– сказал Тихомиров и победоносно посмотрел вокруг.
– Ну ты крут… – произнес Гад. – Признайся, сам, что ли, придумал?
– Сам, – признался, Тихомиров.
– Ну, тогда это все круто выглядит, и перед законом мы будем чисты, откроем фирму, получим лицензию, налоги будем платить, а когда на фирме много будет таких потерпевших, мы будем старую фирму продавать и открывать новую, – сказал Седой.
– Вот лох и увидит, что есть лицензия, и сделает вывод, что все вроде бы законно, и успокоится. Мы его и разведем тогда? – спросил Миша.
– Да, все так, именно такая схема и делает участие в этой игре по этим правилам законным. Единственное, в чем можно доказать состав мошенничества – это если есть доказательства, подтверждающие порочность игры, – ответил Тихомиров.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что если зафиксирован сам обман, когда деньги лоха ходят по кругу, и это заснято на видеокамеру, то есть имеется санкция на эту съемку и так далее; либо деньги помечены особым составом, и на них имеются отпечатки пальцев всех лохотронщиков и тех, кто просто стоял рядом со станком. Ну, это вряд ли получится, потому что мы всегда вас предупредим об этом заранее.
– И в чем именно твои предложения? – сухо спросил Седой.
– А в том, что вы будете делиться с нашим отделом, то есть с каждым, кто будет курировать эту территорию и рассматривать жалобы лохов; будете платить, возможно, и выше. Я со всеми договорюсь.
– Мы подумаем, – сухо ответил Седой, – а теперь иди.
Тихомиров, недоумевая, послушно пошел к выходу.
– Ну, так вы мне позвоните? – спросил жалобно он.
– Тебе позвонят, – строго сказал Седой.
– Ну, что скажете? – задумчиво спросил Седой, почесывая макушку.
– Я думаю, надо попробовать, – ответил Миша, – взять эту тему себе, пока Жирный ее другим не предложил. Ведь наш лохотрон далеко не имеет под собой даже близко какойнибудь законной основы. Все уговоры происходят устно, а здесь и лицензия, и соглашения об участии в игре. Действительно, пока на камеру не снимешь, как деньги лоха ходят по кругу, никак не доказать мошенничества. А чтоб на камеру снять, санкция нужна, а пока прокурор даст санкцию, нам уже сами менты позвонят и скажут, где и когда будут снимать. Так что можно спокойно рамсить по этой теме. Ведь тема эта – ясно денежная.
– Столько бабла можно иметь.
– Да, денежная, – согласился Седой, – но только надо учесть и продажность ментов. Начнут с маленьких денег, а потом могут и обнаглеть, как бы мы вообще за зарплату потом не работали или в местах не столь отдаленных не находились.
– Да я все это уже проходил, Седой, когда по первому делу срок мотал. В нашем деле каждый принимает условия опасной игры, делая свой выбор. А уж потом, как в песне поется:
– Хорошие слова, ничего не скажешь. В общем, я тебя понял, ты хочешь сам начать эту тему?
– Да, верно, – ответил Миша.
– Ну, тогда кто остается со мной? – спросил Седой, окинув всех присутствующих взглядом.
Ответом ему была тишина. Лишь в глубине своего сознания Миша услышал: «Ты сделал правильный выбор. Я помогу тебе во всем».
– Я делаю правильный выбор, – сказал он после продолжительного молчания, – мне сам Бог говорит об этом, я чувствую сердцем.
– Так уж и впрямь Бог? Ты уверен?
– Ну что ж, каждый свой выбор делает сам. Тогда, Миша, забирай себе рынок и рамси там, а я буду контролировать все остальные территории, которые контролировал Рубаковский. А остальные как?
– Я останусь с Мишаном, – ответил Гад, – я все же мент и буду при деле на рынке на подведомственной мне территории.
– Ну а ты, Бегемот?
– А что я? – вымолвил неохотно Витя. – Мне все по фигу, я как рулил за баранкой, так и буду рулить. Я вообще не люблю много думать, рамсить мне уже не с кем на рынке, там будут другие дела. Не, я остаюсь с тобой, шеф, – ответил Бегемот, посмотрев на Седого.
– Ну, вот и хорошо, все сладили, – подытожил Седой.
Миша не понимал, почему Седой ничего не сказал о бизнесе по лотерее, который Рубаковский организовал в самом начале становления своего бандитского бизнеса? Лохотрон Седой отдал в распоряжение Миши, а сам вроде как остался без ничего? Почему Седой так поступил – Миша не находил ответа. Только намного позже он понял весь настоящий раздел.
