5 сентября 1768 года
(от Сартина, Ришелье)
Мсье,
Памфлет, только что прочитанный мною, не будь он плодом умнейшей головы, мог бы привести автора в Бастилию. Вольность, с которой я позволяю себе так выражаться, говорит об уважении, какое я к вам испытываю. Посему позвольте ответить вам в том же тоне. Во-первых, пока мадам Дюбарри развлекает Короля, она будет оставаться самой благочестивой девушкой королевства. Это, возможно, продлится еще неделю, а потом о ней никто больше говорить не будет. Во-вторых, г-н де Сартин – генерал-лейтенант полиции, и он не потерял и не сжег донесения относительно г-на герцога де Ришелье, а это, напротив, продлится гораздо дольше недели. Ваш преданный слуга,
Сартин.
6 сентября 1768 года
(от Ришелье, Сартину)
Это продлится гораздо больше недели, господин генерал-лейтенант полиции, и я желаю вам оставаться в милости столь же долго, как и я.
Я знаком с графиней Дюбарри не так давно, но мы уже успели заключить с ней, если можно так выразиться, некое соглашение. Но уже сегодня я могу утверждать, что ее прелести, ее чары и ласки представляют собой качества весьма полезные для управления нацией: от этих прелестей зависит настроение, хорошее или плохое, нашего монарха.
Король правит Францией. Покойная мадам де Помпадур правила мыслями Короля. Молодая графиня сегодня правит его чувствами. Эта власть поистине абсолютна, поскольку опыт показывает, что удовольствие Короля – единственная конституция королевства. Это придает нашему повелителю более величественную и законную власть, чем само божественное помазание. Вместо того чтобы ссориться друг с другом, мсье, и обмениваться проявлениями плохого настроения, давайте лучше начнем вместе работать по мере возможности над управлением той, что правит нами, защищать ее от тех, кто старается ее погубить, научим ее тому, что ей необходимо вне постели и чего она еще не знает.
Весьма преданный вам, Ришелье.
Из Компьеня
(от Жанны, Франсуазе Клер Дюбарри)
Моя милая Шон,
Теперь у меня два лакея в расшитых золотом шелковых камзолах. Они следуют за мной повсюду, показывая мое новое положение. Они идут позади, когда я покидаю маленькие Кабинеты, где провожу ночь. Они провожают меня до гостиницы, где меня ожидает ванна, один большой чан с теплой водой и другой – с холодной. Цинковая ванна доставлена из богадельни и, как мне сказали, не использовалась уже целое столетие.
Здешние люди очень уважают лакеев, шелка, карету и толпятся вокруг меня, полагая, что представление, которое я им устраиваю, долго не продлится.
Глядя, как я прохожу мимо, они восхищаются розовым цветом бриллиантов на моей груди и теряются в догадках: за какое время эти сверкающие капельки испарятся на солнце? За неделю? За месяц?
Но ванна моя и пахнущая амброй и мускусом вода вызывают еще более бурные комментарии и порождают еще более нелепые небылицы: не является ли она котлом, куда дьявол бросает грешников?
Люди в гостинице, а также придворные никогда ничего подобного не видели: служанки и крестьянки черпают воду из ведра руками и протирают лицо. Что же касается маркиз и герцогинь, то они заботятся только о белизне своих кружев, за которыми ухаживают очень тщательно, в то время как остальное тело покрыто грязью и чопорностью.
Главный Министр находится здесь уже несколько дней. Он делает вид, что не узнает меня, хотя я и была у него на аудиенции в Версале[82]шесть недель тому назад. Он рассчитывает, что Король скоро прогонит меня, что я ему надоем, как это было с сотнями женщин до меня, но тут он глубоко ошибается.
Он думает погубить меня, распространяя слухи, что я продажная девка, о чем никто другой не посмел бы сказать вслух, хотя никто этого не смог бы и отрицать. Он уверяет, что Король единственный, кто ничего об этом не знает, хотя и тут он тоже ошибается. Он уверен: если Король не огорчен моим прошлым, то разочаруется и в наслаждениях, которые я ему доставляю. И тут он опять-таки ошибается, поскольку новый любовник, пусть он уже и не молод, очень любит непознанные еще удовольствия, и ему все равно, что их обычно доставляют в борделях.
