В лесу обозначился довольно чёткий просвет. А потом перед нами открылась огромная поляна с кирпичными постройками на ней, с высокой железной мачтой, на которой лениво жужжал ветряк для подачи энергии, для накачки воды, всё равно для чего.
Мы понеслись к нему, задыхаясь от радости, смеясь. Вот уже видно горы кирпичей, белые новые штабеля досок под навесом, кладка бетонных плит, ещё каких-то предметов, скопление машин, целый табун техники: грузовая машина, пожарная, фургоны, вагончики, бульдозер, легковой автомобиль, автокран. И за ними светлый кирпичный дом, и стеклянный дом, похожий на большую оранжерею, фундаменты начатых построек, водонапорная башня. Всё было тут, кроме самого главного, что придавало всему неудобный для глаз, неестественный вид. Нигде ни одного человека.
* * *
Про всё остальное потом. Завтра у меня много дел. Вечером снова сяду за дневник и всё напишу.
Тетрадь вторая
Мы ходили от одного строения к другому и ничего не могли понять. Стучали в двери, окна, звали. Никто не выходил. Самое большое здание, правда, было с одним окном и лишь одной дверью, но за прозрачными стенками оранжереи в путанице кустов и грядок тоже никого не видно.
В открытой фрамуге у ската высокой стеклянной крыши вились пчёлы. Дверь заперта, и все двери тут крепко-накрепко заперты: в башне водокачки, в доме, во всех машинах и вагончиках-прицепах, где живут обычно, как я понимаю, строители. Никаких пресловутых ковриков, где могли бы лежать ключи.
Мы поднимались на фундаменты недостроенных зданий по ступеням, вроде крылечек, надеясь увидеть в котлованах рабочих. Но котлованов просто не было. Фундаменты уже накрыты бетонным настилом, и видно, что входы в них запечатаны деревянными щитами под кровельной плёнкой. Вероятно, это входы в подвалы. Вокруг них выложены кладкой намётки-очертания будущих комнат. Мы перешагивали из комнаты в комнату, слегка встревоженные безлюдьем. Как-то уж очень сиротливо маячили посреди «комнат» большие деревянные подмостки для каменщиков.
Груды всяких строительных материалов: плиты, остеклённые рамы в картонной упаковке, дверные блоки, водопроводные трубы, унитазы, балки, мешки с цементом, забитые крепко ящики, банки с масляной краской, штабеля досок, многое другое, наверное, полезное, только негодное для еды – всё это лежало под лёгким навесом из металлических труб и шифера.
Техники, машин оказалось больше, чем виделось поначалу. Они стояли в ангаре, в котором ещё не было стен: крыша на кирпичных столбах и серый бетонный пол. Экскаватор, машина для чистки снега, пожарный автомобиль, машина с длинной платформой, автопогрузчик, небольшой комбайн (если это был именно он), ещё какие-то сельские приспособления вроде косилок и сеялок, могучий автокран, лесовоз, трактор обыкновенный и трактор необыкновенный с большими клещами вперёди, с пилой, выступающей как резак. Рядом, словно собачонки возле слонов, машинки для стрижки газонов. И ящики, ящики, десятка два ящиков. Судя по надписям, они были с моторами, небольшими станками, запасными частями, аккумуляторами, кислотой, маслом для смазки и прочим неувлекательным в эту минуту для нас двоих, измученных, голодных.
В стороне у бетонной площадки тоже под навесом нормальная бензоколонка. Самый верный признак живой цивилизации. Но вокруг не было ни одного человека.
– Значит, совсем недалеко есть какой-нибудь главный большой посёлок. Пойдём искать? – предложил я.
– Не могу… – неуверенно и умоляюще сказала она. – Сторож, наверное, сам придёт.
– От кого сторожить?
– От большого посёлка.
– Хорошо, тогда будем вести себя как жулики. Он выскочит из леса, твой непутёвый сторож, и поймает нас.
– А мы его…
Совесть меня почему-то больше не удерживала. Я дикий человек, озлобленный и голодный. В конце концов, мы вышли из леса и не желаем знать никаких приличий, никаких условностей. Ходите, вяжите нас, хватайте, ведите в милицию, но только появитесь кто-нибудь!
