– А вы как хотели бы?
– Кто-то здесь остаться хочет, кто-то в Липов податься, кто-то с купцами до Итиль-реки проехаться был бы непрочь.
– А в ратники ко мне никто не хочет?
– Хотят и в ратники, но только если не пошлешь против своих булгар воевать.
– Ладно, приедешь в Липов после половодья, решим все как надо. – Рыбья Кровь был сама невозмутимость, но про себя ликовал: не только мечом единым хорош его Липов, раз не хотят даже домой уезжать!
Понравилось ему отношение булгар и к его жене. Сначала поедали ее глазами издали, потом, кто посмелей, стали косноязычно спрашивать, нравится ли ей в Южном Булгаре, да какие пляски и песни ей больше по душе, а хороши ли вышивки булгарских жен и наложниц, а какие меха ей приятней всего. Короякская княжна отвечала на все их порой несносные вопросы с поразительной мягкостью и уважительностью. Прислушиваясь к ее беседам, Дарник иногда старался представить на месте Всеславы своих наложниц Черну, Шушу, Зорьку или Саженку и вынужден был признать, что те ни за что бы не справились с таким, казалось бы, совсем незамысловатым делом.
Перед отъездом княжна пожелала взять с собой из Малого Булгара двух молодых вышивальщиц. Те оказались женами булгарских десятских, и Дарник был слегка озадачен: обычно воины переходили с места на место со своими семьями, а так чтобы жены тянули за собой мужей, такого еще не случалось.
– Я сама все улажу, – пообещала княжна, и действительно, двое булгар тут же снарядились в дорогу под веселое подтрунивание своих земляков.
– С первым тебя княжеским почином, княжна, – приветствовал ее успех Корней.
– Боюсь, что вторым почином будет вырвать у тебя язык, – задорно отбрила Всеслава, вызвав смех липовских гридей, не любивших нахального юнца.
Дарник тоже довольно усмехнулся – хлесткие слова всегда нравились ему.
Липов встречал свадебный поезд глухим колокольным звоном.
– Что это? – строго спросил Дарник у выехавшего навстречу ему воеводы-наместника Быстряна.
– Липовцы вечевой колокол повесили, – чуть сконфуженно отвечал тот.
– Почему без спросу?
– Потому и без спросу, что боялись: вдруг ты запретишь.
– А ты куда смотрел?
– Не мог выбрать: либо всех рубить, либо уступить, – со вздохом проговорил Быстрян. – Сказали: во всех княжеских городах вече есть, должно быть и у нас.
Дарнику самоуправство липовчан не понравилось: не рановато ли почувствовали себя столичными жителями? А захочет он перенести свой двор на новое место, перед кем в колокол начнут бить?
Быстрян, старый соратник князя, тридцатитрехлетний кряжистый рус с прядью волос, выглядывающей из-под шапки, смотрел на Всеславу больше с жалостью, чем с любованием, так и читалось в его взгляде: куда ты, девочка, попала, тут всей твоей веселости и конец придет! «Я уже совсем не тот, что раньше, меня даже все князья за своего приняли» – так и хотелось Дарнику огрызнуться ему.
Еще виднелась лишь макушка сторожевой башни, а вдоль дороги уже стояли первые группки липовцев с еловыми и сосновыми ветками в руках. Казалось, сам зеленый лес приветствовал князя с молодой женой. Дарник придирчиво рассматривал праздничные одежды встречающих. Конечно, своим богатством и красочностью они недотягивали до изысканных нарядов Айдара, но мало чем уступали Корояку. Поглядывая на Всеславу, он отмечал, что и она столь же внимательно разглядывает своих новых подданных.
Когда дорога вышла на взгорок, даже у самого князя заняло дух от открывшегося вида. Ровные ряды двухъярусных домов, прямые лучевые и кольцевые проезды, вторая, еще недостроенная посадская стена, знамена хоругвей, мачты лодий в речном затоне, людское многолюдство, срубы домов для перевоза в дальние поселения – все выражало некую скрытую силу и изготовку для еще большего расширения и богатства.
