– Да так. Один, – я в задумчивости смотрел на половину выкрашенной ограды могилы родственника.
– Что, работу предлагают?
– Тебе-то что, – отбивался я.
Мама обиженно замолчала. Мы закончили работу.
– Ну что, пошли? – спросил я.
– Ну пошли, – ответила мама.
Мы собрали мусор в пакет, рабочее шмотьё – в сумку и пошли.
По дороге мама всё-таки стала лезть под кожу и выяснять, что мне такое предлагают. Я сначала пытался отползти от ответов, потом плюнул и рассказал, что знал.
У Змитера Димитрова было своё издательство, уже лет семь. При этом издательстве в прошлом году он открыл свой книжный магазин на улице Волгоградской. Магазин проработал четыре месяца, после чего закрылся по неясным пока для меня причинам. Фигура самого Димитрова у меня вопросов почти не вызывала. Если коротко, описывалась она так: поэт, художник, националист, оппозиционер. Со всем тем, что к этому прилагается.
– В общем, завтра встретимся, и увижу всё на месте. И книжный. И что предлагает, – завершил свой рассказ я.
– О, четверка, – сказала бодрая моя мама, вслед проплывающему мимо автобусу. – Ну что, догоним?
Я подивился её неутомимости, вздохнул о своих 100 килограммах и сказал:
– Побежали.
8.
В книжном магазине, куда я был взят директором, книжного магазина ещё не было.
Было пока только 82 метра пространства на первом этаже в одном из самых престижных районов города, Троицком предместье. В этом пространстве оставалось придумать полки под книги, потом сделать полки под книги, а после завести на эти полки сами книги.
Деньги мне обещались совсем небольшие, но, во-первых, в моём бедственном положении даже те 200 долларов, что обещались, выглядели очень милыми, во-вторых, было очень любопытно почувствовать себя директором книжного магазина*.
После встречи с Димитровым, на которой предварительно договорились о том, что я буду директором, последовала встреча с дизайнером.
Бородатый, тощий и какой-то весь насквозь трагичный дизайнер Денис опоздал на встречу на час. Оправдываться он нужным не счёл, чем сразу стал мне очень симпатичен. Мы начали что-то обсуждать. Директор книжного я был молодой и горячий и в конце концов трагичный дизайнер мне сказал:
– Ну не нравится – возьми и сделай тогда сам.
Если бы я и Димитров знали тогда, как впоследствии повернутся события, мы бы оба заорали тогда: «Стоп! Денис! Спасибо! Всё, давай, до свидания! Окей! Мы сделаем все сами!»
Но Димитров решил все разрулить миром.
– Так, ребята, давайте без напряжения. Инвесторы действительно запретили картонную мебель, так что нужно придумывать другое решение.
Денис надул губки, но другое решение всё-таки стал изобретать.
Метания и терзания по поводу нового решения дизайнера Дениса заняли недели полторы. Между тем, инвесторы жёстко обозначили дату открытия: первое декабря. Оставалось меньше двух недель.
Когда я видел, как медленно, как неспешно, с заламыванием рук и закатыванием глаз, работал над оформлением нашего книжного магазина дизайнер Денис, моя симпатия к нему постепенно переходила в любовь. Пылкую, трепетную.
Когда Денис, наконец, спроектировал стеллажи они с Димитровым поехали заказывать распил. Надо ли говорить, что Денис четыре часа прямо на лесопилке дописывал свой проект? Потом распил привезли. Надо ли говорить, что Денис дописал проект неверно, и пришлось гнать ещё одну машину с дополнительным заказом?
И так далее, и так далее.
А потом, 28 ноября, началось прекрасное. Всем было ясно, что собрать дрова, которые нам привезли, расставить на них книги, разгрести мусор (или хотя бы просто замести его под ковер) и впускать людей на открытие в срок мы не успеем.
Холодным ноябрьским утром Денис подошел к Димитрову и сказал:
– До первого мы не успеем.
– Почему? – спросил Змитер.
– Времени мало, – по-моему это был гениальный ответ нашего трагического дизайнера.
– Ну найми кого-нибудь, – сказал наш глава. – Помощников.
– Так им платить надо.
– Заплатим, – сказал Димитров туманно.
Всего только одно слово. Не устаю удивляться, как одно только туманное слово впоследствии вносит столько неразберихи в происходящее.
