Знать поддержала.
– Писец, – Дэн вставил, – не виноват, твердит… Прав он. Чати любого может назвать мздоимцем и предать казни, чтоб укрепить власть. Но не твою, царь, власть, а свою. Он казнил тирцев, схваченных на Синае, но, знают, он торговал с ними.
Царь, положив на трон скипетр, прошёл к связанным, павшим ниц.
– Чати, – рек он, – был ли суд честен? Все ли здесь по заслугам?
– Да! Жизнь ноздрям твоим! – Хамуас сгорбился, весь в испарине, и, концом схенти, вытер лоб, кончив: – Все заслужили смерть.
Тощий писец воззвал: – Ложь всё!
Хеопс шагнул к трону. – Верный мой Хамуас, – сказал он. – Верю… Ответь лишь: если средь этих есть невиновный, но мы не знаем, кто, – может быть, всех простить? Разве мы – страшный Суд сорок двух богов для мёртвых, чтобы решать судьбу? Ибо я мог бы сам тогда, выслушав, как сказали, что ты нечестен, тут же казнить тебя. Но – не сужу. Все знают: нет на мне крови. Даже и на войне, быв принцем, не убивал я. О, Друг Единственный, Спутник мой, так ли?
– Истинно! – кланялся из рядов чинов Петефхапи. – Ты, Хор здравствующий, в пекле битвы не подымал меча.
– Если я, – вёл царь, – бог живой, не судил, можно ль вам судить? Мыслишь что, Хамуас, мой чати?
Тот вдруг закашлялся долгим кашлем. Прянув к бассейну, он, склонясь, отвёл лотосы на воде и пил.
– Царь, – вернулся он. – Истинно: ты, бог, видишь всех дальше. Наш обзор – как у слизней. Твой обзор – с высот неба, о, царь вселенной! Мысль твою впишут в свитки для Дома Жизни! Истинно, что никто, уронив в грязь золото, не отринет грязь. Ради золота мы почтим грязь, в кою плевали. Если, царь – честь тебе! – есть средь сих кто невинный, надобно всех простить.
– Мудр он! – вскричал Хеопс, оглядев знать. – И нет мудрей его! Ради даже крупицы золота мы почтим грязь с этой крупицей… Но, Друг, ещё вопрос: если средь десяти безвинный, но мы не знаем, кто, нужно ль всех прощать? Разве хранят плод с гнилью? Он заразит всё. Весь плод выбрасывают из-за гнили даже и малой. И, если в стаде больной вол, разве мы не убьём всё стадо, дабы пресечь заразу? Мыслишь что, Хамуас?
– Я, – томился тот, сгорбившись, – всем скажу, что не я мудр. Ты, царь, мудр, прозорлив, славен, – Ра да хранит тебя! Истинно: как на теле, если мизинец сгнил, удалят его, так средь тысяч писцов будь лживый, он всех испортит; все переймут ложь навыков. Как разбойников, коль поймают, всех казнят, независимо от того, кто хуже, – так и чиновников, заподозренных в преступленьях, надобно всех казнить, не смотря, кто добрей, кто злей… – Он кончил, глаз его бегал.
Хеопс бросил: – Ну, так казни их, помня, ты их казнишь, не я.
Всех обезглавили. И, пока длилась казнь, царь смотрел лишь на канцлера.
Седовласый князь Дэн, единственный без парика, заметил:
– Так ты решил дела, царь, коль можно тебе так зваться? Знай, ты не правишь, только глумишься. Ты об одном и том же решаешь разно; чёрное зовёшь белым, сводишь жизнь к фарсу. Египет наш без царя. Ты в море не только телом. Но и, царь, разум твой – в море грёз. Тебе ближе души, чем дело царства, будто ты бог Осирис. Нужны мы тебе? Едва ли. Так отпусти нас! Решай строй душ с жречеством, ибо ты вместо царства занят лишь душами и гадаешь, кто прав, кто нет. Мы же не знаем ни ка, ни ба; нам глубь невнятна. Нам надо в номы, где люд в смятеньи после строительства Пути Ра, – сияет он в окоёме! Скоро, царь, жди беды.