А ведь совсем недавно здесь стояло лишь полсотни тесных дворищ, обнесенных ветхой изгородью, которую арсы не разрешали менять своим данникам-липовцам. Теперь же население города составляло две или три тысячи человек. Надо будет сделать перепись всего Липова, дал себе слово князь.
Высыпавшие за ограду посада горожане сливались для него в одну пеструю голосистую массу, из которой то там, то тут возникали фигуры старых соратников. Промелькнули даже лица Черны и Зорьки, укоризненно кольнув Дарника в сердце. Насколько все же эта праздная толпа отличалась от такого же количества воинов на ратном поле, думал он. Там каждый в молчаливом собранном напряжении, и управляться с ними было все равно что с собственными руками и ногами: знаешь, как и куда выбросить свой кулак или отбить предплечьем кулак противника. Здесь же вместо готовности проявить что-то крепкое, мужское царило тщеславное желание напоказ и громче всех выставить свои чувства, и все эти восторги летели прямо в него, в Дарника.
– Скажи, что княжне нужно немного отдохнуть с дороги, – попросил он Быстряна.
– Вечером будет свадебный пир, а сейчас не напирайте, не напирайте, дайте молодым в себя прийти с дороги! – тотчас же распорядился воевода.
Липов состоял из четырех частей: старого Городца, Войскового Дворища, Посада и Жураньской Слободы. Еще был Островец, которым Дарник гордился больше всего, – низинная левобережная часть Липова, возведенная на заполненных землей деревянных срубах. Вокруг Островца был выкопан ров-рукав Липы для прохода торговых лодий, а основное русло перекрыто железной цепью, что превращало город в полного хозяина реки.
Натянуто улыбаясь направо и налево, Рыбья Кровь с женой и дружиной через Посад направился в Войсковое Дворище. После палат кагана русов собственные хоромы выглядели особенно неказисто – просто вдвое больший, чем у богатых липовцев, дом, и все. Пока Всеслава со своими служанками осваивалась в отведенных ей горницах, Дарник с Быстряном уединились в приемном покое. Воевода-наместник коротко рассказал о происшествиях за месяц княжеского отсутствия. Кроме водружения вечевого колокола, в Липов как в полноправное княжество прибыло сразу два посольства: от хазар из Черного Яра и от сурожских ромеев из Ургана. Дарник даже бровью не повел: ну прибыли и прибыли, давно пора.
Потом был княжеский совет-дума. Едва на лавках расселись войсковые воеводы, староста Городца с подстаростой и тиуны, как дверь приемного покоя открылась и вошла Всеслава. Советники вопросительно посмотрели на князя. Присутствие княгинь на княжеских думах было не редкость, но чтобы вот так сразу?..
Остановившись у дверей, она оглядела всех присутствующих. На дальнем конце стола было достаточно свободного места, но княжна шагнула в сторону мужа. Слева от себя Дарник услышал шум, староста Окула с подстаростой освобождали ей место рядом с князем. Усевшись, Всеслава скромно потупила глаза, мол, собираюсь пока только все внимательно слушать. Дарник чуть усмехнулся – смелость жены ему понравилась.
Обсуждали накопившиеся хозяйские дела, но чувствовалось, что советники смущены присутствием княжны и не решаются говорить с привычной раскованностью, поэтому Рыбья Кровь быстро распустил думу, решив говорить позже с каждым по отдельности.
Свадебный пир в трапезной княжеской гридницы прошел легче и проще, чем он ожидал. Три сотни гостей вели себя сдержанно и достойно лишь в самом начале застолья, а потом хмельные меды и ромейские вина проявили свое обычное коварство, и можно было уже подзывать и говорить с кем угодно, не обращая внимания на общий гул сотен голосов. Это создавало ощущение домашности, некоего собрания родовой общины у теплого зимнего очага, где он, восемнадцатилетний Дарник, являлся главным старостой. Гриди свадебного поезда уже успели рассказать всем, как он вел себя в Айдаре, не забыли и про его ныряния в речной проруби, и гостевание у гребенцев, и это имело среди липовцев большой успех. Выходило, что и без особых битв можно заработать себе дополнительное уважение и почет.