Глава третья. Истина добра?!Пролог. 13 октября
Двумя месяцами ранее.
– Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Знаю! Не говори ничего! – сделав предупредительный жест рукой, говорила Лиза, – я знаю, что сегодня тринадцатое октября. Я знаю, пришло отмеренное тобой или чем-то, может быть кемто – время.
– Да, – тихо произнес он.
– Ну почему? Почему? Почему? – дрожа и побелев от волнения, повторяла она. – Ты же так много любви отдал мне, чтобы отогреть меня. Ты сделал меня слабой.
– Я сделал тебя настоящей, я сделал тебя другой, – возразил он.
– Нет. Ты заставил меня понять, что, что бы в жизни плохого с человеком ни случалось и как бы он ни разочаровывался в жизни, самое главное – он никогда не должен поддаваться отчаянию и совершать ошибки.
– За которые придется платить, – добавил он, – и иногда платить по-крупному.
– …но это понимание ослабило мою стенку, защищавшую меня от злостно-равнодушного цинизма, – продолжила Лиза, не слыша его слов, – непонимания, хитрости и лжи, царящих в нашем мире. И теперь ты еще и бросаешь меня, будучи уверен, что ты прав – сделал мне добро. Но как ты не понимаешь, – громко, вымученным голосом произнесла она, положив измученную мыслями голову на руки, – что добро, доведенное до абсурда, есть зло?! Поэтому ты не добро делаешь, ты зло сеешь, отогревая озлобившихся людей, а затем бросая их ради какой-то там ведомой одному только тебе необходимой цели.
Обессилев, Лиза опустилась на диван, вытирая рукой испарину со лба.
– Ну, что ты молчишь? – с болью, отчаяньем и мольбой спросила она.
Молчание его затянулось, но он все же ответил:
– Я не могу остаться с тобой, прости. Я должен идти, – непоколебимо сказал Макс, – что бы ни случилось, знай: самое главное – это то, что ты теперь смотришь по-иному на жизнь, что ты сбросила с себя маску невежества, равнодушия и цинизма, которая прятала и разъедала твою слабую душу. Ты жила в маленьком красочном мире, отдаляя способность жить и оставаться полноценным человеком в реальной действительности с присущими интеллекту переживаниями, чувствами объективного мира. То, что реально – истина добра, то, что придумано – ложь зла! Вот это есть моя философия, моя идеология, мой вкус жизни!
– Твой вкус жизни, – то ли спросила, то ли сказала вслух Лиза. – А ты не думаешь, что ты просто эгоист? Тебе не приходила в голову такая мысль? Что ты жестокий циничный фанат и эгоист с маской добра на лице?! Я тебя держать не стану, и раскисать без тебя тоже, да и… возвращаться к прошлой жизни тоже, все-таки ты помог мне понять многое и главное – саму себя. Поэтому, – Лиза оперлась на стену в коридоре, ее губы скривила гримаса боли и отчаянья, и давно сдерживаемые ею слезы вырвались наружу, – я отпускаю тебя. Уходи!!! – пронзительно закричала она, распахнув ему входную дверь.
А накануне, 12 октября, Лиза, присев на край дивана, почувствовала внутри себя странное беспокойство, которое все росло и росло. Белым ситцевым платьем, которое она собиралась надеть для Макса завтра, Лиза хотела произвести на него хорошее впечатление, потому что она наденет его именно 13 октября. Макс тоже почему-то с легким волнением ждал этой даты, и, как замечала Лиза, он также испытывал тревогу, но всячески старался скрыть это от нее. А почему Макс именно в этот день попросил надеть именно это простенькое белое платье, Лиза не знала, и он ей не хотел говорить. Он даже самому себе боялся признаться в своем тайном желании, которое у него возникло после того, как он случайно познакомился в ночном клубе с одной девушкой. Макс даже не мог вспомнить ее имя, не помнил ее лица, но зато он запомнил ее глаза – широкие, большие, синие. Он прямо утонул в их синеве. Макс тогда сильно напился и продолжал после этого случая еще долго пить, но лицо, лицо этой девушки постоянно возникало в его памяти и улыбалось ему. Он сам не понимал, что с ним произошло. Но больше всего он боялся признаться самому себе в том, что вся жизнь его теперь пошла к черту. И он готов был ее ломать, теряя все, все, что у него было: семью, жену, друзей, работу, одним словом – все! Но это его не пугало. Синева ее глаз стоила всего того, что у него было, и она же не давала ему покоя в последнее время. И Макс грустил, уставившись в темное ночное окно, пугая себя своим отражением в нем и своими тайными мыслями.