В оранжерею ломиться не стоит. Постройка под ветряком тоже ничего не сулила. Там, конечно, электрика, двигатели, динамо. Большой дом с одним окном – хорошая приманка, но мои инстинкты погнали меня, прежде всего, к водонапорной башне. Там вода.
Мы сумеем расколотить любую дверь. У нас под руками груда могучих инструментов: кувалды, ломики, топоры, лопаты. Но самое незначительное нарушение уголовного кодекса – разбитое стекло…
Я саданул дверь – бесполезно. Рядом, над головой, маленькое в квадрат окошко. Принёс из-под навеса нормальную лесенку-стремянку, встал на неё, слегка надавил стекло, рама подалась. Она была не заперта! Я спрыгнул внутрь каменного прохладного помещения, посмотрел вокруг и диким голосом начал орать, зовя к себе лесную женщину.
Бутылка с фруктовой водой… На табуретке сияла тёмная бутылка с фруктовой водой. С картинкой, с алыми ягодами на ней… Завод безалкогольных напитков. «Рябиновая». Да здравствует «Рябиновая»!
Боясь разбить, я ножичком отсоединил металлическую пробку и дал эту бутылку ей… Мы пили из горлышка, по очереди, взахлёб. Ну почему раньше я никогда не пил такой неповторимой, такой замечательной воды? В каких магазинах её прятали, почему не попадалась она в большом городе, в поездках и странствиях?
– Пожалуйста, пейте «Рябиновую»! Покупайте одну «Рябиновую», – сказал я.
Она смеялась мокрыми счастливыми губами.
Потом я увидел кран. Мы наливали прохладную воду в бутылку и снова пили до изнеможения, до бульканья в груди.
Лесная женщина умылась этой водой, растирая воду по лицу, как бальзам. Через окно-форточку мы вышли на волю. Первая кража состоялась.
Потом, извините нас, люди, мы разбили стёкла, тройные стёкла в доме, в единственном окне. Приставив к нему такую полезную стремянку, проникли в комнату, где были только четыре стула, длинный казённый стол и несгораемый шкафчик в углу. На нём часы. Послушал – тикают, как у меня дома. Двенадцать минут пятого… Мои часы обгоняли эти всего на две минуты! Солнышко не подвело.
Дверь из комнаты тоже оказалась основательно заперта. Стоило бить окно, чтобы оказаться в тупике, в унылой клетушке? Всё на крепких запорах, будто на даче, брошенной, заколоченной до приезда хозяина.
– Подождём тут, – сказал я, – хоть ночевать будем под крышей. Люди сюда придут.
– А завтра?
– Сломаем к чёртовой бабушке все двери…
Остаток дня мы разглядывали чье-то негостеприимное владение. Машины все новенькие, с иголочки – отметил я. Кирпича много, фундаменты ещё для трёх больших строений. Куда же все подевались?
Придут, непременно придут…
Болели ноги. Лапти уже не помогали, их просто не было. Мы нарвали целый ворох лесной травы, постелили её на полу комнаты так, что получился чуть ли не стожок, и вечером, до заката, буквально свалились от усталости.
Она мгновенно уснула, морща во сне обиженно губы. Распущенные волосы тут же переплелись с тонкими зелёными травинками. Ресницы вздрагивали, смахивая травинки-стебли. Как плачет во сне…
Трава пьянила густым ароматом, похожим на что-то съедобное. Хотелось её жевать. Как молоко. Хотя молоко не жуют. Или у неё был привкус отменного знаменитого пива, которое мне подавали в одном славянском городе с немецкими домами, улочками, набережными среди мягких зелёных мини-холмов. Оно, это пиво, до половины под шапкой, в высокой стеклянной баклаге, таяло во рту, как тает привкус лесного сена, как тает свежесть в разбитом окне…
…Я жил в старинной гостинице над рестораном. Ходил обедать, как на маленький торжественный праздник, удивлявший меня уютом, хорошо поставленным радушием и настроением.
Однажды увидел в карточке название таинственного «Монако», попросил подать… Жду. Смотрю, как течёт незнакомая тихая жизнь в хрустальном окне, вдыхаю пиво неторопливыми глотками. За ближним столом угадываю моих соотечественников туристов. У каждого, кроме баклаги с пивом, чашка бульона и жареные шпикачки. Деньги берегут на магазины…
Я жду. В зал величественно вкатывается хромированная сверкающая тележка. По обеим сторонам её два «дипломата» в парадных одеждах, отпущенные, вероятно, из Министерства иностранных дел. За ними в парадном фраке шествует метр. Кажется, ещё мгновенье – заиграют серебряные трубы!
На тележке нечто серебряное, высокое. Шапка Мономаха в серебряной фольге. Туристы замерли. Шествие приближается ко мне. «Дипломаты», кивнув слегка, по-дружески, удаляются. Вельможный мэтр поднимает серебряные ножички, взмахивает ими, как серебряными лучами, разрезая колпак из фольги, распахивает его, торжественно выпуская на волю, томившийся в колпаке невиданный вожделенный аромат. Я вижу на королевском блюде омлет с утопленными дольками горячих мандаринов.
Слышу, как туристы на московском наречии между собой говорят: «Наверное, американец… Или австриец, буржуй…». Слова сказать не могу. С мэтром объясняюсь одними жестами. Убегаю, не доев «Монако».
…Вижу его теперь в этой казённой комнате, заваленной травой, с унылыми стенами. Вижу, пока не проваливаюсь в беспробудный сон, утешая себя надеждой на встречу с людьми, на буханку чёрного хлеба, сухарь, в конце концов, и что-нибудь… Что-нибудь…
* * *
Утром после обхода владений, когда мы снова убедились, как заперты наглухо все двери, я нашёл под навесом в одном из ящиков стамеску и вернулся через окно в комнату. Начать я решил с этого стола. Мне казалось, в нём будет хоть какой-нибудь намёк или ответ на все наши недоумения.
Стамеска помогла мне изувечить, вскрыть один ящик. В нём лежали технические паспорта на радиоприборы, чистые тетради, шариковые ручки, ластики, скрепки, дырокол, что-то ещё знакомое, городское.
В другом ящике, сломанном с большим трудом, я нашёл бумаги, от которых у меня, как пишут в книгах, всё помутилось. Это слишком приблизительное слово к тому, что со мной было. Руки, ноги не слушались. Я лёг в траву, на пол. И не сразу дошло до меня, что среди бумаг лежал ещё и ключ. О нём я подумал, когда пришёл в себя, когда смог отложить расчерченные линейками листы с печатными буквами сверху «Накладная». В линейках прыгали слова:
Колбаса твердокопчёная – 42 кг.
Мясные консервы тушёнка – 2330 банок.
Молоко сгущённое – 1246 банок.
Рыбные консервы «Судак в томате» – 900 банок…
Масло, сыр, мука… и дальше, дальше…
Даже теперь, много дней спустя, чувствую густой, сводящий с ума привкус этих слов.
Потом я встал и почти машинально взял в ящике стола ключ. Особый ключ от несгораемых шкафов. Он подошёл к нашему, вернее к чужому сейфу.
Там я нашёл большие тетради в картонных переплётах и связку разных ключей с прицепленной к ним картонной биркой «дубликаты». В коробке лежали с такими же бирками ключи от машин.
* * *
Любые пещеры Аладдина – пустая шалость, наивное ничто по сравнению с теми сокровищами, которые мы увидели за всеми закрытыми дверями. Это были кладовки, гружённые продуктами, одеждой, обувью, книгами, радиоприборами, в том числе пятью телевизорами, лекарствами, оборудованием для самого разного лечения. Две бормашины, к примеру, солнечные лампы, незнакомые аппараты.
Лестница вела вниз, в подвал. Многое хранилось там или на втором этаже в полутёмных кладовках, куда проникал свет только сквозь узкую стеклянную полоску из прозрачных блоков под самым потолком.
Я включил свет и онемел от обилия того, что можно было жевать. Масло хранилось в морозильниках, сыр и кое-что другое – в холодильных камерах. Банки лежали в картонных коробках… Всюду воздух был пропитан холодильным озоном.
Лишь одна дверь оказалась в этом доме незапертой – в туалет. В нормальный, городской, сверкающий голубым – туалет. С умывальником, с краном, из которого текла вода, зеркалом над ним, откуда глядел на меня мрачный щетинистый худой мужик, небритый, как арестант…
* * *
Мы открыли стамеской две банки тушёнки, жадно хватали мясо руками, хотя потом нашли открывалки, ножи, вилки, посуду, салфетки – ну что там ещё придумано для воспитанных людей?