Но первого мы всё-таки открылись. Все эти люди, которых нанял Денис, ночевали и дневали в будущем книжном, они спали по три часа, они ели там же, но мы открылись. С собранными стеллажами и книгами на этих стеллажах, с убранным залом, даже с музыкой и вступительным перформансом, в ходе которого человеку с бумажной головой бензопилой отпиливали ненужные части тела. Я, как директор магазина, наблюдал за этим буйством, которое происходило на крыльце здания, и переживал, что, если перформанс продлится ещё минут десять, моя карьера директора обязательно оборвётся. Но, к моему удивлению, обошлось.
На следующий день я познакомился с нашими продавцами, которых было четыре. Один мальчик, девочка, девочка и ещё девочка. Девочки меня, нужно сказать, разочаровали. Не как продавщицы, а как девочки. Я, разочарованный, проводил с ними обсуждение наших планов на жизнь, расставлял приоритеты и составлял график работы, когда дверь в книжный открылась и женский голос за моей спиной сказал:
– Добрый день. Я могу увидеть Димитрова?
Я обернулся.
На пороге моего книжного магазина стояла Она.
9.
Не знаю, как организмы других алкоголиков, но мой время от времени у меня требует отдыха от алкоголя.
Такой отдых я ему, естественно, предоставляю. Что-то вроде заслуженного отпуска. Примерно на месяц я бросаю пить всякий алкоголь, который крепче кефира или кваса. Сейчас как раз заканчивался такой месяц.
Именно поэтому я теперь ехал к одному своему доброму знакомому – Дмитрию Валентиновичу. Повод был веский – мы давно не виделись.
– Биссмилляхаллахумакбар, – сказал я, входя к ДэВэ.
– И вам. Не хворать, – сдержанно ответил ДэВэ, протягивая руку.
– Как дела на Плюке?
– Так вроде и ничего, – ответил ДэВэ. – Пацаки вот только опять чатланам на голову сели.
Мы прошли на кухню, налили коньяка, выпили, закусили. Поговорили, снова выпили, снова закусили и я решил, что пора. Достал торбу своей души, перевернул её над нашим столом и начал трясти. Сначала оттуда выкатилась корона директора книжного. Я протянул корону Дмитрию Валентиновичу и попросил дать экспертную оценку. ДэВэ корону не взял. Сказал, что в коронах разбирается плохо.
Потом я потряс торбу снова, и из неё выкатился договор, который мне предложил подписать Шепетинский. Про Маяки ДэВэ знал прекрасно, потому говорить на эту тему с ним было легко и приятно.
– Десять тысяч долларов? – переспросил ДэВэ.
Я посмотрел на часы и ответил:
– Уже девять пятьсот. Ещё через неделю будет девять. И так далее.
ДэВэ удивлённо поднял брови.
– А что вам мешает продать? Десять тысяч за книгу – это очень неплохой гонорар, я считаю.
– Я, ДэВэ, считаю именно так же. Проблема только в том… Проблема только в том, что они хотят, чтобы больше я про Маяки никогда, нигде и ничего не писал.
– Да? Как интересно… – сказал ДэВэ. – Ну придумаете ещё что-то. Какой-то другой концепт. Вы же крупный и современный, в конце концов.
– Тут понимаете, в чём штука, ДэВэ. Придумать-то в своей жизни я может быть что-то и придумаю. Но вы понимаете, всё это как-то загадочно и таинственно. Если они хотят заткнуть мне рот… Значит что-то с Маяками я угадал. Даже скорее всего… Угадал почти всё.
– Ну допустим, – сказал Дмитрий Валентинович. – Угадали. И что?
– Ну ДэВэ. Как же – «что?», – ничуть не смутившись, сказал я. – Такие открытия… Они делаются очень редко.
– Ну идите в Академию наук, – сказал мой друг. – Патентуйте своё открытие, чего вы сидите?
– Ай, ну бросьте.
– Вы своё открытие года четыре назад сделали? – спросил Дима.
– Пять, – ответил я.
– Пять лет. Пять лет ваше открытие никому не было нужно, даже в виде книги… И ещё пятьдесят лет не нужно будет. А вы так и будете ходить в рванье. И не знать, чем оплатить коммунальные услуги.
– Думаете?
– Думаю… – сказал Дмитрий Валентинович. – Езвините.
– Так что же, – я посмотрел на ДэВэ. – Взять деньги – и забыть про Маяки?
