– И кого из них ты собрался обмануть?
– Обоих, чтобы им не обидно было, – посмеивался Дарник.
– А они потом липовских купцов схватят и будут держать, пока весь долг не отдашь?
– Очень надеюсь, что схватят, а то с каждым годом все меньше и меньше причин для моих походов.
Едва черты летнего похода определились, жизнь в городе сразу сильно оживилась. Всё и вся принялись старательно готовиться к этому главному событию липовской жизни. Отставлены в сторону посторонние развлечения, бодрей пошла любая ежедневная работа, примолкли со своим брюзжанием старики, девушки наполовину утратили свою привлекательность, дети и те стали меньше капризничать. Даже далекие от военных заказов ремесленники пришли в легкое возбуждение, пополняя запасы товаров, которые будут охотно раскупаться щедрыми после удачного похода воинами и их наложницами.
У тех, кто работал на военные припасы, вообще шел дым из ушей. Первые годы, когда хватало самого простого вооружения, уже миновали, сейчас бывалые воины и воеводы требовали всего самого лучшего. Вместо двухгранных наконечников стрел и сулиц хотели трехгранные, простые шишаки дополнялись забралами и бармицами, к палицам, клевцам и кистеням предъявлялись такие же повышенные требования, как к мечам и палашам, железные «орехи» для камнеметов красились в белый цвет, чтобы потом их легче было собирать, остроконечные рогатины и лепестковые копья приобретали все более хищный вид, а доспехи, теряя в весе, становились прочнее. Хватало работы также шорникам и тележникам, портным и сапожникам, кожевникам и бондарям.
Особо попытались отличиться конники-катафракты. Вошедший в один из дней на княжескую думу катафракт был с головы до ног закован в железо, даже на коленях и локтях красовались складывающиеся при сгибании металлические пластины. Дарника интересовало одно: как это железо держит удар стрелой из дальнобойного степного лука. Сотский катафрактов Сечень утверждал, что двойной толщины нагрудник и наспинник свободно выдерживают. Быстрян пренебрежительно высказался о складывающихся пластинах, мол, любой удар мечом или палицей, и они складываться перестанут, а будут только мешать в бою. Другие думные советники помалкивали.
– А что скажет княгиня? – развлечения ради спросил князь у жены.
Все, пряча улыбки, глянули на нее. Скучающая на подобных обсуждениях Всеслава вспыхнула, словно ее застали за предосудительным занятием.
– А он сможет без чужой помощи снять доспехи, а потом надеть? – немного подумав, нашлась она.
– Раздевайся! – приказал Рыбья Кровь катафракту.
Тот, сильно копаясь, принялся раздеваться. В конце концов ему удалось все снять, но, глядя на его возню со шнурками и застежками, всем стало очевидно, что назад все это он самостоятельно надеть не сможет.
– Ты все понял? – холодно бросил Дарник Сеченю.
– Ну они всегда с кем-то в паре друг другу помогут, – стоял тот на своем.
– Это я еще не смотрел, как твой молодец в одиночку на коня влезет, – князь последнее слово оставил за собой.
Когда воеводы выходили из покоя, Рыбья Кровь отчетливо расслышал голос хорунжего пешцев Бортя:
– Ай да княжна!
Удачное вмешательство жены Дарник посчитал за случайность, которая может произойти с каждым самым недалеким человеком. Но буквально на следующий день его еще больше поразила новость, сообщенная Корнеем.
– Узнай, что именно пророчат княжне ее колдунья и звездочет, – попросил он шута как бы между делом.
– Зачем? Я и так знаю. Звездочет предрек ей первый княжеский год очень тяжелым. А если она хорошо проскочит его, то потом будет как сыр в масле кататься. Колдунья, как и положено, намешала ей приворотного зелья.
Рыбья Кровь пренебрежительно хмыкнул.
– Да не для тебя, а для самой Всеславы, – поправил мальчишка. – Чтобы она целый год была засушенной женой. На князя, сказала Нежана, никакие приворотные зелья действовать не могут, поэтому будем действовать на тебя.