Каждый раз, когда Макс приходил в состояние глубокой меланхолии, уставившись вечерами в темное комнатное окно, Лиза тихонько подкрадывалась к нему и, нежно обнимая его сзади за шею, тихонько шептала на ушко. Так было и в этот вечер.
– О чем мой миленький задумался? – спросила его Лиза, обняв за шею.
– Завтра будет 13 октября, – с грустью ответил Макс.
– …и что?
– Ничего….
– Хорошего или плохого?
– Не знаю, – уходил от ответа он, – но чувствую, изменить ничего нельзя.
Такой ответ пугал Лизу, ей становилось страшно, и мурашки нещадно бежали по телу, прокладывая дорогу тревожной неизвестности.
Часть вторая. Другие лица
Глава первая. По пофигизму
Мир планеты Земля всколыхнул мрак холода, просквозившего человеческие души. Погода веяла сыростью и пасмурностью дней. «Облака – это мрак, скрывающий лица», – думал Макс, ежась от холода, искоса поглядывая на пасмурное небо, направляясь к метро. Нащупав в пустом кармане жетон, Макс удивился: «Надо же, не все еще пропил». Опустив жетон, Макс смело взошел на эскалатор, который повез его в неизвестность.
Куда ехать, Макс не знал. После того, как он ушел от жены, он вел беспутный образ жизни, пытаясь залить свою тоску. И вот после очередной бурной вечеринки в ночном клубе Макс снова впал в состояние полного равнодушия – «жесткого пофигизма», как он его сам называл. Ему ничего не хотелось. После того, как он бросил свою беременную жену из-за навязчивой идеи найти понравившуюся ему девушку, которую он встретил в ночном клубе, Макс вообще не строил никаких планов на будущее и просто плыл по течению свой по-фигистической жизни мирного пьяницы.
– «Выигрывает тот, кто забивает! – закричал он на эскалаторе. – Забейте, люди, на всё!» Но люди смотрели на него как на дурака. Спускаясь вниз, он вглядывался в лица людей, поднимающихся вверх. «Им все пофигу», – думал он. От встречных лиц веяло холодом. Войдя в вагон, Макс остановился у противоположных дверей. «А теперь я забью на все», – сказал он себе. Наклонив голову, Макс закрыл глаза, погружаясь в череду беспорядочных и давно волнующих его мыслей. «Кто я? Для чего я живу? В чем смысл моей жизни?» – задавал он себе вопрос за вопросом, но не находил ответа.
– Да пошло все нафиг! – сказал он вслух. – Я на все забил! – добавил он, прогоняя свои тя-желые мысли, которые всегда появлялись в его сознании после бурно проведенных в ночных клубах города вечеров.
– Что? Совсем обнаглел, идиот? – грубо сказал мужчина, повернув голову к Максу. – Отодвинься от меня, а не то я тебе сейчас все ноги поотдавливаю.
– Что, порамсить хочешь, дядя? – выдохнул ошарашенный Макс. – Да я тебе сам щас шею сверну, урод, блин! Че те надо? – спросил его Макс и тут же сам ответил. – Потому что умный, – ткнув при этом указательным пальцем вверх. – Ты что, рамсы попутал, дядя, а? Закрой пасть, а не то на коронки работать будешь, – продолжал наезжать Макс, и глаза его сверкнули решимостью. Мужчина отвел глаза в сторону и стал проталкиваться подальше от Макса.
– Совсем молодые обнаглели, – вдруг раздался старческий голос сидевшей за спиной Макса немощной, на первый взгляд, старушки, рука которой – довольно таки еще сильная и крепкая, впилась в его бок.
– Ну, ты! А ну-ка подвинься! – визгливо вскрикнула она.
Оторвав руку наглой старушенции, Макс с силой отшвырнул ее кисть от себя.
– Совсем, старая, из ума выжила, – сказал он ей, – одной ногой уже в могиле стоишь, а все блатуешь, плесень.
От подкатившей злости после наезда злой бабки его спасла остановка – на станции Лиговский проспект в вагон вошла веселая компания подростков. Гогот, ржание, а не смех, мешаясь с перегаром, пронзили вагон. «Вот твари, – подумал Макс, – и еще баба с ними молодая едет, пьяная. Проститутка. Шалава, – мысленно обругал он подвыпившую, вошедшую с компанией деваху, глядя на нее… – Вот бы такую наглую бабу… – Макс остановился на половине мысли. – …нет, вот бы такой наглой бабе морду бы набить!» «А за что?» – возник в его голове вопрос. «А за просто так!» – ответил сам себе Макс.