– Царь! – вышел Джедефра и уронил вдруг мощное своё тело на мрамор пола; и ножны стукнули. – Дай сказать!
Хеопс, сев на трон, взял скипетр в одну руку.
– Дай мне помочь тебе. – Принц встал. – Я на Синае был. Пленил шейхов и захватил агентов, коих казнил ты. Мне тесно в Мемфисе. В Нубии – там раздоры. Дай, о, царь, войско! Я приведу тебе их вождей. Проклятого приведу Бсу! – он крикнул. Схенти на нём, мощном, рослом, выглядел детским, как и парик над бычьей шеей.
Видя, что Хенутсен злится, царь начал: – Сын, да пребудешь здрав… – Он сказал и умолк, задумавшись. И после начал: – Хочешь войска вести? Друг Единственный Петефхапи! Принц воевал с тобой. Может он рать возглавить?
Тронув свой искалеченный в битвах нос, тот хмыкнул: – Лучшие в моей рати там, на Синае, был Небти-Чебти, внук львиц-богинь, и Джедефра, царь, – да сражает урей твой подлых! Можно ему доверить.
Принц ждал в волнении, сжав рукоять меча.
– Слушать! – сказал Хеопс. – Коль в Нубии склоки, пусть принц идёт туда полководцем. Сам, без тебя идёт, Петефхапи. Дать указ назначения принца Командующим войск Юга.
Принц был в восторге.
Царица встала.
Хеопс скрестил крюк и бич. – Выполнен чин ваш, я угодил ему. Был ритуал Кормлений, и обсудили всё. Отбываю я… в море. Здесь мне несносно. Ибо мне кажется, что я с неба. Жил-жил, терпел ваш быт… Больше я не могу.
– Смилуйся! – возгласила знать. – Без царя мы как день без Ра! Страх, царь, в нас! Без царей смуты!
Князь Сехемхет сказал:
– Молчите. Я клянусь Сéбеком Крокодилоподобным, смеете принуждать царя? Ибо волен он не единственно в барке жить близ Ра-Кедита, но вообще уплыть – хоть на Крит, хоть в Азию. Ибо власть его и свет слов с нами всюду, где бы он ни был.
– Верно, брат, – молвил царь. – Скажу матери об особой меж нами дружбе и понимании… – И он встал. – Вам, хатии, серы, семеры, шемсу, маджаи и остальные, я скажу, что мне мил Хамуас. Он – образ Египта всех ваших дел и мыслей. Он есть душа Египта, Ка его, Ба его, его чин, и обряд, и вера. И потому-то понять его душу – значит понять Египет… Моя же душа иная… Я клянусь Ра и Птахом, что не покину барку, пока не увижу чуда, что обернёт Египет, будто плуг землю, чтоб верхнее стало нижним, чёрное – белым; также, чтоб то, что славилось, было б проклято.
– Царь! – взывал с колен Петефхапи. – Чудо? Я покорю весь мир! Крит покорю, Мегиддо! Будет ли чудо?
– Переверни Египет. – Царь зашагал из зала, маджаи следом.
В другом дворце, он, как вошёл в покой, скинул скипетр, красный венец и белый, и отшвырнул бородку, крепившуюся к челюсти. Бритоголовый, в ускх-ожерелье и в царском схенти, он ждал застыв.
Эсмэ приблизилась. И, обнявшись, молчали.
Она заплакала. – Расстаёмся?
– Нет, – возразил он. – Нет… Будем в море до смерти. Ибо, сказал я, к ним вернусь, если увижу чудо, что обернёт Египет, будто плуг землю, чтоб верхнее стало нижним, чёрное – белым, чтоб то, что славилось, было б проклято. Так я сказал им.
Эсмэ прильнула, и анх, крест жизни на её поясе, тронул его, голая её грудь вмялась в чёрную.
– Я постиг, Эсмэ, что Любовь, – вёл он, – рушит законы. Я, полюбя тебя, изменил им. А без законов, Дэн прав, мир рушится. И я в страхе жду Суд богов… О, Эсмэ! Боги ценят иное, чем мы в Египте, или всё то же? судят законом или любовью? Жизнь моя! – молвил он. – Сердце мне говорит: чтó делаю я – зло с виду, а по себе – не зло отнюдь. Нет зла в любви, не может быть. Сердце твердит мне: если любви дать волю, будет иной Египет, – истинный.
