– И там то же самое?
– Почти. Выступления в Шуи были спровоцированы газетной статьей. Обвинения те же, что и в других местах.
– И никакой зацепки? Оставьте, Аргнист, я слишком хорошо вас знаю. Выкладывайте.
– Видите ли, мессир, в статье утверждалось, что епископ Словинский отказался засвидетельствовать богоданность наших с вами способностей.
– Вы обращались в канцелярию Святого престола?
– Конечно. И вот что интересно. В канцелярии мне сообщили, что им вообще ничего не известно о происходящем.
– Понятно. Это, конечно, намек. Наивно считать, что мы не знаем о папской разведке…Кстати, а как тот слуга в коридоре, который сейчас протирает ручку двери моего кабинета?
– Он слышит разговоры о погоде.
Академик скупо улыбнулся.
– Платите Папе его же монетой?
– Стараюсь, мессир.
Хорошо… итак, что у нас есть… В Гоэр-Лате жители столицы поджигают дома волшебников. Причина – некий неизвестный ранее алхимик Ренелиус и его измышления. Кстати, это идея Ренелиуса о краже лет жизни?
– Нет, источник установить не удалось…
– Не удалось? Вам, Аргнист?… Хорошо, оставим. Таким образом, большая часть магов Гоэр-Лата была вынуждена покинуть страну. В Ганде по тем же причинам базарная толпа чуть не растерзала Сагаата. Честно говоря, мне он всегда казался слишком импульсивным. Он ведь из клана Дальнодействия?
– Да, мессир.
– И он сжег чуть ли не полбазара… Замечательно. В итоге волшебники выдворены за пределы столицы, и я лично едва уговорил шаха не изгонять их из страны.
Теперь бегство наших людей с Волчьего острова… Как вы считаете, Аргнист, что объединяет все эти события?
– Э-э… спланированность и практически полная одновременность событий. И кроме того, нарочитая вздорность обвинений.
– А главное?
– А главное, мессир академик, что Мировая церковь утверждает, будто она не замешана ни в одном из этих эксцессов.
– Я согласен с вашим анализом. И к какому выводу вы пришли?
– Что епископ Пардский, которого мы имели честь принимать две недели назад, совсем не так прост, как нам представлялось.
– Нет, Аргнист. Просто теперь мы можем с уверенностью назвать имя того человека.
Ментор клана Прорицателей внимательно смотрел в глаза академику. Академик был серьезен и суров. Таким Аргнист не видел его никогда. И даже без магического предвидения он знал будущее. Как бы ни хотелось ему это будущее не знать.
7
Академик шел по главному коридору дворца Святого престола. Папа сполна отыгрался за унижение своего посланца. Академика два дня продержали в ожидании аудиенции; не позволили взять свиту. Более того, ему деликатно намекнули, что посох волшебника в Святом престоле более чем не уместен.
Приняв все эти каверзы с подлинным стоицизмом, академик дождался назначенного часа и теперь, пользуясь случаем, осматривался. Меж окон белокаменного, украшенного изысканной лепниной, коридора шли бюсты всех пап мира, начиная с Иннокентия III и заканчивая ныне здравствующим Урбаном V. Напротив каждого бюста находилась замурованная дверь. Согласно традиции, каждый папа имел собственную официальную приемную, путь к которой с веками делался все длиннее, что служило причиной постоянной головной боли придворных архитекторов. В самом конце коридора находилась единственная незамурованная дверь. Монах в фиолетовой рясе, ни словом не обмолвившийся со своим именитым спутником, сделал академику знак обождать и скрылся за дверью. Академик усмехнулся – история явно повторялась. Монах распахнул дверь, поклонился, сложив руки на груди, и, шаркая подошвами деревянных сандалий, удалился. Волшебник вошел.
– Закройте, пожалуйста, дверь.