– Ну дело ваше, конечно. Можете не брать, и не забывать. Можете взять и не забывать. Память – это дело такое…
– Понимаете, ДэВэ, в чем здесь ещё штука… Я понять не могу – почему? Почему они не хотят, чтобы эта идея была общедоступной. Чего они боятся? Что прячут?
– Ай, Александр Николаевич. Здесь с десяток вариантов. Парочку я могу вам назвать сразу. Только зачем вам это? Ну прячут и прячут. И готовы платить за это деньги.
– Как зачем? Это же важно. Откуда взялась эта организация? С огромными, как я понял, финансовыми возможностями. Которой есть дело до моих Маяков. Не понимаю.
– Охота вам всё понимать, Александр Николаевич. Ну, давайте предположим так. Это люди, которые спекулируют на изобретениях тех, кто строит свой Маяк. Ну и зачем им вы со своей книгой?
– Ну я никак не могу понять, что они продают. Как вынимают деньги из этого… концепта – сказал я.
ДэВэ помолчал, размышляя.
– Смотрите. Допустим вы – человек носитель Маяка.
– Легко, – тут же согласился я.
– И у КБО есть дата вашего следующего рождения.
– Можно допустить и это, – не стал я перечить ДэВэ. – Но КБО мне не может её продать, эту дату. Если есть доказательства, что я появлюсь в следующий раз, то и слава богу. Сообщили – и славненько, спасибо за информацию, могу вас угостить шампанским, это хорошие новости, есть за что выпить. Но зачем мне эти данные покупать?
– Затем, – медленно сказал Дмитрий Валентинович, – Что в этой жизни вам, скажем, повезло. Вы родились в подходящем месте, получили сносное образование. А вот в следующий раз вы вполне себе возможно родитесь в Камбодже, пятым ребенком в семье, которая занимается сбором чая и вам кроме сбора чая в этой вашей жизни больше ничего не светит. Мы вам предлагаем спокойно, Александр Николаевич, без рисков, мммм «подхватить» вас там, в будущем, опекать и оберегать. Но за все это нужно заплатить сейчас.
Дмитрий Валентинович, кажется, вдохновился игрой. Он сейчас был КБО. Я – человеком, носителем Маяка.
– Организация мы солидная, – надул щеки Дмитрий Валентинович. – Нам восемьсот лет, в порфолио у нас как Иоган Себастьян, Тесла, Менделеев, Толстой, да вот сам и можете почитать список.
ДэВэ пододвинул мне воображаемый список.
– А самое главное, Стецкий, знаете, что?
– Что? – спросил я заинтересованно.
– А самое главное, там, когда вы родитесь в 2100 году мы вам снова обязательно сообщим, как работает мироздание, понимаете Стецкий? Мы вам расскажем, что для того, чтобы получить ещё одну жизнь человеком, нужно обязательно стать Маяком в этой жизни, Стецкий, вы понимаете, чего это стоит?
Тут я понял. Действительно, если я, к примеру, рожусь в 2100 году, откуда же мне знать, что есть Маяки. А тут – вот. Подскажут.
– Ну и… И конечно же, Стецкий, – Дмитрий Валентинович покатал фисташку в пустой тарелке, потом поднял её и бросил снова в тарелку. – Мы будем вам всячески помогать.
– Помогать в чем? – спросил я.
– Помогать вам возвести ваш следующий Маяк, Александр Николаевич, – сказал ДэВэ. – Ну что. Берете?
ДэВэ откинулся на спинку стула и посмотрел на меня выжидательно.
– Хорошая вещь, – пробормотал я. – Надо брать.
Дмитрий Валентинович просто сразил меня своей способностью соображать.
– Наверно приблизительно так и обстоит дело, – сказал я. – Не знаю, что и думать.
– Да просто возьмите деньги и не думайте ни о чём, – ответил ДэВэ. – Далась вам эта концепция. Крупный и современный писатель обязан, в конце концов, придумать за жизнь хотя бы несколько глобальных идей!
– Обязан, – подтвердил я.
– Так вот – возьмите деньги. А потом сидите и думайте. В тепле и уюте. И с определёнными планами минимум на год. Считайте, что на вашу книгу покупают права. Что здесь такого?
ДэВэ сделал паузу. Потом продолжил.
– В Брюгге, наконец, вместе съездим.
– Да?
– Да. Ну или не в Брюгге. Куда вам там милее. В Амстердам?
– Всего милее мне город Пхеньян, – сказал я в задумчивости. – Он мне по ночам снился. Маленькому.
– Не, в Северную Корею я не поеду.