– Мне нужна жизнь и ты, – подняла взор женщина. – Жизнь нужна мне, чтоб видеть тебя, любимый!
Дверь вдруг раскрылась всей своей тяжестью чёрного древа на петлях золота. Пятился внутрь маджай с копьём.
– Мёртв, кто здесь без спросу! – крикнул царь.
Ворвавшись, царица стала подле венцов и скипетра на полу.
– Ты их бросил?! Чтобы надеть венцы, льют кровь; род спорит с родом, чтоб воссесть на трон… Бросил Египты?! Власть свою бросил перед ливийкой?! О, ты безумен, царь! Для тебя всё – в Эсмэ?! Смешно! Знать плачет, боги смеются! Не было, чтоб за грудь и лик женщины бросили мир, Хеопс… Да прозреешь! Но не затем я здесь. Да свершится суд над тобой поздней.
Царь выслал маджая.
Царица стыла, блистая древней красой династий и царской крови; вспыхивали браслеты и диадема на парике её в свете ламп.
– Ты смел, – она шла к Эсмэ, говоря царю, – дать власть Джедефре? сыну блудницы, которая здесь с тобой и рада, что рушит Мемфис?! Если ты бросил нас – дай жить, а не в страхе ждать смерти! Ибо он прибирает власть, лезет, где власть и сила. Что ты не дал пост Хефрену, коего ценишь меньше, хоть он наследник? Я родила сынов и желаю, чтоб твой Джедефра не прибыл с ратью, пока ты плаваешь, и не казнил их… Что он не просится в казначеи или в строители? Ищет крови? Он стал мастак рубить! Рать синайская его знает и за него горой; а теперь и рать в Нубии отдаёшь ему?! Он воюет, ты – нет. Он в выигрыше, ведь солдат живёт битвой. Войску милей Джедефра. Он рвётся к войнам! Ты кормишь льва, он нас пожрёт всех! В нём кровь ливийцев, вечных разбойников! Мы живём здесь в Египтах – они же приплыли с Крита и они грабят нас, нападая на наши общины! Ты ведь, царь, и Эсмэ взял, чтоб усмирить их пыл, помнишь? Она заложница!
– Не знаешь истины, – произнёс Хеопс, пройдя к ложу. – Судишь по виду, а не по сердцу… – И он вдруг сел. – Знала б ты, Хенутсен, что делаешь, Ка и Ба твои содрогнулись бы… Сказано: кто знает путь Ра? кто знает тайное?
Хенутсен подняла с пола красный венец. – Я тебе дала это, я! Я кровь Египта, мать его. Я сестра твоя, царь, супруга. Я берегу Династию! Отмени указ о Джедефре, чтоб не увидеть Мемфис в руинах, а Нил кровавым.
С венцом она вышла.
– Бежим, Эсмэ! – шептал Хеопс. – К морю, к Великой Зелени!
Утром Джедефра шёл в Дом Войны. Царь, сказали, отбыл в Ра-Кедит, куда вслед за ним влекли барку. С царём – и Эсмэ, мать принца. Он не хотел встреч с матерью. С ней он встречался разве глазами с тех пор, как она в море. Он хотел, чтобы мать его стала вдруг – Хенутсен, царица, а не наложница, дочь какого-то вождя в Ливии. Он тогда бы имел права на престол, тем паче Хефрен с Бауфрой, два принца крови, сравниться с ним не могли ни силой, ни даром воина… Нынче всё изменилось: он будет лично вести войну. В Нубии он покажет, что может больше, чем принцы крови!
– О, знатный! – догнал гонец. – Папирус! будешь ты славен!
Джедефра под пальмой дворцовой рощи читал волнуясь, думая, что вручён указ назначенья.
Вдруг руки обвисли, папирус выпал. Не слыша птиц, не видя вставшего выше крыш солнца, он скрылся в покой свой; вечером сел в портшез, сняв с себя украшенья и схенти сменив на ветхий.