Дарник внутренне даже содрогнулся. Какова, однако, Всеслава! Это же надо такое удумать: в самом начале супружеской жизни притушить все свои чувства и живость поведения, чтобы когда-то потом получить все полной чашей! Да и какая вообще потом будет полная чаша, если всем известно, что самые горячие влюбленности всегда со временем охладевают. Через год она проснется со своими пылкими чувствами, а он уж точно от них окончательно избавится. Понятны теперь и ее пожертвование своим приданым, и старательное участие в княжеском управлении. «Ты можешь упрекнуть меня, что я плохая возлюбленная, зато как надежная помощница я выше всех похвал», – вот что значило все ее поведение.
Ну что ж, проверим, какая ты на самом деле засушенная жена, решил князь и в тот же вечер отправился к Зорьке.
– Я уж думала, что ты никогда не придешь, – радостно встретила его наложница.
Она жила в Посаде, в маленьком дворище, с сыном и старой служанкой. От всех других княжеских полюбовниц ее отличала полная непритязательность и редкая уравновешенность. Казалось, что ей совершенно неизвестны обычные женские ухватки, как привлечь и подчинить себе любимого мужчину. Спустя три года Зорька держалась все так же застенчиво и сдержанно, как и в первый день, когда она вместе с двоюродной сестрой Черной отважно покинула свое селище Тростец, чтобы присоединиться к их ватаге вольных бойников и в первый же день стать его наложницей. Позже она, испросив у Дарника разрешение, вышла замуж за его десятского. Потом десятский погиб, и Зорька вернулась под княжеское крыло.
С некоторой оторопью Дарник обнаружил, что у его любимой наложницы синие губы и белесые ресницы, придававшие ей чересчур простоватый и обыденный вид. Раньше ничего подобного он в ней не замечал. Двухлетний сын, игравший в уголке с глиняными лошадками, смотрел на него каким-то совершенно осмысленным взглядом.
Если с дочерьми Шуши и Саженки князь любил повозиться-поиграть, то с сыновьями от Зорьки и Черны вел себя иначе. У них в Бежети отцы никогда не ласкали сыновей лет до пяти – это, считали, притягивает к ребенку несчастья. Когда же малыш начинал уже что-то делать по хозяйству, тогда можно было уже и похвалить, и потрепать по голове. Похоже, как он теперь знал, поступали и князья, забирая пятилеток от наложниц на свое дворище, чтобы воспитать должным образом и хорошо пристроить, когда те вырастут, но до пяти лет они оставались в полном распоряжении матерей.
Зорька суетливо металась по горнице, собирая на стол угощение и выставляя кувшин ромейского вина. Мальчика унесла из дома понятливая служанка.
Это было как возвращение в прежнюю бойникскую жизнь, когда он не имел еще опыта в отношениях с наложницами и считал, что все каким-то образом само сложится и притрется. И вот вроде бы взрослая жизнь наступила, а он все так же не ведает, как распорядиться любящими его женщинами.
– Ты там еще себе нового мужа не присмотрела? – пошутил князь, чтобы избавиться от неловкости.
– Если прикажешь – присмотрю, – сказала она с улыбкой.
– Тебе хватает тех дирхемов, что я даю? Или добавить? – перевел он разговор на другое.
– Я и этих-то не заслужила, – с неожиданным вызовом ответила наложница.
Но разбираться в оттенках женских слов было не в его привычках. Гораздо проще и приятней допить кубок вина и протянуть руки, в которые Зорька послушно впорхнула.
– Ты будешь еще ко мне приходить? – спросила она чуть позже, когда, лежа под одеялом, они приходили в себя после «делов неправедных», как их называл ромей Фемел.
– Конечно. Почему ты об этом спрашиваешь? – заверил Дарник.
– Она же княжна, тебе с ней интересней.
Сколько до этого князь о Всеславе ни думал, он никак не мог определить, что больше всего его в ней привлекает, и вдруг произнесенное Зорькой слово открыло ему: действительно, ему с княжной просто все время интересно, и этот интерес не только не уменьшается, а еще больше возрастает.
– Зато у нас с тобой есть что вспомнить, – почти честно выкрутился он.
– А помнишь, как в лесу было, а потом на лодии? – тут же оживилась Зорька.
Дарник поморщился. Плаванье на лодии, когда они с Быстряном перебили девятерых захвативших их в плен пьяных хлыновцев, вспоминалось им всегда без особого удовольствия. И, запечатлев Зорьке на устах поцелуй благодарности, он поспешил домой.
В княжеской опочивальне горели сразу два подсвечника на десять свечей. Всеслава, лежа в постели, читала свиток о ромейских церемониях, который он ей дал. Увидев входящего мужа, она отложила свиток в сторону и медным наперстком потушила свечи. По повисшему тяжелому молчанию Дарник определил, что про Зорьку ей все уже известно. Поэтому свою одежду и оружие он положил на лавку так, чтобы можно было сразу подхватить их, когда понадобится покидать опочивальню.
Но покидать не пришлось. Всеслава не произнесла ни слова упрека. Потушив последнюю непогашенную свечу, он лег к ней под пуховое одеяло. И снова ничего. Обнял жену за безжизненные плечи и встретил ее застывший глубинный взгляд, казалось, проникающий в него до самого затылка. Поцеловав княжну в лоб, он убрал свои руки и откинулся на спину, злясь на то, как все-таки женщины умеют из-за пустяков вселенское горе устраивать. Долго прислушивался к ее дыханию рядом, но так и не дождался ни слов, ни рыданий.
Получив столь убедительное доказательство, что его жена, несмотря на свою высокородность, состоит из той же плоти и крови, что и остальные женщины, Дарник почувствовал себя значительно свободней, чем прежде. То, что Всеслава может сильно страдать из-за своей ревности, его не слишком беспокоило. Все свое детство он прожил вдвоем с матерью за пределами родового селища. Но каждое лето он неделями ночевал у дяди Ухвата, чтобы вволю играть с двоюродными братьями. Такое гостевание позволяло ему более ярко и свежо впитывать сам уклад жизни селища. Особо его изумляло, почему все женщины изо всех сил держатся за своих мужей, хотя им случается получать от них и побои, и ругань, и насмешливое пренебрежение. Ромей Тимолай из соседней Каменки объяснил любознательному подростку это так:
– Давным-давно, когда люди были еще полуживотными, потеря мужчины означала для женщины верную смерть. Вот и стало их главным законом прилепиться к самому надежному мужчине. В этом их женская слабость и сила.
– А почему сила? – не понимал Дарник.
– Сила, потому что вся их сущность бьет всегда в одну эту точку, чтобы как можно сильней привлечь к себе нужного мужчину. И никакие мужские законы и своеволия не могут этому противостоять. Самые большие грубияны и насильники и те в конце сдаются и привязываются к одной какой-то женщине.
Дарник не возражал, хотя пример собственной матери говорил ему об обратном. На протяжении многих лет Маланка столь успешно добывала для себя и сына дары леса, что потом, слушая у костра рассказы других бойников о себе, Рыбья Кровь даже стыдился того, что за все детство ни одного дня не голодал.
Но мудрость старого Тимолая пошла впрок, и Дарник со временем накрепко усвоил: коль скоро мужчинам суждено выдерживать массу окружающих невзгод, то вполне справедливо, чтобы и женщины время от времени страдали от несбыточности своей единственной жизненной цели.
4
– Можно посмотреть? – спросила Всеслава, указывая на свиток.
Дарник кивнул. Уединившись в приемном покое, он составлял свод письменных законов. Перед ним лежал один из свитков с ромейскими законами, и он то же самое, только с нужными поправками на словенские особенности, переносил в свой пергамент.
Всеслава взяла свиток и внимательно принялась его изучать. Минуту спустя раздался ее тихий смех. Рыбья Кровь сердито обернулся.
– Зря ты все это. – Жена небрежно положила свиток на стол.
– Почему же? – Кровь бросилась ему в лицо.
