Однако шансы такого мучительного исхода невелики, я должен был подстраховаться, мне хотелось видеть всё собственными глазами и, более того, явиться причиной его страданий, как когда-то он стал причиной моих. Никогда вид крови не доставлял мне особого удовольствия, но вчера, глядя, как она растекается под изувеченным телом, я испытал отнюдь не отвращение, а что-то вроде возбуждения и триумфа, как будто звучал торжественный марш и тысячи людей аплодировали моему поступку.
Странно, мне всегда говорили, будто человек, совершивший преступление, неизбежно испытывает что-то вроде мук совести. Я же чувствовал лишь необыкновенный подъем, будто выполнил нечто нужное, к чему давно шёл, планировал, ждал.
Правда у меня было ещё одно дело, мысли о котором вызывали мучительное беспокойство, как перед походом к стоматологу.
Солнце тихо и величественно появлялось в окнах номера отеля. Это последний восход… Грустно, необыкновенно и грустно. И ты, Хенрик, идиот, его никогда больше не увидишь. Я слышал, многие переживали по поводу исчезновения каких-то там звёзд – кому понадобились эти едва заметные точки? Солнце – вот самая яркая, несравненная, могущественная звезда. Никогда не интересовался астрономией, но даже мне было понятно, что не будь солнца, исчезнем и мы. Вот он – конец света – во всех смыслах. Конец жизни.
И я завтра уйду в закат, в небытие. Я глубоко убеждён, что в том хаосе, который должен произойти на Земле, никому не будет дела до поступков отдельно взятого человека, пусть даже он – изощрённый мстительный убийца. Все мы окажемся в одной клоаке – среди разрушенных людских творений, создававшихся с любовью и уничтоженных с безграничной ненавистью Тех, кто будет следить за происходящим с более высокой точки.
Как я отношусь к концу света? Как к подарку Небес! Наконец я могу исполнить то, о чем беспомощно грезил давно. Исполню самому себе назначенную миссию. Как я отношусь к концу света? Да я просто ликую!
Расстраивала меня лишь одна мелочь. Она жила в ста милях отсюда и у меня в запасе по самым нескромным подсчётам было чуть меньше суток, а я привык воплощать свои мечты до конца.
Медлить было нельзя – скоро проснётся весь отель и в мой роскошный номер робко постучится горничная, каждое утро приносящая омлет и кофе. Обедать и ужинать я спускался вниз, в ресторан, важно кивая стоящему у входа в сверкающий помпезный зал дворецкому. Мне доставляло удовольствие любоваться теми излишествами, что в изобилии были представлены вокруг, начиная от блюд в меню, заканчивая бриллиантовыми ошейниками на маленьких бесполезных, вечно мешающихся под ногами собачках. Я любовался и представлял, как все это будет гореть, рушиться, как наряженные дамы будут визгливо кричать «Фифи, иди к мамочке!» – они ещё не знают, что их ждёт, не подозревают, что апокалипсис не пожалеет никого. Перед ними у меня было преимущество – я всё прекрасно себе представлял и мог выбирать, как поступить – встретиться со смертью, глядя ей в лицо, или обмануть её ожидания насчёт меня и пустить себе пулю в лоб. Эта свобода опьяняла. Был ли на свете другой такой человек, столь желающий конца света?
Итак, прощай нелепая роскошь и здравствуй солнце нового счастливого и, что важнее всего, последнего дня Земли. Поколениями люди тревожили твою твердь, и я рад, что удостоился чести видеть, какую месть ты придумала всем им. Я будто бы достал билеты на престижный спектакль и теперь жду с нетерпением начала, заняв место в первом ряду.
Костюм, который я обычно надевал, спускаясь вниз, теперь покоился на дне сумки. Вряд ли он когда-нибудь ещё понадобится. Оглядев осиротевший номер, который, впрочем, уже через несколько минут будет ожидать нового постояльца, я ступил на зелёное полотно дорожки, устилавшей пол коридора. Расплатившись с администратором, удивлённым моим скорым отъездом, я сел в свой видавший множество дорог автомобиль, и отправился по душу той, которой не суждено было увидеть закат сегодняшнего дня.