Он долго ехал, вышел в предместьях, огромный, с шарами мышц в теле, в воинском парике. Ра падал, крася всё красным. Принц прошёл к лавкам, где торговались шлюхи, спорила пьянь и из пустынь дул ветер. Откинув полог, вошёл в харчевню, в шум её. В сумраке пили простолюдины, переговариваясь, кидая на пол объедки. Принц, выбрав место, вышиб оттуда пьяниц. Страшного негра, кем он казался, все обходили, в том числе и разносчицы-девки. Он в них швырнул кувшин. Девки взвизгнули. Поднялась тройка, – судя по виду и по рубцам, солдат, – пошла к нему.
– Ты, нубийский пёс!! Небти-Чебти клянусь – затухни! Не обижай дев. Жрать иди к свиньям в хлев! Здесь египтяне, а не какие-то…
Вдруг один пригляделся. – Царский сын… Да простишь нас! Ты в бедном виде! Не подымай меч гнева!
Это были солдаты, с коими он на Синае дрался под предводительством Петефхапи против номадов.
– Смолкните, – он велел. – Не знают пусть, кто я… О, ты, вертлявая! – крикнул он. – Пива на всех и хлеба!
Только всё принесли, он выпил – целый кувшин. Взял лук, головку, и стал жевать её, глядя в землю. Тройка пила робея, чуя, что он расстроен.
– Гусь где? – бросил он.
– Заказывал? – девка вскинулась. – Я не помню.
– Быстро! Или не соберёшь костей!
Подбежав, девка шлёпнула на подставку печёного с луком гуся.
– Тварь, ты откуда? – спрашивали солдаты, гладя её. – Ливийка? Славно! Хочешь египетских огурцов штук пять? Сядь к нам! Мы вас, ливиек…
Принц стукнул вдруг по подставке, и та взлетела. Он хмурился.
Старший толкнул товарищей, позабывших, кто мать Джедефры. – Мы, принц, как вот пришли с тобой – помнишь? – и с Петефхапи, так посейчас здесь. Сторожим Мемфис, как приказали. Ждём, на Синай пошлют…
Досказать нé дали. Вскинув полог, ввалилась банда с палками и ножами, с замотанными в рвань лицами. Девки отпрянули, пьянь стихла.
– Вы! – гаркнул разбойник. – Еду, посуду, кольца, у кого есть, схенти! Или, клянусь, всем смерть вам!
Вырвав подставку из-под печёного с луком гуся, принц кинулся с ней на банду. Бил молча, страшно. Солдаты способствовали мечами. Вскоре бандиты корчились средь разбитых и опрокинутых чашек. Их выволокли наружу. Скрылись и посетители. Принц с солдатами продолжал пить к радости азиата-владельца. Девки им угождали.
– О, вы, могучие! За спасение от нас пиво!
– Честь! – горланили воины.
Пьяный и весь в крови, принц пил, когда на пороге вырос семит, судя по мантии и тюрбану. Он, оглядевшись, внёс свою тучность, вслед – слуги… Верно, торговец, каких было вдоволь в Мемфисе: тирец, сидонец либо же из Мегиддо. Принц вспухал яростью, видя в каждом врага. Сжав кулак, он готов был сорваться и сокрушить купца. Тот приблизился. Это был Сехемхет.
– Жизнь вам! – бросил фаюмец, сев на подставленный табурет. Он кинул солдатам камень, кажется, лазурит. – Уйдите, дайте побыть одним.
Воины отошли и пили да гоготали с девками. Слуги князя стали у входа, чтоб не впускать гостей.
– Ты, принц, в притоне, где впору черни?
– Сам здесь как вор, номарх, – бросил принц, глядя в узкие глазки тучного гостя, брата царя по матери, значит, своего дяди. – Переоделся под азиата. Трусишь? Боишься? Меня? Иль ещё кого? Выпей.
– Лучше вина, – поднял князь руку, и, подлетев, служка дал ему чашу. – Жизненно. Мы сидим с тобой здесь и пьём, дела в государстве плохи.
– Да. Оттого, что кто может, тот не у власти, – буркнул принц.
– Прав ты… – Сехемхет отпил. – Прав, клянусь Сéбеком. Но теперь ты командуешь Югом, как и сказал царь, – будет он невредим, мой брат! Выкажешь доблесть…
Джедефра взял гуся и разорвал его.