Доволен Рыбья Кровь остался и Всеславой, как она вела себя на пиру: ни от чего ни разу не поморщилась, ничему чрезмерно не возрадовалась и, казалось, совсем не замечала, как все присутствующие прямо или тайно пожирают ее своими взглядами, – словом, в полной мере выказала свое княжеское достоинство. Ночью в опочивальне все было как раньше: объятия, может быть, более жаркие и раскованные, но ее душа и сердце по-прежнему безмолвствовали. Впрочем, Дарник находил в этом уже свои приятные стороны: не надо отвлекаться на несносное нежное воркование, и можно больше говорить с женой только по делу, как с кем-нибудь из воевод. Так и вышло, что после первой своей ночи в княжеском доме они проснулись уже не беспокойными, ищущими верного поведения молодоженами, а успокоенными высокородными супругами, постоянно помнящими, что им нельзя уронить себя в глазах окружающих.
3
Недолгое пребывание в столице каганата и мысли о новой жизни вызвали в молодом князе настоящий зуд преобразовательства, многое хотелось изменить и поменять. Написать законы, заложить новые селища вдоль дорог, установить твердые цены на торжище, внести изменения в собственном войске.
Разговаривая в Айдаре с князьями и воеводами о воинских уложениях, Дарник лишний раз убедился, что придуманный им войсковой состав оказался самым лучшим. Двадцать воинов – ватага, пять ватаг – сотня, пять сотен – хоругвь и четкий порядок замещения убитых и раненых командиров были то, что надо. Не мешала и некоторая сложность при группировании подразделений. Каждая ватага состояла из 6 щитников, 4 лучников, 2 тяжелых конников-катафрактов, 4 легких конников-жураньцев, 3 колесничих-камнеметчиков и вожака с личным оруженосцем-гонцом. Вместе неразрывно держались на поле боя только щитники и лучники, все остальные, покинув на рассвете ватажные палатки, тут же присоединялись к своим собственным подразделениям, чтобы вечером снова вернуться в свою исходную ватагу. Сделано это было, чтобы лишить соперничества воинов между собой по видам войск. Хорошо проявило себя и численное соотношение друг с другом этих пяти видов войск. Правда, не все они порой участвовали в сражениях, но зато в каждой ватаге всегда было за кого волноваться и чьей доблестью гордиться.
Жалованье для гридей было самым больным местом князя. Больше двух лет он каждое утро вставал с одной и той же мыслью: где взять обещанные воинам дирхемы? Иногда даже казалось, что если бы три года назад ему кто-то объяснил, что в военной службе главное – не умение махать мечом, а вот такое изнурительное добывание серебра, – он бы ни за что никуда не двинулся из родной Бежети.
При своем появлении в Липове Дарник опрометчиво пообещал липовцам, что за свою безопасную жизнь они будут ему платить ровно половину того, что платили разбойникам-арсам: по мешку пшеницы и овса с дыма. Тогда все его войско составляли полсотни бойников, и было как-то неловко молодым здоровым парням требовать что-то большее себе на прокорм, тем более что с самих арсов в тот момент уже была получена приличная вира. Каждый новый поход тоже приносил внушительный прибыток, но росло и войско, тут же само пожирая любые доходы. Купцы еще только осваивали дороги и торжища нового княжества, заведенные мастерские пока обслуживали только собственные нужды, заселение пустующих земель шло бойко, но переселенцам в первые год-два даже один несчастный мешок с зерном оторвать от себя было в тягость.
Когда на следующей княжеской думе обсуждали это, впервые слово взяла Всеслава:
– А если взять у купцов в долг?
Князь со своими советниками лишь с улыбками переглянулись ее наивности.
– Уже взято больше, чем можно отдать, – пояснил княжне Быстрян. – Только и делаем, что занимаем, отдаем и снова занимаем. И все с четвертным ростом в год.
– А если я сама одолжу без роста? – простодушно обронила она.
Все присутствующие слегка оцепенели.
– Ты?! – не мог сдержать своего изумления и Дарник.