В голове Макса неожиданно возник неясно из чего созревший план действий.
– Чего пялитесь, мудаки?! – заорал им Макс.
– Че! Ты слышал, Игорь? – обратился один из подростков к другому в пьяной компании.
– Что, что?
– Эй! Мудачье! – все продолжал, орать Макс, махая рукой над головой. Электричка остановилась и толпа вынесла Макса наружу. Макс взошел на эскалатор и повернулся лицом.
– Это ты нам? – переспросили подростки, вышедшие с Максом из вагона и ехавшие чуть ниже по эскалатору.
– Вам, вам, дуракам! – пошутил Макс.
– Ну, сейчас ты за базар ответишь! – крикнул один из подростков.
– Да, смотри сам не свали! – прокричал в ответ Макс.
– Люди! Забейте на все! – закричал Макс встречному ехавшему потоку, обернувшись на эскалаторе. – Вам же и так все по фигу! Рамсите!
Но его никто не слушал: серая толпа, задав себе скорость, быстро двигалась с эскалатором наверх по своим делам.
– Да пошли вы все! Придурки! – закричал он толпе. Чувство глубокого раздражения накатило на Макса, кровь закипела в нем, ему сильно захотелось под любым предлогом дать кому-нибудь в морду. И дать сильно.
Расталкивая пассажиров, Макс поднимался по эскалатору. Выйдя на улицу, он остановился у большого темного стекла метро, вглядываясь в свое отражение. Оно тоже пристально смотрело в ответ. Это был худощавый высокого роста молодой человек с зачесанными назад темными волосами, с крючковатым носом, с темными кругами под глазами, небритый, в черной кожаной куртке с красной надписью «Motor Harley-Davidson Cycles» на спине и на правом рукаве, в черных кожаных штанах, в черных начищенных ботах и черном кожаном десантном берете на голове. Отражение зло смотрело в ответ. Надменная усмешка и сжатый кулак подтверждали желание Макса влезть в какую-нибудь историю.
«Все – суки!» – зло процедил он сквозь зубы, отходя от стекла. Настроение Макса часто менялось от атмосферы, царящей в городе. Его мрачные старые дома, холодный промозглый ветер, мрачные угрюмые лица горожан, равнодушие – все это вызывало в городе общую болезнь с диагнозом «бездушье сердец». Ею болели все. Ей болел и он сам. А противоядия не было, вернее, оно было, но только в теории, так как мало кто на практике реально его использовал, потому что бездушье сердец – это последствия той самой защиты каждого человека в виде маски-стенки, преграждавшей путь к душе каждого из нас, которую горожане надели на себя очень давно, спрятавшись и найдя в этом покой и мнимую защиту. А на самом деле они все заболели этой болезнью, лекарство от которой потеряло силу, потому что никто его не желал применить: поверить ближнему, простить его, хотя, возможно, веря в добро и делая хорошие поступки, каждый мог бы вылечиться от этой болезни. Но все дело в выборе, который никто не хотел делать. Климат города вызывал аналогичный холод в душе, создавая псевдогармонию, а это устраивало всех.
Иногда Макс любил носить черную кепку, которая подчеркивала его крючковатый нос. Четкий подбородок выдавал в нем сильную личность, но глаза были его характерной особенностью. Взгляд его был всегда разным, в зависимости от обстоятельств. Если Макс злился, взгляд его становился пронзительным, что всегда заставляло других людей отводить глаза. Но в то же время, когда Макс, напиваясь по выходным, доходил до кондиции, в его взгляде сквозила простота и доброта юношеской непосредственности. Он готов был весь мир пожалеть и полюбить. В эти моменты друзья, много знавшие Макса Крюкова, могли почувствовать истинную глубину и открытость его души. Что, наоборот, всегда вводило в смятение его новых знакомых на вечеринках. Но в то же время, в протест всем, он не хотел надевать маску толпы, циничного равнодушия, он хотел оставаться собой при любом раскладе жизни. «Пусть уж лучше от моей злой рожи шарахаются все, чем я буду серым обывателем с маской равнодушия на лице», – нередко думал Макс. В этом порыве личности он самоутверждался, говоря при этом своему другу: «Забей, Рус, на все!» Что он сам успешно и делал, по пофигизму забивая на все.