– Дойдёшь до истоков Нила и покоришь всю Нубию, – вёл номарх, не спуская глаз с принца.
– Глумишься? Знает, знает весь Город: царь вчера дал указ, нынче взял его, отменил… Нельзя так, клянусь… – Из-под солдатского парика принца тёк пот, он пальцами раздавил кружку, сколки попали в князя.
– Стало быть, – выдавил Сехемхет, отряхиваясь, – жизнь – Хаос. В нём всё возможно. Может – быть как со мною, друг мой. Снофру сверг Хýни, кто был отец мой. Я потерял престол. Вместо царя я – князь царской милостью, да и то потому что царю я брат… В накладе мы. Мне не бывать царём, и тебе не быть. Мне не быть, хоть заслуживаю по крови. Но и тебе не быть, хоть заслуживаешь по силе и по уму, племянник.
Джедефра вздрогнул, впервые князь указал их родственность. Смех солдат, визг девок, коих солдаты жали, шум с улиц – он ничего не слышал, кроме слов дяди. Он напряжён был.
– Как бы царь – мир ему – ни ценил тебя, если ценит, как бы силён ты ни был, сколько бы ни имел побед, – больше, чем Петефхапи, – вёл номарх ровно, – ты не получишь власть. Хенутсен не даст, Хамуас не даст, чин страны не даст. Ты бастард, мать – ливийка, вот как те шлюхи, – ткнул номарх себе за спину, видя, что принц мрачнеет. – Ей, Эсмэ, повезло, что, наложница, приглянулась и царь избрал её… Но и тебе везёт, друг мой: ты царский сын… Хоть, жаль, не принц крови. Кончишь ты жизнь командующим войск Юга или номархом где-нибудь у порогов Нила. Будешь там похоронен, будет на погребальном камне, что здесь Джедефра, сын царя от ливийки, начальник войска или же крепостей…
Князь смолк.
Принц пил пиво, не отзываясь.
– Но это в лучшем случае. В худшем, – отпил князь вновь вина, сняв тюрбан и явив бритую гладко голову. – В худшем случае женщины живут дольше. Царь – будет здрав – умрёт. Хефрен сядет в Мемфисе на престол; мать его выставит вас с Эсмэ в Ливию, где отец её и твой дед, вождь племени, к той поре будет мёртв, где будете вы чужими.
– Дальше что? – произнёс принц.
Сехемхет хмыкнул. – Но, друг мой, жизнь – точно Хаос. В нём всё бывает. Вдруг тебе быть царём?
– Тебе, – встрял Джедефра. – Я полукровка. Ты – отпрыск Третьей Династии.
– Стар я, – сказал номарх обернувшись, и его люди вышвырнули лезших в харчевню пьяниц. – Прочь их, доносчиков, друг мой… Стар я, как и сказал, – продолжил он. – Да и Фаюм – как царство. Ном сей велик, богат. Бубны Фаюма будут бить вечно. Что мне ваш Мемфис? Но мне не нравится, что Хеопс – жизнь ему – слушает Хамуаса и посылает ко мне в рать Сéнмута.
– Сéнмут туп… Но прижмёт вас, – буркнул принц. – Я его знаю: учились в военной школе.
– Как повидать его?
– Сéнмут здесь пока, в Мемфисе, был на Синае с нами. Туп, говорю, но храбр. Родственник Хамуасу дальний, жил в захолустье. Я скажу, если нужно, и он придёт, тот Сéнмут; хочет чинов и славы. Здесь он, в гостином дворе у Нила.
– Шли за ним. Я ж скажу… – вёл князь, пока принц, кликнув солдат, приказывал. – Хаос, друг мой, сложился к нашей с тобою пользе. Если сим не воспользоваться, ни тебя, ни меня не сочтут людьми, сочтут глупыми. Лев охотится, выбрав место и миг… Миг же, друг мой, таков, – огляделся князь, – что подобного ждать сто лет иль тысячу. Царь с Эсмэ в море; люд зол, что строил, оторванный от полей, Путь Ра; знать ропщет из-за поборов; правит царица и Хамуас.