– Хочешь, чтобы все было как у ромеев, ну и напрасно.
– Я слушаю, – строго потребовал князь, откладывая перо.
– Ты сам себя загоняешь в ловушку, – продолжала она без всякого смущения. – Если все будут знать письменные законы, то их перестанут бояться. Зато страх перед ними перейдет к тебе.
– Это каким же образом?
– Если преступление совершит твой любимый гридь, ты уже ничего не сможешь сделать для него.
– Ну и очень хорошо. Значит, такая будет и у меня, и у него судьба.
– Ты разве забыл свой собственный суд в Корояке? Если бы у моего отца были письменные законы, разве сейчас ты был бы тем, кем стал?
Напоминание было не в бровь, а в глаз, Дарник и сам часто думал о том, как ему повезло, что три года назад князь Роган не казнил его за полдюжины тяжких разбоев.
– Это все? – угрюмо выдавил он.
– Когда все будет заранее определено и записано, что помешает любому смерду совершать преступление, заплатить положенную виру и открыто смеяться над тобой? Ты хорошо со своей петлей на чурбаке придумал, но с письменными законами все перестанут бояться даже этого. Наши князья иногда бывают поумней ромейских базилевсов.
В ее голосе Рыбья Кровь отчетливо услышал скептические интонации князя Рогана. Можно было, конечно, возразить, что никакие письменные законы не мешают базилевсам казнить и миловать по своей прихоти, но это значило бы, что он воспринимает ее слова слишком всерьез.
Упрямства ради он еще два или три раза возвращался к написанию своих законов, потом все же забросил это дело – судить всех по обычаям и по своему собственному чувству справедливости было действительно хоть и труднее, но надежней.
Отличилась Всеслава и при посещении писарской школы. Захотела узнать, чему учатся ученики третьего года обучения. В большой горнице вдоль трех стен тянулись лавки и столы для двадцати учеников. Перед Фемелом на учительском столе лежал список тем из «Стратегикона Маврикия», по которому он на ромейском языке опрашивал учеников. Два года назад Фемел в Корояке уже обучал детей князя Рогана ромейскому языку, поэтому Всеслава, немного послушав, по-свойски тоже захотела что-либо спросить.
– Пускай ответят «О войне против незнакомого народа». Вот тот, – указала она на мальчишку с совершенно белыми волосами.
– Если война ведется против незнакомого народа, – с трудом начал подбирать ромейские слова пятнадцатилетка, которого так и звали: Беляк, – а наше войско испытывает перед ним страх, то не следует стремиться к тому, чтобы сразу вступить с врагом в главное сражение, но нужно постараться, не допуская риска, за день до сражения напасть на какую-то его часть, используя для этого опытных стратиотов.
Белоголовый замолчал. Ответ был неполон.
– А зачем? – строго поинтересовался со своего места Дарник.
– Чтобы ослабить врага, – неуверенно произнес Беляк.
– Чтобы свое войско отбросило страх, – явственно раздался шепот подсказчика.
– Десять розог! – приказал Фемел.
Староста класса с помощником вывели Беляка на середину горницы, перегнули через козлы и намочили розги.
– Нет-нет! Я прошу тебя отменить наказание, – обратилась Всеслава к мужу.
– Ладно, все сели на место, – великодушно уступил ромей.
Позже князь выслушал от жены еще и целую речь по этому поводу:
– Ты запрещаешь пороть своих гридей, чтобы они больше помнили о своем достоинстве и чести. Так почему порешь тех, кто потом станет воеводами твоих дружин? Сам говорил, что тебя мать никогда в детстве не наказывала.
– Не мной этот обычай заведен, не мне и отменять, – недовольно ответил князь.
– А можно я тоже буду на эти занятия ходить? – неожиданно попросила она.
– Ну да и насмотришься на голые зады поротых мальчишек. Лучше я сам дам тебе эти свитки и книги.
– Без учителя будет совсем не то.
– Ну что ж, придет твое золото, нанимай Фемела и учись, – пошутил он.