Утром через десять веков - Наташа Денисова 6 стр.

начинен патронами ангел мой 
со световой скоростью
уворачиваться сумей.

и разговаривать
годами длинными как немым,

а потом просыпаться от холода 
это были совсем не мы.

и ты живешь где-нибудь у реки,
холодная танаэльв1
глядится в твои зрачки.
и тебе много лет,
ты стар как вечный седой сизиф,

и я одергиваю ладонь, задеваю чужой рукав.
под одеялом земных трав

спи, моя радость, спи.

за победу платят всегда дорогой ценой.
если бы вы знали, какие мне снились сны,
как в них засыпал белый-белый снег,
как в них возвращался весёлый чужой сын.

за победу пьют лишь свинец и ртуть,
дрожащими руками несут кипяток ко рту.

я могу из слов сотворить черту,
сделать её взлётной полосой для любого боинга.

на самом деле тайны нет.
человек живёт, а через время становится городом.
вечным римом, холодной венецией голою.

и пусть на свете будут всегда дожди,
и деревья небесной камере как штатив,
и поля белые белого льна.
только бы мне о тебе знать.
только бы мне не сменить адреса,
хладной зиме не отдать тепло.
синие птицы, на проводах сплясав,
воздухом давятся, как стеклом.

и тишина на усталых плечах
греет ладони, зовёт к огню.
столько неба в моих рукавах 
люди взлетают, руки в локтях согнув.

улица пахнет как океан,
пролитый бережно на асфальт.

только бы мне о тебе знать,
только бы мне о тебе знать.

как бабочка из гусеницы
в многоквартирных домах вырастают ясени.
и мы идем, и туманы осени
цветут вслед.

досчитай до четырех: ничего нет.
досчитай до четырех: никого нет.

озябшие озера души твоей сковал лед.
и несколько шагов 
словно шелковый путь:
плывут, плывут караваны моих букв,
на разных языках
говорит закат.

я знаю, мы попрощаемся,
и ты будешь весь век искать
противоядие от чужих слов.

и мы идем,
и неровным швом
за нами бежит время.

и рассыпаются
стихотворения
на сотни сорванных в сыром саду
роз.

«под серпом сочны все травы»

под серпом сочны все травы,
перед смертью объятья крепки.
мой король третьего дня отравлен,
угостите барышню сигареткой.

балеринам летать, не падать.
в этом мире нет левых, правых.
только вот мой король украден.
славы королю, славы.

по хребтам безымянных улиц
я пройду, не страшась расплаты,
каждого встречного поцелую,
каждого назову братом.

и растают снега, растают,
обнажённым полям оставив
только память, земную память.

сотворите меня камнем,
чтоб не чувствовать, как он молит
не оплакивать моё горе.

когда предаешь человека,
вдохновившего тебя на столько мыслей,
потерявшегося в глазах твоих тихих весен
как в полуразрушенном лабиринте

это как стайеру говорит спринтер:
беги без меня длинную-длинную дистанцию.
очень медленно.

когда предаешь человека
акациевыми
вечерами,
несвоевременно,
удаляясь темными переулками и дворами
к точке старта,
точке невозврата,
где самое первое «я очень тебе рада»
звучит совершенно особенно,
где небо наполнено звездами  одинокими рыбами,
и сухое дерево мыслит себя яблоней

когда предаешь человека,
одного, до сотворения мира тобой выбранного,
ветрами, морями тебе вверенного

как можно верить себе?

царства тебе самого прекрасного.
помни меня всегда.
слышишь, взмахнув ресницами,
реки спешат к морям

я как немая птица,
как ослепший от волн маяк,
собираю жемчуг нагих пустынь

и со всех балконов в безумный мир.
закрывая глаза, закрывая,
улетая вниз на ветрах  качелях.

никогда не будет мой свет чёрным.
никогда не будет мой свет кратным
ни одной возможной теперь цифре,
ни одной возможной теперь мысли.

если царств не бывает, если
мы за так умираем в креслах
значит пусто вокруг,

всё пусто.

значит мёртво вокруг. всё мёртво.
и напрасно несёт аорта
то, что было когда-то в сердце,
то, что было когда-то сердцем.

на ладонях весна греется
и согреться никак не может,
и срастается тихо с кожей.
и дрожит.
и дрожит.
дрожит.
каждый нерв в моей памяти жив,
каждый мир в моей памяти жив.

царства тебе самого прекрасного.
срывая несколько тонких жил,
разъединяя голос
и город насторожив,
ты не оглядывайся теперь,
не оглядывайся.

к востоку от гринвича
падают
снега.
обещают мороз 
тридцать.
вяжи варежки:
глядишь, выцветет,
глядишь, выстудит.
пройдёт.
каждая звезда
чернеет
ягодой глёд.
медведица  кашалот,
здесь всё по-другому.
к востоку от гринвича
рыдает айвенго:
 поднимите мне веки,
наполните вены
где, где же моя ревекка,
дочь проклятого народа?

падают

падают

падают

снега.

за таких отдают полцарства,
сжигают дома.
а у меня платье красное,
я чужая мать, чужая жена.

а у меня руки тонкие,
и ладони нежней твоих.
я вечерами соткана
из полей жёлтых и кружевных.

за таких оставляют город
на погибель, седым врагам.

мою любовь называют богом,
тихим богом, охраняющим океан.

за таких отдают полцарства,
сжигают дома.
а у меня платье красное,
я чужая мать, чужая жена.

а у меня руки тонкие,
и ладони нежней твоих.
я вечерами соткана
из полей жёлтых и кружевных.

за таких оставляют город
на погибель, седым врагам.

мою любовь называют богом,
тихим богом, охраняющим океан.