Просыпающийся город навевал на меня скуку – годами его жители вставали по утрам, наскоро позавтракав и перелистнув для вида пару страниц свежей газеты, книги или какого-нибудь отчёта, шли к своим машинам и катили на работу, где все также шло привычным, устоявшимся ходом. Магазины, маленькие кафе открывались в то же самое время, что и вчера, являя тот же ассортимент, на который всегда находились желающие.
Странно, но шоссе, куда я выехал вскоре, показалось мне гораздо оживлённее и разнообразнее, хотя в этот час машин почти не было.
Первые полчаса езды приносили радость. Затем скука возросла и предстоящее возбуждение от встречи с Ней куда-то выветрилось. Внезапное желание поделиться, рассказать о себе самом, о своей замечательной идее, о своём незабываемом будоражащем нервы слабаков поступке овладело мной. Зачем все это, в самом деле, если никто даже не догадывается о моей сладкой мести. Кто-то обязан разделить со мной радость.
На этой дороге попутчиков всегда было в достатке, но сегодня, как назло, то ли из-за раннего часа, то ли из-за хорошей погоды и соответствующего настроения подобревших водителей, обочины пустовали. Искать попутчика, говорил мой отец – водитель-дальнобойщик – это последнее дело, говорящее лишь о том, что ты чувствуешь себя безмерно одиноким.
А мне хотелось похвастаться! В конце концов я не так часто это делаю. Ни мои родители, ни друзья, ни Она не подозревали, насколько многогранен и необычен я был. Они возможно и гордились бы мной тогда, искали моей компании, но я всегда ставил скромность превыше всех своих добродетелей и оттого получал далеко не по заслугам.
Сегодня был не тот день. Он словно явился из другой жизни. Как если бы их было две: одна длиной в тридцать лет и другая – сегодняшний день. Нынче мне было можно всё, чего не позволялось в прошлой, вчерашней жизни.
Сегодня я буду хвастаться напропалую. А вот и тот, кто мне нужен. Э, да паренёк явно пьян, в такую-то рань. Или ему тоже всё сегодня можно? Некоторые люди довольно разговорчивы, когда пьяны, некоторые угрюмо молчат. В любом случае, не попробуешь – не узнаешь.
Я тормознул рядом с безвольно повесившим голову юношей лет двадцати. Он ловил машину, в каком-то отчаянии всё поднимая и поднимая большой палец. Меня он вроде и не заметил, или подумал, что я – очередной водила, который со злости швырнёт его на обочину, да ещё и наподдаст ногой в живот. Судя по его одежде, один такой на его душу уже нашёлся. Он безропотно стоял, смотря в противоположном направлении и все поднимал руку, вглядываясь в пустынную даль.
– Эй, друг! – я окликнул его. – Залезай, подвезу.
Я подождал, пока он медленно, словно не веря своим ушам, повернёт ко мне голову, и, шатаясь, побредёт, чуть приволакивая ноги, к моему авто. Вот он наконец уселся и с благодарностью уставился, улыбаясь. Не такой уж и пьяный. Видел я и похуже.
– Откуда так рано? – не то что бы мне было особо интересно, просто надо же с чего-то начать разговор.
– От подружки. Кинула меня. Говорит, не может меня полюбить, – парень грустно на меня взглянул, и я понял, что тема мне подходит.
– Ты ещё молодой, – начал я, как будто сам был стариком. Это бесило. – Когда-то это покажется просто сном. Только вот не ручаюсь за существование этого «когда-то», дружок, – злорадно усмехнулся я.
– Конец света. Слыхал? – пояснил я в ответ на его недоумевающий взгляд. – И ты и твоя подружка – все вы завтра уже и не вспомните друг о друге. На неё упадёт какое-нибудь дерево, тебя придавит автомобилем. Ну как в фильмах обычно бывает. Доходит?
Он усмехнулся, но по этой неуверенной гримасе совершенно нельзя было понять, верит он мне или считает идиотом.
– Не знаю, как ты собираешься прожить этот последний день, но я бы посоветовал тебе не распускать сопли, оторваться там, куда ты едешь, по полной. Другого шанса не будет, – оживлённо, взбираясь с ногами на свой конёк, начал я.