– У меня в Корояке осталась шкатулка с золотыми динарами и есть еще мое собственное дворище и рыбные ловли, которые можно продать. Ты же говорил, что любишь динары больше, чем дирхемы, – с подковыркой напомнила она мужу.
Еще Дарник уловил в ее словах намек на то, что при всех он постесняется зариться на приданое жены, поэтому отреагировал с нарочитой невозмутимостью:
– Хорошо, завтра напишешь грамоту, и отправим в Корояк гридей за твоим золотом.
И в самом деле на следующий день так и поступил.
Выждав по возвращении для приличия три дня, князь с княгиней занялись и посольскими приемами. Так как первым прибыл хазарский посол, его первым и принимали. Помимо княжеской четы, на переговорах присутствовали Быстрян и дворский тиун ромей Фемел – знаток тысячелетних ромейских государственных хитростей.
Против ожидания, хазарин ни словом не обмолвился о захваченной Дарником прошлым летом пограничной хазарской крепости Турус. Говорил лишь об угрозе степняков-кутригуров, пришедших с востока к Итиль-реке:
– В Черном Яре мы собираем большое войско из гурганцев, булгар, сарнаков, тарначей и бродников, чтобы переправиться на левый берег и нанести упреждающий удар. Тудун Нахум предлагает тебе возглавить это войско.
– Сколько будет войска? – деловито осведомился Дарник, словно ему каждый день поступали подобные предложения.
– Десять или двенадцать тысяч копий.
Такое число впечатляло.
– Как мы переправимся на левый берег?
– С понизовья придут тридцать хазарских лодий. Все купеческие булгарские лодии тоже помогут переправлять воинов и лошадей через Итиль.
– Какая оплата моя и моего войска?
– Пятая часть всей захваченной добычи – войску, и десятая часть – тебе.
– Хороша будет добыча от голодранцев-степняков: подушки с шерстью вместо седел и костяные наконечники стрел! – Дарник настроен был скептически. – Мне войско снарядить казна нужна. Задаток в десять тысяч дирхемов прямо сейчас.
– Этот задаток слишком велик, – возразил посол. – У меня нет с собой столько серебра. Думаю, ты сможешь получить его уже в Черном Яре.
– Сейчас в Липове два торговых каравана, торгующих с Остёром и Черным Яром. Займи дирхемы у них, иначе мое войско пойдет другим путем.
По смуглому лицу хазарина пробежала чуть заметная тень: он понял, что Рыбья Кровь намекает на поход в саму Хазарию.
Ромейский посол из Ургана вел себя иначе: кроме обычных посольских просьб о защите и льготах для ромейских купцов, попросил князя о тайной встрече, на которой посулил две тысячи золотых солидов за новый поход на хазарский Калач. Дарник ничуть не удивился такой сделке – закрыть водный путь по Танаису друг для друга было главной целью соперничества между ромеями и хазарскими иудеями.
– Две тысячи солидов будет стоить только сам поход, – отвечал послу Рыбья Кровь. – Если возьму Калач, заплатите еще пять тысяч, если смогу разорить лишь калачский посад – хватит и двух тысяч.
– Ты же вроде грозился, что сам в походы ходить больше не будешь? – напомнил князю Быстрян после переговоров.
– Я бы не пошел, да жена заставляет, – сокрушенно вздохнул Дарник.
– Вовсе я тебя не заставляю! – обиженно воскликнула Всеслава.
– Это у него шутки такие, – решил поддержать княжну Фемел. – Ни один рус не откажется, когда его в чужие земли воевать позовут. – Для дворского тиуна разделение всех липовцев на словен и русов было просто: рус – это тот же словенин только с мечом.
В маленьком Липове все было на виду, и тайные переговоры в том числе. Поэтому через три дня в княжескую казну легло семь тысяч дирхемов – все, что успел собрать хазарский посол. Днем позже туда же попала и тысяча золотых солидов от урганских ромеев, что соответствовало восьми тысячам дирхемов. Дарник был доволен: наконец-то в его казне не одни лишь мыши бегают. Всеслава удивленно допытывалась: