Ксеня повзрослела и уже демонстративно вела Зойку в дом и даже усаживала за стол обедать. Мать ее никогда не приглашала и тихо злилась, если та все же оказывалась за столом. Хотя вроде бы и смирилась с их дружбой, по крайней мере внешне. Ксене долго приходилось уговаривать Зойку и даже применять силу.
Не пойду! Сказала не пойду! Отстань! лицо Зойки делалось злым и некрасивым.
Попробуй только не пойди! Я у вас тоже есть не буду. Вот увидишь! Ксеня тоже начинала злиться и уже грубо толкала Зойку в спину.
И та шла, подчиняясь подруге и явно назло ее матери.
Зато дома у Зойки они часто жарили обыкновенную глазунью, предварительно разморозив яйца в теплой воде, и ели на полной свободе. Поэтому, может, Ксеня надолго запомнила вкус глазуньи и еще черничного варенья, которым они щедро намазывали толстые ломти хлеба с маслом. Они не были пай-девочками ни в школе, ни на улице. На переменах вечно носились, как угорелые, по коридорам и лестницам. Школа была трехэтажная, с широкими гранитными лестничными пролетами. Носились, аж ветер в ушах свистел, задевая на пути и детей, и взрослых. Не умели они степенно рука об руку ходить взад-вперед по коридору, как остальные. Редкий день Ксеню не выставляли с урока за дверь за подсказку. Она боролась с собой, даже рот залепляла пластырем, но видеть мучения товарища и не сострадать ему, не пытаться помочь было выше ее сил. Она умудрялась подсказывать даже с последней парты с «камчатки». Еще выгоняли за книги. У Ксени была плохая слуховая память, ей бесполезно было слушать объяснения учителей. Чтобы не терять времени зря, она раскладывала на коленях книгу и читала. Иногда попадалась. Как-то учитель физики, высокий, моложавый мужчина с лобастым лицом, забрал у нее книгу и категорично заявил:
Отдам вашей матери.
Книга была библиотечная, и ее в тот день нужно было вернуть. За дверь Ксеню не выставили, учитель ограничился тем, что реквизировал книгу. К Зойке полетела записка. Прозвенел звонок, и подруга ринулась к учителю. По физике Зойка еле тянула на тройку, этот предмет был для нее тайной за семью печатями. А тут она с умным видом вдруг озадачила физика каким-то вопросом. Он пошел к доске, взял мел Ксеня моментально подкралась к его столу, схватила книгу и была такова.
Иногда на нее нападал вроде бы беспричинный смех. Например, она посылала Зойке стих: Осень настала, холодно стало, птички г перестали клевать. Вон на заборе сорока наср Ну, и погодка, итить твою мать! Или еще чище: На кладбище ветер свищет, 40 градусов мороз. Нищий снял порточки, дрыщет, знать, пробрал его понос. Вдруг раздался треск дубовый: из гробницы встал мертвец. Что ты делаешь, негодный? Обосрал меня, наглец! Нищий долго извинялся, пальцем ж затыкал. А мертвец расхохотался, громко пернул и пропал. Вскоре стих начинал гулять по всему классу, и раздавался гомерический хохот. Иногда срывался урок. На самом деле Ксеня не была злостной хулиганкой, у нее было просто своеобразное воображение. Она могла представить, что у математички вдруг выросли рога на голове или у англичанки хвост. Она так живо это воображала, что не могла удержаться от смеха.
Дудина, выйди из класса!
Я больше не буду
Я сказала: выйди! Ксеня долго выкарабкивалась из-за парты, громко стукала откидной крышкой и, шаркая подошвами валенок, тащилась к двери.
Были проделки и помельче. Подставить ножку идущему к доске, нарисовать мелом крест на чьейто спине, насыпать за воротник пшенки, натереть доску жиром. Любила во время уроков, как мальчишки, играть в «морской бой». Занималась она подделкой и материной подписи. Получив двойку, обычно за поведение, Ксеня прятала дневник. Когда классная проверяла подписи родителей за прошедшую неделю, в дневнике красовалась материна подпись. Мать, в конце концов, увидев двойку, долго разглядывала свою подпись.
Как же так? Двойки же не было
Была, мамочка, была, ты просто не заметила уверяла Ксеня.
Мать недоверчиво перелистывала страницы. На третий раз Ксеня была разоблачена. Ох и досталось ей! И китайские рейтузы не спасли.
Собираясь вечером на улицу, Ксеня тайком прихватывала с собой старый кухонный нож, Зойка тоже. По вечерам в городе девчонкам гулять было небезопасно. Тем более, что во всех кирпичных домах существовали подвалы и чердаки. Преступлений совершалось много, но ни говорить, ни писать было нельзя. Новым правителем Хрущевым, который заменил старые солидные деньги на новые вдвое меньше по размеру и оттого несолидные, было заявлено, что страна живет при развитом социализме, что жить стало лучше, жить стало веселее. Еще он обещал к 80-му году построить коммунизм, хотя никто не знал, что это такое. Выглядел правитель несолидно: лапоть деревенский. Говор был простонародный. Когда поменялись деньги, цены на продукты стали просто смешными. До тех пор, пока люди ни разобрались, что к чему.
Из XXI ВЕКА: Все правители лгали, лгут и будут лгать.
На самом деле жить в Норильске было страшно, гулять тоже. Но они были бы не они, если бы слушались родителей и сидели по домам. Большинство подростков в 14 лет самоутверждаются, и они не были исключением. На вечерние прогулки они брали с собой ножи, их они обычно использовали для безобидных проделок. Обрезали на столбе веревку, на которой сушилось белье: мерзлое, оно падало с хрустящим звуком. Они не думали о злом умысле, им просто нравилось рисковать. Ведь их могли засечь, погнаться Ох и дали бы они деру!..
Могли они нарваться и на шайку хулиганов, мальчишек их возраста. Те тоже искали приключений, рассеивали скуку долгих зимних вечеров. Однажды и нарвались. Правда, их было трое, они с Зойкой провожали домой девчонкуодноклассницу. Несколько мальчишек внезапно появились из-за угла. Окружили их и почти прижали к стене здания. Они изрядно струхнули: лица были незнакомые. Один из них, стоящий напротив Ксени, развязно прогундосил:
А не пощупать ли их? Они уже большенькие
Другой добавил:
А может, в папу-маму поиграем?
А вот та, курносенькая, ничего И губы накрашены. Ай-ай-ай, такая молодая
Они издевались на словах, пока не распуская рук. Ксеня до боли прикусила нижнюю губу, нащупала в кармане нож и сжала рукоятку. «Вот и пригодился», мелькнуло в голове.
Ну, что, поделим пташек? Чур, мне вот эта, с красными губками, высокий, длинноносый парень показал пальцем на Ксеню.
Галка, одноклассница, всхлипнула.
Пожалуйста, мальчики, отпустите Нас родители потеряли Миленькие, пожалуйста
Зойка придвинулась ближе к Ксене. Теперь они стояли плечо к плечу.
А маленькие девочки по ночам не ходят, назидательно сказал коротышка в полупальто и шапке «пирожком», по ночам только гулящие ходят
Ксеня с Зойкой недавно только «зайцами» пробрались в кинотеатр и посмотрели фильм «Гулящая» с Гурченко в главной роли.
Ну, хватит лясы точить. Разбирай! высокий схватил Ксеню за рукав, потянул к себе.
Огненными буквами вспыхнуло в мозгу: «Умри, но не давай поцелуя без любви». Она давно записывала в общую тетрадь мысли-афоризмы. Резко оттолкнув парня, выхватила из кармана нож, занесла над плечом.
Только тронь, заявила она твердо и почти спокойно: страх куда-то улетучился, Я сумею за себя постоять. И за них тоже.
Вид у нее при этом был отчаянный. Парни замешкались, отступили. Высокий сплюнул сквозь зубы.
Скажите «спасибо», что я сегодня добрый. А ну, кыш отсюда!