– Вот как бы ты провёл его, если б смог все заранее спланировать?
Парень явно призадумался и, казалось, даже протрезвел.
– Я бы сводил Кэти в тот ресторан, о котором она мечтала, – промямлил он.
Он был безнадёжен.
– А ещё? – не унимался я.
– Потом мы бы сидели в обнимку на диване, ели попкорн или печенье, целовались, ну потом, как водится, страстная ночь.
Не удивляюсь, что эта умница сбежала от него. Ну и зануда. Последний романтик. Сопляк. Надеюсь, я таким не был.
Он заметил выражение брезгливости на моём лице – так бывало всегда, когда меня что-либо не устраивало – и спросил несколько раздражённо:
– Ну а вы как бы провели?
Наконец-то!
– Для того, чтобы знать, как я провёл бы свой последний день, парень, нужно сначала знать, как я жил до него, не думаешь? Не бойся, я не буду тебе описывать, как повесился мой отец, когда я пешком ходил под стол. Этого не было. Мой отец застрелился, – сказал я и захохотал.
– Но, чтобы понять мои планы на мой последний день тебе явно надо знать мотивы, не так ли? Как там тебя зовут? – я специально говорил с долей пренебрежения. Этот сопляк большего не заслуживал.
– Арне, – промямлил он.
– Так вот, Арне, друг, до твоих лет я и думать не думал о девушках, сексе и уже тем более о диване с попкорном. Но тем не менее, когда однажды мы с моим другом Хенриком – он вечно был наголову выше меня во всем, и буквально и образно выражаясь – пришли в ту кафешку у вокзала, где делали обалденные гамбургеры, именно я заметил двух близняшек, вокруг которых все и завертелось. И крутится, надо тебе сказать, до сих пор.
– Они были как две куклы – одинаковые юбочки, блузки и кудряшки. И лица кукольные, румяные, с горящими глазами, как у восторженного пупса. И имена соответствовали внешности: Кэри и Мэри. Представляешь? Как будто их предки заранее знали, что из их малышек получится. Кэри стала моей. Несмотря на их сходство, что не удивительно для однояйцевых близнецов, я Кэри смог бы отличить и с расстояния в сто ярдов. Взгляд ее был угрюмым, она будто исподлобья разглядывала всё, что её окружало – оценивающе и толикой еле заметной зависти.
Мэри была другой. Лихорадочный блеск в глазах, задорных и хитрых. Щёки вечно пылают. Губы яркие. Генератор идей. Но такая живость не по мне – слишком уж ненастоящей казалась она мне. А вот Хенрику как раз по душе. Они и парой-то были картинной, как в рекламе. Высокий брутальный красавец-блондин и маленькая куколка с живыми глазами.
Она, малышка Мэри, сгорела так же стремительно, как и жила. И блеск в глазах, и лихорадочный румянец, и даже безумство идей – все это оказалось последствием туберкулеза.
Кэри была безутешна. Нам этого не понять, но у близнецов такая духовная связь, что почти ощущается физически. Это всё равно что, если бы твоя голова была там, на небесах, а тело оставалось на земле. Нет. Не так. Половина тебя сгнила. Ровно половина. Пусто. Ничто. А вторая живёт себе, как ни в чём не бывало. Конечно, Кэри так и не пришла в себя полностью. Хенрик же горевал недолго. Мэри вспыхнула в его жизни и угасла одинаково быстро. Как бабочка, залетевшая ненадолго в его дом, порадовавшая своей красотой и засохшая где-то в углу.
Я думал, причиной тому его легкомысленный характер, а оказалось, он просто не осознал в полной мере этой утраты, ведь у него был дубликат. Как если бы у каждого человека была копия и в случае его смерти можно было ей воспользоваться. Он и раньше-то путал сестёр, хотя на мой взгляд, на это был способен лишь полный идиот. Тогда Хенрик впервые доказал, что он именно идиот и есть. Был.
Отдав должное покойнице, он как ни в чём не бывало, переключился на Кэри, а она и впрямь рядом с ним стала чем-то неуловимо напоминать свою близняшку-сестру. Оживился взгляд, поменялась причёска, появилась искусственная импульсивность. Мэри словно передала сестре после смерти эстафетную палочку.
Я чувствовал себя гадко. Со мной её угрюмость никуда не исчезала, она продолжала сосредоточенно молчать, погруженная в свои мысли, и лишь иногда бурчала что-то в ответ, будто бы я её раздражал и сил не было меня выносить.
В конце концов мне надоел этот контраст, я все-таки как-никак обладал самолюбием, и однажды на свидании сказал ей, что пора бы прекратить нам так общаться. Она странно взглянула, словно я её ударил, а если точнее, отобрал любимую куклу, встала и молча покинула меня. Я ещё не осознал тогда, что навсегда.
Я злился первые три дня, потом жалел, потом мучительно корил себя за причинённую невинному сердцу обиду, потом репетировал речь раскаяния и наконец направился к ней.
– Дальше, как в дешёвом клипе. Ты, конечно, уже догадался, Арне, друг. Я к ней, а дверь мне открывает… Хенрик! Кто же ещё!
Я вошёл. Он всё же ещё был моим другом тогда. У них там свечи, розовое бельё в горошек, фильм – всё, как ты описывал, короче.
(Я вдруг понял, чем вызвала такое раздражение фантазия Арне о последнем дне перед концом света)
– Я вроде пробормотал извинение и вышел, будто меня бесы пинали к двери.
Они потом ещё долго были вместе. Он бросил её, когда она залетела. Она сделала аборт. Все так обыденно и скучно…
– Но, Арне, не думай, что всё так просто закончилось. После той неудачи жизнь моя пошатнулась, как пирамидка из карт – то там, то тут обвал. В себя я отказывался верить, многое стал отрицать, порой нанося себе умышленный вред. И вот вернулся я после череды неудач в наш городишко, в то кафе при вокзале. Гамбургеров тех я там не нашёл, зато нашёл Кэри – в переднике и за стойкой. Она обрадовалась мне, смотрела с каким-то отчаянным выражением в глазах, обняла, как за соломинку схватилась, щебетала, что вспоминала меня в последние годы каждый день, фантазировала, как бы все у нас сложилось, не будь Хенрика и поступи она иначе.
И я вдруг понял, что причина моих неудач вовсе не во мне. Она – в этой идиотской парочке, что внесла хаос в мою судьбу, нарушили ход моей жизни и даже не заметила этого. Они жили для себя, не видя, как разрушают меня. И тут, Арне, меня как молнией ударило – я понял, чего хотел все годы своего забытья. Я хотел их смерти, я хотел мести, хотел наказать их обоих, хотел остаться один без их отравляющего присутствия в этом мире.
Парень всё ещё пьяненько глядел на меня мутными глазами, но я видел, что ещё чуть и он полностью будет внимать мне. И я разорвал эту грань – я заставил его протрезветь.
– Конечно, мы переспали. На славу. Сбылась мечта этой тупой дуры – я был с ней. Она наверняка была уверена, что проснётся утром в моих объятиях или с чашкой кофе на своём заляпанном столике. Как же! Она проснулась одна, в давно остывшей кровати, а я уже посмеивался в это время по дороге в Берген – я ехал к этому придурку. Поздороваться. Поговорить. Объясниться. Позволить ему излить мне душу. Покаяться, так сказать.
Оказалось, такого известного человека как наш Хенрик – красавчик, найти можно было в любой паршивенькой газетёнке – он там мелькал в качестве директора какой-то фирмочки по изготовлению мебели. Наверняка отец помог – у самого Хенрика на такое мозгов бы не достало.
– Нашёл, в общем, я его через полчаса после приезда, но сразу, конечно, к нему не поехал. Приоделся, потратил все сбережения на ствол, нож с зазубренным лезвием – как для томатов, знаешь?
Я смаковал события, произошедшие со мной чуть более суток назад, а Арне, бедняжка, боялся дышать, слушая о моих приключениях.
– Не люблю, когда все просто, дружище Арне. Когда нож входит в человеческое тело как в масло, какой от этого кайф? Нужно чувствовать его ход, как он миллиметр за миллиметром рвёт плоть ненавистного тебе человека, продвигаясь медленно вперёд. Ты умеешь готовить, дружок?