Академик подчинился. Обернувшись, он впервые увидел Папу вблизи. На вид Урбану V было около шестидесяти. Он сидел в белом кресле с высокой спинкой, обессиленно прислонившись к нему спиной. Его волевое, красиво очерченное лицо казалось нарисованным свободными смелыми мазками. Вокруг рта – глубокие упрямые складки. Взгляд пронзительных синих глаз открыт и благороден. Светлые волосы коротко острижены. Состояние Папы выдавали только бисеринки пота, выступившие на лбу и пульсирующая на виске синяя жилка. Ухоженные белые руки покоились на столе красного дерева. Там же лежало несколько бумаг, придавленных массивным пресс-папье в форме собора, бронзовый колокольчик с ручкой, хрустальный графин с водой и богато инкрустированный кубок. Академик сдержанно поклонился и едва только открыл рот, как заметил изменившееся выражение глаз папы Урбана. Он молчал. Академик коротко кивнул и, сцепив руки перед лицом, прошептал несколько слов. Затем он резко развел в стороны кисти, растопырив пальцы. Едва заметное сияние выскользнуло из его рук, расширилось, надежно заполняя собой каждую щель, каждую трещинку, каждое незаметное отверстие стен, потолка, пола.
– Эффектно, – хрипло заметил Папа. – Но слишком театрально.
– Вы прекрасно осведомлены, Ваше Святейшество. – Академик любезно улыбнулся, готовя следующий комплимент, но Папа остановил его нетерпеливым движением руки.
– Бросьте, – он как будто выплевывал слова, – почему вы не откликнулись на мою просьбу?
Только теперь академик считал ауру Папы. Очевидно, лицо его выдало.
– Три недели. Если вас это интересует, мне осталось три недели.
Академик судорожно сглотнул и не нашелся что сказать. Папа смотрел ему прямо в глаза, и волшебник чувствовал могучую духовную силу, запертую в этом обреченном теле.
– Вы не ответили. – Чувствовалось, что слова даются Урбану с трудом, но ни жестом, ни стоном он не выдал той муки, которую терпел. – Я жду.
– Ваше Святейшество… Если это не противоречит вашим убеждениям, я… мог бы снять вашу боль, тогда вам будет легче говорить и…
– Хорошо. Но это не ответ.
Академик коротко кивнул, сосредоточился.
– Понимаете, отключить ваши ощущения было бы не так сложно. – Как опытный лекарь, волшебник сопровождал свои манипуляции объяснением. Его руки плавно чертили в воздухе какие-то непонятные, но странно притягательные для взгляда символы. Воздух под его руками тихо шипел, в нем посверкивали чуть заметные искорки. – Но тогда у вас притупится восприятие, а этого мы с вами допустить не можем… Поэтому приходится применять более тонкие воздействия, которые действуют избирательно… Нет-нет, пока молчите. Вы собьете рисунок… – поспешно воскликнул он, заметив, что Папа открыл рот. Урбан недоуменно приподнял брови, но промолчал.
– Вот… остались буквально последние штрихи… Кстати, вот эти искры, которые вы сейчас видите, уже не на зрителя. Мне приходится задействовать довольно большое количество силы, это и порождает разряды… А в первый раз, каюсь, действительно, можно было обойтись без эффектов… Вот и все. – Академик удовлетворенно отступил на шаг, держа руки перед собой и глядя на Папу с тем выражением, какое бывает у художника, только что завершившего полотно.
– Благодарю вас, мессир академик. Вы действительно мастер. – Папа осторожно покрутил головой, потряс ею. К его щекам медленно приливал румянец. – Так что же помешало вам раньше? Кстати, можете садиться. Вот кресло.
– Благодарю, Ваше Святейшество.
Тем не менее академик не сел, а, заложив руки за спину, задумчиво прошелся по кабинету. Урбан ждал.
– Видите ли, ваше святейшество. Короли, шахи – все вершители судеб этого мира рано или поздно умирают. И все они… Точнее скажем, большинство жаждут продления жизни. И требуют его от нас. Если бы мы дали его им, того же захотели бы и вельможи… и так далее, но…
– Мессир, вы отнимаете мое время и истощаете мое терпение. Меня не интересуют шахи и короли. Почему вы не подчинились мне?
– Я понимаю ваше состояние, Ваше Святейшество, но с каких это пор академик Университета должен подчиняться Святому престолу?
– С этого дня.
– И по какому же праву?
– По праву силы.
Академик остановился, удивленно посмотрел на распластанного в кресле Папу и, сев в кресло, закинул ногу на ногу.
– Силы? – вкрадчиво осведомился он. – Вы угрожаете мне, главе волшебников этого мира, силой?… И какая же армия, позвольте узнать, пойдет в бой против Университета волшебства?