Мы пили фруктовую холодную воду, жевали печенье с маслом, свежим, сливочным. Если бы я знал раньше, какое фантастическое удовольствие придумано, создано, вложено во все эти жестяные, полированные сверкающие банки!
Простите нас, беспечные хозяева. Мы ждали вас утром, ждали половину дня, ждали, пока ходили по вашим кладовкам, ждали, когда начали стамеской долбить жестянки… надеялись, что вот-вот за нами придут и станут вязать лесных уголовников, отпетых взломщиков. Никто не пришёл: ни днём, ни вечером. Больше у нас не хватило ни мужества, ни сил.
* * *
На другой день мы сами себе устроили королевский завтрак. Умяли по два сырых яйца, не обратив тогда внимания на красные буквы очень сложной дырчатой коробки «для инкубатора». Жевали копчёный припас, хрустели печеньем, снова откупорив бутылки «Рябиновой», тоже не заметив строгой надписи на вложенном листе бумаги «Образцы для сравнения».
Лишь потом я пошёл искать в пещерах Аладдина хоть какое-нибудь мыло и напал не только на «русский лес», «банное», «земляничное», «детское», но и на целые груды зубной пасты, щёток в целлофане. Увидел то, о чём и думать не мог: электрические бритвы, безопасные лезвия в нарядных коробках и станочки для них.
– Ура! – завопил я на весь дом. – Да здравствует мыло.
Она смеялась, глядя, как я размахиваю руками, жонглируя мылом.
– Ну и влетит же тебе! Всё краденое.
Кажется, мы понемногу начали воскресать из первобытного состояния, выходить в люди.
Я нашёл стопы мохнатых новеньких полотенец в той же кладовой, где была такая богатая косметика, нашёл ведро и большой эмалированный таз. Ведро взял себе, а таз торжественно вручил ей.
Мы разделили наши умывальные владения. Мне досталась водонапорная башня. Там я и сотворил себе ту блаженную очистительную прохладную баню, какую никогда не забуду.
Бесполезно было касаться моей щетины электрической бритвой. Я прихватил казённый бритвенный прибор, вложил в него лезвие, намылил себя и начал смахивать лесную, дикую хвою, напевая от наслаждения.
Потом я заливал себя водой, прямо из ведра, казалось, отмывая не телесную грязь, а усталость и горе, тяжкую муку необъяснимой вины за эту земную живую радость.
Вода лилась по каменному полу, я шлёпал по ней босыми пятками, счастливый, мокрый, свежий. Тёр себя полотенцем…
– Ты неузнаваем, – сказала мне лесная неузнаваемая женщина.
– Прошу не заглядываться, ещё понравлюсь.
– Не бойся, ты не в моём вкусе.
– Это не имеет никакого значения, поскольку ты в моём.
– Я думала до сих пор, ты герой, – засмеялась она.
– Кто же я?
– Шалопай.
– Жулик я. Мелкий воришка. Нет, очень крупный рецидивист. Подожди, я украду сандалии. Пару! Две пары сандалий. Хочешь ботинки? Мужские ботинки? Я подарю тебе. Женских там почему-то нет…
Мы отправились изучать остальные здания в непонятном посёлке, обутые, как вполне приличные люди. Какая светлая радость – новые крепкие сандалии на пятках, новые, хоть и чужие, носки.
* * *
В оранжерее летали несколько воробьёв, попавших сюда через приподнятые фрамуги. Тонко зудели пчёлы в нагретом и влажном воздухе среди сплетенья самой разной понятной и непонятной зелени. По тонким пластмассовым трубам всюду капала вода. Я чуть было не придавил серую лягушонку на песчаной дорожке, разглядывая крохотные помидоры, усатую землянику с цветами в сине-зелёных листьях.
Внутри она казалась огромной, лесная оранжерея. В ней росли незнакомые деревца и кустарники. Но про это зелёное богатство – потом, в более спокойную минуту…
– Не могли такое хозяйство бросить надолго, сюда придут, – уверила она.
– По-моему, работает автоматика.
– Ну вот, – обиделась она, будто я виноват, что работает автоматика, – всё равно садовник нужен…