Как поживает мой толстый суженый? Побеспокойтесь о том, чтобы его брюхо не лопнуло до свадьбы, которая уже скоро. Я хочу, чтобы жених был чист и благопристоен, по крайней мере в течение одного часа. Пусть воздержится от частых посещений салона Дюкенуа или других увеселительных заведений. Пусть, в конце концов, будет самым лучшим из мужей: он уже рогоносец, что не так уж и плохо. Он должен быть также добродетелен, экономен и, главное, скромен.
Естественно, я хочу этого только на время. Пусть потом возвращается в Гасконь, где мы дадим ему возможность снова стать гасконцем, напиваться в стельку и есть чеснок…
Я не стал здесь соблюдать хронологию, решив привести это письмо Жанны из Компьеня, датированное точно июлем 1768 года, после обмена письмами в сентябре некоторыми участниками интриги. Письмо Жанны как бы заранее подводит итог всем событиям и спорам, которые назревали. Непосредственный и насмешливый тон вполне свойственен нашей красотке, и его также приятно читать. Она совершенно лишена серьезности. Эта восхитительная беззаботная девушка видела далеко и оценивала все правильно. В тот момент, когда он мог легко ее погубить, Шуазель решил игнорировать новую любовницу Короля. Кастовые предрассудки и гордость помешали Министру правильно оценить ситуацию. Он решил, что Жанна была слишком низкого происхождения и станет для Короля лишь развлечением безо всякого будущего.
23 июля был подписан брачный контракт Жанны и Гильома Дюбарри. Его статьи были крайне необычными и направлены на четкое разделение имущества и даже тел будущих супругов. Свадьба была отпразднована 1 сентября, объявления были помещены в парижских церквях Святого Евстахия и Святого Лаврентия. Священник, освятивший этот странный союз, звался Жан-Батистом Гомаром де Вобернье, и есть основания полагать, что он был тем самым «монашком», о котором упомянул Шуазель в своих «Мемуарах», то есть родным отцом Жанны. В составленном после этого брачном свидетельстве в качестве ее отца был указан другой Гомар де Вобернье, предполагаемый брат священника.
Не имея возможности выйти замуж за своего уже женатого любовника, Жанна была вынуждена довольствоваться братом. Поскольку настоящий ее отец был монахом и не мог признать свое отцовство, ей также пришлось принять в качестве родителя его гипотетического брата. Таким образом, эта интересная женщина вовсе не была той, за кого себя выдавала. И все же в ее лжи была доля правды, а в ее генеалогическом древе – некоторая истина. Можно ли лучше сказать, что Жанна была выдуманным человеком, персонажем некоего романа. Надуманные обстоятельства ее рождения не столько походили на правду, сколько напоминали выдумку, нечто вроде мечты. А случаю, удаче и талантам этой женщины угодно было сделать так, чтобы на протяжении всей жизни правда и вымысел чередовались друг с другом и сказка о ее дворянском титуле стала реальностью, пусть даже для этого и пришлось слегка поправить судьбу. Графский титул, полученный дочерью «служанки и монаха», был вполне подлинным. Он был лишь первой ступенькой в ее небывалом восхождении наверх: хотя Жанна и была «почти женой» своего первого дружка или «почти дочерью» предполагаемого отца, это не помешало ей в возрасте двадцати четырех лет стать «почти королевой» самого могучего государства Европы.
Версаль, 12 декабря 1768 года
(от Ришелье, Сартину)
Мсье,
Некоторые гнусные песенки, которые нам приходится слышать, заставляют сожалеть о дурной прозе г-на Марэ. Если вы не знаете авторов этого, что на вас не очень похоже, вы будете единственным, кто ничего не знает об их происхождении, и в это верится с большим трудом. Вы некогда говорили, что можете отправить в Бастилию некую безумную голову: вы могли бы с пользой реализовать этот план в отношении поэтов, о коих я вам сообщаю, зная, что их меценат почти ежедневно бывает гостем нашего монарха в малых Кабинетах и пока не ищет другого места пребывания. Знайте же однако, что Король не станет долго терпеть, чтобы покрывали грязью даму, которой он всенародно оказывает знаки дружбы. Вам следует сделать так, мсье, чтобы никто больше не слышал об этих недостойных стихах и об их исполнителях: таков приказ Короля, чье настроение надеюсь передать вам. Вам не стоит опасаться г-на де Шуазеля, стоящего чуть выше вас, потому что вас просит об этом Король, стоящий намного выше него.
Версаль, 15 декабря 1768 года
(от Ришелье, Жану Дюбарри)
Милейший,
Вот расписка на двадцать тысяч ливров на имя банкира Божона. Знай, эта награда идет с самого верха и сопровождается непременным условием, что больше ты требовать ничего не станешь. Подумайте над этим письмом и постарайтесь не забывать: содержащиеся в нем упреки исходят из того же источника, что и эта тысяча луидоров. Та же рука протягивает их тебе сегодня, а завтра может схватить за шиворот и бросить за одну из тех стен, что защищают скорее не от холода, а от долгов, где люди восстанавливают свою репутацию одновременно с приобретением ревматизма.
Париж, 18 декабря 1768 года
(от Жана Дюбарри, Ришелье)
Господин маршал-герцог,
Я получил заслуженное оскорбление в виде тысячи луидоров, которые вы мне всучили. Но раз вы не являетесь автором этой подачки, то я не стану требовать от вас объяснений: эти деньги пахнут или, лучше сказать, благоухают ароматом, который нам с вами хорошо знаком.
Я напишу нашему Ангелу, чтобы поблагодарить ее за доброту. Постараюсь найти самые нежные слова на подметках своих сапог подобно тому, как она сама некогда нашла свое очарование и воспитанность на грязных простынях мамаши Гурдан.
Париж, 18 декабря 1768 года
(от Жана, Жанне Дюбарри)
Мадам,
Я прочел, поразмыслил и теперь еще размышляю над этим ужасным доказательством вашей неблагодарности. Теперь вы – графиня, хотя в злобных стихах вас называют шлюхой. Вы перенесли свои вещи в комнату нашего покойного друга Доминика и каждую ночь спите в малых Кабинетах. Но вы достаточно много путешествовали, чтобы оказаться там, и можете пропутешествовать еще долго, посему держите чемоданы в готовности.
Но, хотя от уличной девки до графини в этой стране и в этом веке всего один шаг и у вас уже два лакея в ливреях с галунами и герб, чья краска еще не успела высохнуть на вашем кресле[83], помните, что именно я помог вам сделать этот шаг и нанял этих лакеев, именно я придумал ваш многовековый герб: сойка, сидящая на двух скрещенных розах.
Я есть и всегда буду вашим прошлым, мадам, поскольку вы лишаете меня права существовать в вашем настоящем. Я буду следовать за вами как тень, поскольку вы не даете мне возможности уехать куда-либо.
Мои советы и поддержка вам так помогли, что вы больше в них не нуждаетесь и ими пренебрегаете, что даже с ними не ознакомились. Пусть так! Но вам их будет не хватать, подумайте об этом! Вы вскоре пожалеете, что отдалили меня. Всегда вам преданный, я буду неподалеку. Вы найдете меня в ваших чемоданах в тот день, когда вновь их раскроете, потому что именно там я буду вас ждать, мадам.
Шуазель прождал до осени, с началом боевых действий против новоиспеченной графини. Но от этого его атака не стала менее яростной. Министр использовал самые агрессивные и низкие приемы: памфлеты, похабные песенки, дойдя даже до комедий, которые стали ставиться в театрах и кабаре. Соотношение сил было не в пользу Жанны. Что она могла противопоставить самому влиятельному, трижды министру[84] Шуазелю? Жанна была не чем иным, как «временной прихотью», жила только капризом Короля, у которого, как известно, было до нее много временных привязанностей.
За каждым поступком новой королевской любовницы внимательно следили, каждое ее слово крайне превратно истолковывалось не только ее врагом и приспешниками, но и всеми, кто попрекал ее простым происхождением, скандальным прошлым, головокружительным и неуместным взлетом.
Инспирированные Шуазелем песенки и проза были настолько гадкими, что я не хочу даже цитировать их. Дурная проза и злые вирши, вульгарные чувства, пошлость и т. п. Шуазель показывает нам, что, к несчастью, крупный сеньор может быть не только «злым человеком» подобно Дон Жуану, но и может опуститься, если нужно, до уровня проходимцев, чьи услуги он оплачивал, чтобы удовлетворить свои желания. Самым низким из них была, несомненно, ненависть: ее у Шуазеля было достаточно, раз в своих «Мемуарах» он дошел до оскорблений самого Короля и запачкал его самыми недостойными аргументами. Очевидно, Министр только и ждал своей опалы и ссылки, чтобы напасть на Жанну.
Он был не одинок. Сам Дюбарри постарался уколоть свояченицу и бывшую любовницу в песенке, которая гуляла по Парижу и имела некоторый успех. Причины возникновения этих стихов были крайне непорядочными, если судить по тому, что нам известно о Жанне и Плуте. Но зато их композиция свидетельствует об определенном таланте и показывает некую строгость тона. Но судите сами по этому отрывку:
Нам известно, какими трудными были первые дни пребывания Жанны при Дворе. Конечно, причиной этого было ее «низкое происхождение», но трудно сказать, было ли это пренебрежение следствием низкого положения ее матери, которая, по словам Плута, была кухаркой и «торговала собой», или же это был отголосок из прошлой жизни у мамаши Гурдан и других менее известных сводниц. Люди «этой страны», как они сами себя называли, презирали женщину из народа и бесстыдную девку. Нельзя исключать и того, что для многих из них отсутствие добродетели было, вопреки всякой морали, преступлением намного меньшим, чем принадлежность к низшим слоям общества. Не было большой разницы между проституткой, которой платят деньги, и служанкой, которой пользуются бесплатно. Можно только утверждать, что вторая обходится намного дешевле.
Цинизм этого общества был настолько очевидным и естественным, что выражался с некоторой наивностью. Дебют дамы Дюбарри при Дворе сопровождался достаточным количеством свидетельств. Разброс суждений относительно Жанны простирается от поддержки ради забавы со стороны Ришелье, бывшего одним из самых первых и постоянных «клиентов» новой придворной, до ненависти довольно неблагородного Шуазеля, не сумевшего скрыться под маской чистого и элементарного презрения.
Из всех описаний и рассказов о нашей героине я выбрал отрывок из «Мемуаров» госпожи Кампан[85], который и предлагаю вашему вниманию. Точность описания, несомненная правдивость изображения говорят нам как о самой художнице, так и о ее модели. О Дворе конца правления Людовика XV и о последней любовнице Короля. Именно в таком «групповом портрете» Жанна вырисовывается наиболее четко просто по причине контраста с «фоном», чьи холодные тона резко отличаются от нежных и чувственных тонов нашей основной героини.
После кончины мадам де Помпадур Король жил один, поэтому враги герцога де Шуазеля не знали, в каком салоне и какими путями они могли бы подготовить и реализовать падение столь ненавистного им человека. Король имел отношения только со столь низкими женщинами, что использовать их для продолжительной интриги не представлялось возможным. (…)
Тогда было решено найти Королю любовницу, которая могла бы иметь свое общество и из ее салона можно было бы посредством ежедневных инсинуаций повлиять на давнюю привязанность Короля к герцогу де Шуазелю. Правда, мадам Дюбарри нашли среди довольно низкого класса. Ее происхождение, воспитание, привычки – все было вульгарным и постыдным. Но девицу выдали замуж за человека, чья родословная начиналась в четырнадцатом веке[86], и посчитали, что тем самым скандал замяли. Этой грязной интригой руководил победитель при Маоне[87]. Любовницу выбрали очень удачно, скрасив последние годы жизни мужчины, которому надоело величие, который устал от удовольствий и пресытился сладострастием. Казалось, что ум, таланты, очарование маркизы де Помпадур, ее редкая красота и любовь к Королю никогда не смогут возыметь воздействие на этого изношенного человека.