Папа жестко усмехнулся. В отличие от волшебника, ему было нечего терять, и он был уверен, что академик это знает. Он чувствовал, что изумление и спокойствие академика – это игра. Он тоже вел игру и был уверен в победе.
– Вы правы, мессир Дерпент, угрожать волшебникам войной… Horrible dictu[9]. Ужас Майнхельмской битвы не забыт… и никогда не будет забыт. Но есть другие пути.
Академик округлил глаза, подался вперед.
– Мне бы очень хотелось знать какие.
– Бросьте ломать комедию! – резко бросил Урбан. – Вы слишком много себе позволяете. Известно ли вам, что шах разрешил волшебникам остаться в Ганде только потому, что я так захотел?
Академик медленно кивнул.
– Что это я велел редактору шуиской газеты напечатать статью, изгнавшую ваших людей из Шуи?
– Я догадывался об этом, Ваше Святейшество.
– Вы умный человек, мессир академик. Да, я не могу разбить вас в битве – это невозможно. Но в моих силах запереть вас на вашем островке. Я могу сделать так, что все люди, во всех странах мира будут произносить слово «маг» со страхом и омерзением. Кто вы будете тогда, вечный повелитель Университета, всесильный владыка карликового острова? – Папа, хватая ртом воздух, откинулся на спинку кресла, его руки судорожно вцепились в подлокотники. Академик молчал, положив подбородок на сцепленные руки. Не поднимая лица, он медленно произнес:
– Два вопроса. Первый: почему вы считаете, что взрастить ненависть к нам так легко? И второй: почему вы не думаете о том, что мы можем ответить?
Папа хрипло рассмеялся. Все шло по плану. Оставалось нанести последний удар. И он его нанес.
– Я уверен, что вы… или ваш фаворит, ментор Аргнист… Он, если я не ошибаюсь, из клана прорицателей? Не отвечайте, это риторический вопрос. Я убежден, что вы просчитали все варианты. Поэтому вы здесь. Но я все же отвечу. Вы – чужеродное тело. Ваши волшебники никогда не бывают коренными жителями – это ваша ошибка. Но это еще не все. Ваши люди присвоили себе право долгой жизни, почти бессмертия, но вы отказываете в этом остальным. Вы – люди – возомнили себя богами. Вы присвоили себе право судить, кому жить, а кому умирать, кому помочь, а кому отказать в помощи. Вы сами, своими руками, сделали себя нелюдьми. Поэтому люди откажутся от вас, проклянут вас, дающих скупое волшебство, как жалкий медяк нищему на паперти.
Папа перевел дух, налил в кубок воды, чуть не отбив горлышко графина, выпил быстрыми крупными глотками. Академик смотрел на его дергающийся кадык, и в глазах его читалась какая-то странная отрешенность. – Это ответ на первый вопрос. Теперь второй. Он, собственно, вытекает из первого. Поэтому я скажу коротко: Церковь – это люди, плоть от плоти людей. Церковь страдает их болью, радуется их радостям. Нужно ли еще говорить, мессир академик, Ревиал Дерпент?
Академик закинул руки за голову, вытянул было ноги, но, спохватившись, изменил позу, выпрямился.
– Я внимательно слушал вас, Ваше Святейшество. Безусловно, ваши аргументы впечатляют. Но… Audiatur et altera pars[10].
Сколько лет учится послушник в семинарии или духовной академии?
– Мессир академик, я знаю все ваши аргументы. Да, духовное образование занимает десять лет, а волшебное пятьдесят и более. Но это знаю я. Важно, что знает народ. А он знает то, что я считаю нужным. Я! И хватит дискутировать. Помолчите! Вы пришли ко мне, значит, вы уже сдались. Вы уже проиграли, мессир академик. Поэтому я буду диктовать условия, а вы их примете. Вы поняли меня?
– Хорошо, ваше святейшество. Вы безусловно правы. Но ответьте мне еще на один вопрос, последний вопрос, – поспешно добавил волшебник, увидев протестующий жест Урбана. – В конце концов, я же признаю вашу победу.