не выстрел, поцелуй в спину.
я уеду, а ты обо мне не вспомнишь.
как прозрачные окна в мчащейся скорой помощи
отражают то, что не будет замечено,
так и голос мой, наполненный вечером,
не услышан тобою, нет.

в парке сидит человек,
голуби едят его хлеб.
август завидует счастью
и вместо хлеба бросает звезды.

если я, оставляя, не возвращаясь,
вытащу из карманов космос,
расставлю на подоконниках сны,
спою тебе песни новой моей страны,
расскажу, как покаты крыши в её городах,
как там был король и он обратился в прах,
как звали его карл
вероятно, тоже разменивался, отпускал
тех, кто всего дороже.

отчего так давно забыты
песни, которые учили нас не сдаваться,
песни, которые ночью на темных станциях
мы пели чужим поездам?

и где-то в затерянных городах,
чьи названия из телеграмм,
в светлых классах
с окнами на южную сторону

до сих пор звучит:
«я так хочу быть с тобой.
и я буду с тобой»,

но телефонные провода оборваны,
и не услышать знакомые голоса.

мы не помним, что там, на земных полюсах
только и снов, что о наших сказках.

на самом краю детства
снег падает на платье ассоль.
и у нее столько храбрости, столько сил.

неважно  высок или низок старт,

на обратной стороне политических карт:
«дальше действовать будем мы».

но отчего все не случается,
где ошибка? с началом какой зимы
мы стали замерзать на теплых ладонях времени?

зачем помимо сердца и имени
нам нужно что-то еще для счастья?

в небе белые флаги,
стучит в запястьях
группа крови.
стучит, стучит.

мы захлебываемся
одним на двоих дыханием.
мы не выбрали этот путь сами.

и маленькие девочки,
перебирающие пластинки холодными руками,
становятся кем-то другим,
не нами.

потому, что настоящее неоценимо
мы сегодня спим и
завтра торги пропускаем.
мы плачем стаями,
смеёмся стаями,
а умираем поодиночке.
мы ставим кавычки
как железные ограждения.
войдите в положение 
мы боимся ветров.

времена наших снов
ограничены.

наши сны закавычены
кем-то,
кто больше боится

представить себе в лицах
приход черноокой смерти.

нас метром железным смерят
для новых платьев.

всего и только.
а стольких, стольких
для гроба мерят.

кровавой мэри

нас

научили,

что кровь 

лишь сок томатных

сухожилий.

всё, что есть на земле,  несказанное.
помнишь как в школьных учебниках:
тираны живут казнями,
солдаты всегда храбры и смелы,
твоя душа прячется только в твоё тело.

я не знаю, кто обманул меня,
как посмел он,
только сердце теперь
пропускает в четыре смены
не взирая на лица, приметы, саны
миллионы людей,
сонмы
ангелов.

ни в одной из глав
нет тебя, нет тебя.
нет.

господи мой, боже,
зеленоглазый бог,
сохрани его ото всех.

на земле, на небе,
в четвертом сне.
если кто-то достанет кнут 
ты спрячь;
если кто-то придёт за ним  уведи прочь.

я не знаю, как мне еще его уберечь.
я так смертна, я так тиха.
я спускаюсь вниз, а солнце летит в луга.

на коленях прошу,
когда время ударит в гонг 
забери его теплыми руками в пустой вагон,
чтобы стал он мальчиком,
белокурым воином в твоем полку.
пусть его никогда не ударят, ему никогда не солгут.

все, что есть на земле,  негасимый свет,
о котором слов не хранит ни один язык.

полярная ночь
горьким соком черники
уходит на дно глубоких зрачков.
и если мы связаны бесконечной нитью,
и если между сердец шов
полярная ночь остывает галькой
у ног ундины, добравшейся к морю, в мир
а ветер настойчив, ему никого не жалко,
он ищет новых странствий и новых стрел.
и трансформаторы засыпают  ток  ноль.
полярная ночь
худым спринтером прибежит за мной.
возьмет в охапку,
отбросит в тысяча девятьсот,
где александр мой ровесник,
где бьётся в судорогах белый сад.
и что сказать ему?
две войны, тёплый август, рсфср,
петроград.
и умирать так не нужно, так больно,
как небо вброд.
зачем всё вышло? разъединяет свет.
асфальты магистрали
прядут, прядут.
полярная ночь
героем без имени оградит
плечей беспокойный твой небосвод.

я влюблена в страну, которой нет.
когда-то в детстве я смотрела, как она спит.
о как берег ее военно-морской флот,
и пламенел у сердца громкого алый флаг

зима жалела, не могла разомкнуть рук,
весна рыдала, был бульвар бел.

но пришел август,
сорвал с петель
двери.

и с тех пор каждый чувствует себя старым.
хемингуэем, сартром.

всё было наоборот:
юрий гагарин умер и улетел.

soviet union, под кожею наших тел
звучат твои песни.

что скрывают эти молчания у телефона?
глаза  синие ирисы,
фотографии крупным планом?

напевы старинные, незнакомые
и в каждом сне твоем словно дома я.

так страшно все забывать.

не хватит марок; река укроет, не принесет
телеграммы из подсознания.

я просыпаюсь от взорванного сердца:
там, далеко, кровь вышла из берегов раны
твоей.
представь: всю оболочку земли стереть,
оставить плавиться в лаве
стебли цветущих роз.

вот так я чувствую себя,
когда думаю, что тебя нет.
если бы я знала, как музыку сотворить из нот 
я бы все равно выбирала слова.
слова.
чтобы каждым дыханием целовать
память твою.

что же делает тот человек,
когда спелой вишней падает магистраль
вдоль стекол его окна?
не сестра ведь и не жена,
шумная, огромная, отрешенная.
летят машины,
вуали черные
перебирает ночь.