую жизнь?

пока ты боишься заговорить,
как случайный гость,
с высокой женщиной в красном платье,
я, не укладываясь ни в какие сроки,
бегу на край света, на край земли,
чтобы хоть как-то себя согреть
печальным взглядом чужих людей.

скажи мне, где же, ну где мой дом?
в какой озябший, пустой вагон
тебя впустило вчера метро?

когда ты засыпаешь по вечерам,
в моих стихах все персонажи смывают грим
и облачаются в чёрный цвет.

мы  солнечный ветер,
столкнувшийся с гелиопаузой,
пустое пространство, заполненное пазлами,
звук, свыше двухсот децибел.
и кто-то наверное ощущает боль,
но только не мы с тобой.

так этой смелости хватит
ястребов с рук кормить,
однажды свет променять на снег.
и каждый взгляд  это взгляд вглубь,
прикосновение слов к тонкой коже губ.

я никогда не произнесу вслух,
ты никогда не произнесешь вслух.
прах
синих цветов развеют над синим морем.

двумя вселенными, обезумевшими, немыми
мы будем разгадывать эту тайну вечно.
вскрывать мир, пока есть дар речи.

я поздравляю тебя с каждым праздником,
с первым/последним снегом.
с днём, когда родились конан дойль и вагнер.
мой город смотрится бледным на фоне дома,
от этой весны все сойдут с ума.

какой озябший печальный мим
стучится к тебе в запястья.
ты не пускай его, самым нежданным гостем
там буду я.

войти неслышно в пустой вагон,
и прислониться к стеклу. мечтать.
пройдёт два года. сто, восемьсот
таких похожих и разных лет.
меня не станет, но мысли,
но мысли ведь будут жить,
бежать рекою в коридорах земных жил.

ты просыпаешься внезапно:
свой сотый гол
забил бесцеремонным солнцем в твоё окно
тот, о ком ночью всё пел вратарь.
четвёртая справа  моя звезда.

я поздравляю тебя.
самое сложное в мире  ждать.
самое долгое в мире  ждать.

и пахнет рыбьей чешуёй
твой город с чёрными глазами.
мы не увидимся с тобой
как прежде в душном тёмном зале.

мы не увидимся с тобой
продрогшими глухими вечерами,
и время деревянною стрелой
миры насквозь пронзает
мы не увидимся с тобой.

приходите ко мне вечером,
когда небо к земле клонится.
приходите ко мне с вечностью 
может, вы мне тогда запомнитесь.

приносите с собой золото
всех полей со жнивьём скошенным,
и звоните в церковный колокол,
и глядите в глаза коршуном.

вы не будете тогда спрашивать
каждого моего друга,
что сделалось со мной, вашею,
зачем третий день вьюга.

приходите ко мне вечером,
когда небо к земле клонится.
приходите ко мне с вечностью 
может, вы мне тогда запомнитесь.

приносите с собой золото
всех полей со жнивьём скошенным,
и звоните в церковный колокол,
и глядите в глаза коршуном.

вы не будете тогда спрашивать
каждого моего друга,
что сделалось со мной, вашею,
зачем третий день вьюга.

плывёт, расплывается,
укладывается, как красавица,
спать
чернильное пятно на листе бумаги.
год.
мы не виделись с тобой
год.
все друзья скажут одно: смерть.

нет.
нет.

и в моих карманах звенит мелочь,
я осталась такой, как была,
осталась.
ветер беспокоит, тревожит волосы,
осень мешает озёра градусником.

радость моя,
как ты засыпаешь на правом боку земли?
кто целует твою ладонь?

на длинной улице моей так же пекут хлеб,
человек, чьи книги читаю, не жив, но храбр.

а поначалу слово твоё как вопль,
а молчание  слепому гибель.

я никого за тебя не выдам.
пусть наряжаются улицы в белое,

и дома, как преступники беглые,
дрожат за твоей спиной.

когда весь мир обернётся нагой весной,
ты станешь совсем другим.

принцу датскому всё простительно 
не невеста теперь  сирота.
гамлет, гамлет, вы так восхитительно
говорили тогда.

гамлет, гамлет, да ваши речи
мне милее любых речей!
но другой целовали плечи
и гляделися в дно очей.

дайте, дайте мне вашу руку,
будто я ворожея какая.
вижу: смерть нам сулит разлуку.
если вы  значит я умираю.

ты знаешь,
я, наверное, пробовала
все возможные и невозможные лекарства.
но я помню тебя.
и там, в тридевятом царстве,
я бесцельно брожу по улицам,
смотрю длинные-длинные фильмы:
вот плывут по городу вольным стилем,
кто-то оборачивается,
и его движение,
еле заметное прикосновение
к воздуху, холодному и погасшему,
выдает в нем тебя вчерашнего.