Они бросились врассыпную. Ксеня и нож уронила. Шайка топала вслед и свистела. С того раза гулять по чужим дворам они с Зойкой воздерживались. Поскольку город был режимный, учащимся гулять можно было только до девяти часов. Както они с Зойкой катались на санках с горы возле бассейна и забыли о времени, еще и спросить было не у кого. Оказалось, что уже полдесятого. Они шли по улице, немного труся, их задержали милиционеры и отвели в участок. Зойка плакала и просила прощенья. Женщина-милиционер записала их данные и грозилась сообщить в школу и родителям. Ксения вела себя дерзко-вызывающе, заявив, что ее мать работает в Окружкоме профсоюзов, и поэтому в школе ей ничего не будет. Но ремня от матери она все же получила.
Город вымирал, когда бушевала черная пурга, ни зги не было видно в двух шагах, а фонари казались еле тлевшими свечками. Хотя о пурге сообщали заранее, некоторые граждане по разным причинам оказывались на улице или, не дай Бог, в тундре. Опасность была смертельная. Когда пурга прекращалась, по городу и тундре ездили крытые машины с милиционерами и собирали трупы замерзших людей.
ИСТОРИЯ ПЕЧЕНИ ТРЕСКИ
Ей было четырнадцать лет, когда она впервые узнала о существовании этих консервов. Банки с яркой желтой этикеткой стояли на полках центрального гастронома плотными рядами и явно не пользовались спросом у жителей Норильска, столицы Заполярья. В восьмом классе Ксеня задумала поставить пьесу «Золушка» к Новому году. Она была режиссером и Золушкой, Зойка играла вредную сварливую мачеху, у нее роль здорово получалась, Принца играла Галька Онисько, похожая фигурой на мальчишку. Костюмы были шикарные, из ДИТРа, мать помогла. Репетировали они у Галки Семеновой дома. Как-то им захотелось есть, и они купили самую дешевую «Печень трески», она оказалась в масле, похожем на рыбий жир, который Ксеня ненавидела. Все ели за милую душу, она есть отказалась.
ИСТОРИЯ ПЕЧЕНИ ТРЕСКИ
Ей было четырнадцать лет, когда она впервые узнала о существовании этих консервов. Банки с яркой желтой этикеткой стояли на полках центрального гастронома плотными рядами и явно не пользовались спросом у жителей Норильска, столицы Заполярья. В восьмом классе Ксеня задумала поставить пьесу «Золушка» к Новому году. Она была режиссером и Золушкой, Зойка играла вредную сварливую мачеху, у нее роль здорово получалась, Принца играла Галька Онисько, похожая фигурой на мальчишку. Костюмы были шикарные, из ДИТРа, мать помогла. Репетировали они у Галки Семеновой дома. Как-то им захотелось есть, и они купили самую дешевую «Печень трески», она оказалась в масле, похожем на рыбий жир, который Ксеня ненавидела. Все ели за милую душу, она есть отказалась.
В Окружкоме профсоюза, куда мать устроилась поближе к дому, была самая большая в городе библиотека, куда с помощью матери Ксеню записали, ей было уже 14 лет. Здесь Ксения отвела душу. Как писал в своей автобиографии Вальтер Скотт, автор «Айвенго»: «Меня швырнуло в этот великий океан чтения без кормчего и без компаса». Тоже произошло и с ней. Особого контроля за ней не было, и семиклассница пристрастилась брать взрослую литературу, открыла для себя зарубежных писателей: Золя, Мопассана, Драйзера, Флобера, Цвейга и многих других. Эти книги почему-то ее мало трогали, казались вымышленными, вроде, так не бывает. Зато книгам советских авторов она верила от всего своего маленького сердца. Особенные рыдания у нее вызвала книга (автор не помнит названия) советского писателя Шолома Алейхема про его детство с погромами. Она не могла понять своим еще не развитым умишком, как такое может быть в таком, например, счастливом детстве, какое было у нее. Во время чтения прорвались воспоминания из детства в Минусинске, где в будках ремонта обуви сидели картавые пожилые мужчины, иногда одноногие (?), а по дворам ходили старьевщики: Берь-еем ста-гое