Дмитрий Валентинович с большим подозрением относился к неблагополучным странам.
– Ну давайте хотя бы тогда уж в Сеул, – предложил он.
– Сеул мне не снился, – в какой-то печали ответил я.
Затем мы отвлеклись и поговорили о чем-то ещё.
А потом я одолжил у ДэВэ денег, сел в такси и уехал.
Почему бы и не одолжить.
А не ехать в такси за счёт ДэВэ, как это бывало раньше.
В конце концов девять с половиной тысяч долларов – хорошие деньги.
Я ехал с своём такси, дремал и неожиданно подумал о том, что КБО – это вообще может быть такой какой-то банк. Куда в этой жизни можно деньги сдать, а в следующей получить.
С этой мыслью я и уснул.
10.
Когда мы говорим «рыжая», каждый представляет себе что-то своё. Мне кажется, с блондинками или брюнетками ситуация какая-то более – менее ясная – стереотип модельной внешности обязательно всплывёт и скажет, что вот это – блондинка. А вот это вот – брюнетка.
С «рыжими» всё по-другому. Мне мерещится, что это связано с детством. Как-то в детстве рыжих выделяли отдельно от остальных.
Девушка, которая застыла на пороге нашего магазина, была именно «рыжей».
Девушку звали Дашей, фамилия ей была Веснина, девушка закончила Политехническую академию в том же году, что и я, и 15 лет назад я был в эту девушку безумно влюблён.
Влюблён – это когда кто-то приделывает тебе сзади крылья, и ты умеешь и можешь всё. И никого и ничего не боишься, и становишься больше, значительнее, умнее и сильнее, нежнее и энергичнее, стройнее, остроумнее и ещё чёрти сколько «какее».
Медики говорят о какой-то биохимии мозга и гормональном выбросе, мистики говорят, что это очень скоро пройдёт, я не верю ни первым, ни вторым. Я просто знаю, что это и есть то затёртое, из школьных записок, слово «любовь». Сколько уже это слово пели на все лады, вплетали в стихи, строили вокруг этого слова романы, повести и эпосы, опошляли и совали неуместно, чтобы заткнуть какие-то щели, кого-то купить или продать, над этим словом смеялись, за это слово горели на кострах, этому слову выкалывали глаза и вырывали ноздри, но нет, смотри ты. Сменяются поколения, а слово остаётся, вся грязь с него сползает сама собой, и ничего, снова и снова его используют и вкладывают в это слово что-то огромное.
У Хемингуэя это – «а земля плыла?», у Веллера это – письмо «чуча-муча, пегий ослик», у Розенбаума это – «и голос хрипел, и не попадал в мотив», для меня это – «летать». Для меня это – письмо*, которое я однажды написал Даше, но так ей никогда и не отправил.
Так вот, я не верю ни врачам, ни мистикам хотя бы потому, что она стояла здесь в дверях книжного, а у меня ничего не прошло. Хотя бы потому, что после Весниной у меня был с десяток девушек, одно время даже была жена, но ничего подобного я не переживал даже близко.
Хотя бы потому, что, если однажды посчастливилось где-то внутри прожить это слово «любовь», все остальные отношения кажутся блёклыми и ненужными, финансово обоснованными и обоюдовыгодными.
Я понимаю в этом месте «тяжёлых» – тех, которые запускаются по вене, наркоманов – когда они говорят о серости и ненужности дней без наркотиков.
Точно также любые отношения очень мало нужны, если ты знаешь, как было по-настоящему.
И да, после Весниной я понял: я вовсе не хочу, чтобы меня любил кто-то.
Я хочу переживать это сам.
– Добрый день, – сказала Веснина. – Я могу увидеть Змитера Димитрова?
Я смотрел на Дашу, продавцы смотрели на меня. Потому что может или не может человек видеть Димитрова, знал только я, директор магазина. Я глупо посмотрел на подчинённых, потом немного пришел в себя и снова повернулся к Весниной. Она никуда не пропала.
– Можете, – сказал я. – Только не сейчас.
Веснина меня не узнала. Или сделала вид, что не узнала. Хотя за пятнадцать лет я наверняка изменился. В институте я весил шестьдесят килограмм, сейчас – сто. Ряха, фигура, щетина, манера одеваться и говорить – всё это сильно поменялось за пятнадцать лет. Ещё на лице у меня был теперь ожог после одного неудачного эксперимента. Запросто могла и не узнать.