у каждого ведь должна быть тайна,
и меня иногда о ней спрашивают.
но как я им расскажу,
что сердце мое вышито
словами, тобою сказанными,
что я человек без кожи,
и самыми нежными,
самыми осторожными
объятьями
можно убивать меня?

я сейчас открою тайну, никому не говори.
когда-нибудь перестанет
свет твои глаза греть.
мир распахнет объятья, к горлу подступит ртуть.
и никого не позвать уже,
кожей не ощутить.

как если вдвое складывают небосвод.

кто же тогда за тобой придёт?

кто опьянит дыханьем горячих звёзд,
плечи укутает шёлком прозрачных зим,
комнаты наполнит запахом чужих стран,
свяжет белый саван широкий снежный?

на этом свете всё, кроме тебя возможно.
птицы засыпают в апрельском воздухе,
реки полноводные мчатся из моих вен,
скрипка умолкает от того, что нет нужных струн.
я бы заполночь не отпускала холодных рук
и, когда перестанет свет твои глаза греть,
на ощупь, не касаясь открытых ран,
как самое дорогое в сердце чужом крадут,
я за тобой приду.
я за тобой приду.

на самом деле кто-то из нас обязательно
снежная королева,
кто-то из этих людей, идущих по белому свету, кай.
и неправда, что душа моя на расстоянии тела
от тебя.
прощай.

как в старом кино актеры учатся нас прощать,
как в старом кино часы переводят в полночь,
никто не ищет себе пристанищ,
уходят грустными в темный последний кадр.
и мы, герои детских забытых игр,
стоим в пустой бесконечной комнате,
слушаем радио на чужих языках.
смотри, как мир прячет лишние карты
в своих рукавах,
смотри как он кормит сытых,
и бьет со спины слабых,
как он никогда не предоставляет выбор.
и вот однажды взрывная волна накрывает север
сердца,
твоего молчаливого сердца.
останавливаются поезда на станциях,
течет река.
это только кажется, что нужно всегда отпускать,
когда просят.

спой о соколах, усмиренных голубем,
о сердцах, лежащих в овраге глыбами,
о несказанном, о невыбранном,
о ветрах на краю земли.
спой мне, мой король, где твои короли,
что оставили тебя у семи дорог
на погибель мгле, на съедение бурям
расскажи о том, что мы никогда не будем,
что мы только сон, вызванный морфином.
а я по небу облаками, линиями
соберу на свете все и за светом все
зеркала.
вот, смотри: кожа моя бела,
вот, смотри: зелены у меня глаза.
и, запястье с плечом связав,
созвездием мерцают родинки.
кем же я, мой король, у тебя украдена?
и в каких краях на бессмертие выменяна?
заклинаю тебя именем моим:
засыпай, засыпай, засыпай.
колыбельные буду шепотом говорить.
я сама не отдам тебя, если придёт смерть
ягодами красными на теле твоём сиять,
заслонять тенью сырой свет.
засыпай, мой король, засыпай навек,
пусть приснится тебе холод моих рук.
океаны громкие
пусть приснятся тебе.

метели падали с высоты,
как будто мир весь и есть зима,
метели падали с высоты,
метели прятали в закрома.

и две хозяйки чужих сердец
да раскраснелись и в дом вбежали.
и две хозяйки чужих сердец:
к огню ладони, на плечи шали.

морозных сумерек тишина
из окон в окна, из окон в сани.
в шелках вы прятались дотемна,
теперь до дому ступайте сами.

знать бы, кому из нас верить.
в моих глазах заключен север,
в твоих глазах заключен юг.

дождь руки, как нежный супруг,
целует.

не произноси моё имя всуе,
не произноси моё имя в клятвах.
пусть все самолёты вернутся обратно,
вагон остановится в третьей ветке.
там, за закрытыми веками,
я смотрю на тебя всегда.
это как мир, из которого не выбраться,
не предать.

это как мир, где все города
построены на моих запястьях.
с прикосновением можно

пропасть в них.
забыть имена/отчества
тех, которые так настойчиво
пытались меня заменить.
солнце выпрыгивает в зенит,
слова из самых печальных книг
бесполезны.

ты как лекарство, для которого нет
болезни.

для которого слаба сердечная мышца.
капиллярами, венами вышит,
еле слышен, едва ощутим.
не произноси моего имени,
не произноси.

и не добраться мне до тебя,
как двадцать лет на метро. пешком 
полжизни.
и сигарет 
тонкою линией опоясывать шар земной.