Черты Папы смягчились, он чуть заметно расслабился. Чудовищная тень, стоявшая за его спиной все эти недели, исчезла. Урбан почувствовал ни с чем несравнимое облегчение. Но он знал, что следующая битва – за условия – еще впереди. Он вновь заставил себя собраться.
– Хорошо. Я слушаю.
– Итак, вы все продумали. Но неужели вам, отцу церкви, Святому престолу, ваша жизнь дороже, чем благополучие мира? Вы же знаете, какая чудовищная катастрофа образовала этот мир, зашвырнула нас сюда. Оставим другим сказки о Драконе. Он существует только в названии Континента и воображении людей. Вы же знаете, что только волшебники, рассредоточенные по просторам Континента, смогут спасти мир в случае повторного падения. Вы знаете, что мы копим волшебство именно на этот случай и не тратим его зря. И вы готовы рискнуть миром, миллионами, сотнями миллионов жизней ради одной жизни?
– Помогите мне встать.
Академик вскочил, поддержал Урбана под руки. Урбан, шаркая ногами подошел к окну, откинул занавеску, поманил волшебника.
– Идите сюда. Смотрите. Что вы видите там, внизу?
Академик вытянул шею, заглянул Папе через плечо.
– Площадь… площадь Святого престола. Священнослужители, монахи… два кардинала.
– Правильно. Я не такой глупец… и вовсе не такой мерзавец, как вы думаете. Жизнь… дело не в ней. Вам этого не понять, у вас вечность. Церковь – это моя жизнь. Она – жизнь этого мира. Сотни лет мы строили ее – Единую церковь. Вы же должны знать… Много ли осталось от той, первозданной, Святой католической церкви, которая была до падения? Титул Папы, Святой крест. Мы жертвовали формой, мы сливались… И вот она, Единая церковь. Единое тело мира, а Церковь – его плоть, его кровь, текущая во всех странах. Мир без религиозных столкновений, без бесноватых сект… Думаете, триста лет без войн – от вашего волшебства? Нет… Это Церковь. Но мы бываем жестоки. Мы не даем взойти на престол тем, кто представляет угрозу Церкви, а значит, и миру. Мы удаляем заразу, чтобы тело жило.
Волшебник задумчиво кивнул.
– А теперь посмотрите сюда, – продолжил Папа. – Видите? Вот этот, высокий, похожий на куницу, кардинал Сикст. А этот щеголь – кардинал Теодорих. Стервятники… Мой предшественник сделал роковую ошибку. По его указу кардиналы непосредственно курируют государства. Напрямую я не могу отменить указ – меня просто отравят или зарежут. Теодорих связан с шиэхами, а Сикст курирует Ганд. Если я умру, они устроят драку прямо на моем трупе. Понимаете?! Кстати, вы знаете, что там, в прежнем мире, в тысяча сотом году уже был антипапа Теодорих?…Они разорвут тело Церкви… И все погибнет. Они развяжут новые войны – за Святой престол. Что вы тогда будете делать? Вы, белоручки-волшебники?! Испепелять армии? А они погонят перед строем людей! Тех самых простых людей, о благе которых вы так печетесь! – Урбан вцепился в плечо волшебника холодными пальцами, дыхание со свистом вырывалось через сжатое спазмом горло.
– Что вы сделаете тогда? – вспышка гнева обессилила Папу. Он, шатаясь, добрел до кресла и, если бы академик не поддержал его, рухнул бы навзничь. – Что вы… станете делать?… Прикажете сжечь их?… Вместе с армией… Так кто же из нас… зверь?
– Ваше святейшество. Поберегите силы. Я же признал вашу правоту. Я исцелю вас. Все еще можно вернуть… я уверен, достаточно вашего слова – и смута уляжется. Я исцелю вас, а вы…
– Не-е-ет, мессир волшебник. Вы еще не слышали мои условия. – Урбан тяжело заворочался в кресле, выпрямился. – Вы помните, я сказал… Церковь – это плоть мира. А кто же тогда Папа?
– Не хочу показаться льстецом, но я бы сказал, что вы – сердце.
– Верно… Но это сердце каждый раз вырывают! И каждый раз Церковь отбрасывается назад. Все рушится!
– Но…
– Никаких «но»! Вам ли возражать? Вы дадите мне не только исцеление. Вы отдадите мне бессмертие. Свое собственное бессмертие.