– Мы зашли в лифт, и лифтер спросил, на какой этаж. Я назвала этаж, а спутник пошутил:
– И как можно скорей. При отказе техники придется нести на руках, никто не возражает?
В кабине лифта были посторонние люди, и я, возмутившись, одернула его.
– Вам бы лучше думать о своих глазах. Ишь, какой шутник самоучка.
– Да вы не волнуйтесь, – ответил он. – Ваш тихий чарующий голос не предназначен для гнева. Что касается глаз, то моего левого глаза уже нет. Он разродился слепотой навсегда. Вы его не спасете, даже если через кесарево сечение постараетесь вытащить часть зрения из другого глаза, увы, я на такой оргазм не готов. Это мне божье наказание за то, что часто подмигивал красивым женщинам. Даже если как сувенир на память вы оставите в нём свой скальпель надежды, я не замечу вашего подарка.
– Мы вам не обещали вернуть зрение, – возразила, все еще не успокоившись, я. – Мы просто останавливаем процесс дальнейшего распада вашего зрения.
– Распад идет во всей моей натуре. Собрать бы последние силы и спеть свою последнюю песнь. Хорошо бы под занавес жизни получить ощущение любви. Тогда сказал бы, что прожил эту жизнь не зря и лет 5—10 для ощущения такого счастья даже много.
– Интересно, и в чем смысл и почему только 5—10 лет? Странные вы, мужчины, всю жизнь гонитесь за каким-то временным ощущением счастья. У большинства женщин все сложнее: их полное счастье все-таки в детях.
– Это неправда, никакие дети, ни семейное бремя забот не лечат от душевной боли, а вечной любви никто обещать не может. Острое ощущение счастья любовь дает только в начальные годы совместной жизни. Можно прожить и меньше, и больше, но все равно желательно умереть на её излете сладкой смертью любви, а не от старости и болячек. Хотите верьте, хотите – нет, но этот диагноз лечению не поддается.
– Да, лечение души – это за пределами компетенции нашего лечебного учреждения, а с такими желаниями лечение необходимо. Это крайности.
– Голову и душу врачи действительно еще не научились лечить, даже Бог с этим не справляется. Не потому ли лебедь после потери возлюбленной поднимается в небо и, пропев прощальную песнь, бросается вниз, и счастье петуха не может быть счастьем лебедя.
– Какой же вы все-таки невообразимый циничный романтик, – усмехнувшись, ответила я ему, уже идя с ним по коридору. – В вашем возрасте такого быть не должно.
– Наоборот, человек, проживший основную часть жизни в мирских заботах о хлебе насущном, в жизни которого было не до романтики, эту роскошь может все-таки себе позволить. Когда мирских забот уже нет и остается стремиться только к красоте существования, все остальное уже не имеет смысла. В моем возрасте дарить любовь, дарить то, что имеешь, уже становится смыслом жизни. На том свете мне ничего не надо, кроме души, очищенной любовью. Она – её чистилище.
Я ничего не ответила. После просмотра на УЗИ обрадовалась, что в его глазах произошли положительные изменения.
– Вы молодец. У меня появилась надежда, что я могу исправить положение без хирургического вмешательства. Уж очень мне не хочется вас резать второй раз. Думаю, еще сможете подмигивать красавицам и левым, и правым глазом.
Он взял мою руку и попытался её поцеловать. Я отдернула её. Он произнес с присущей ему благодарностью:
– Я целую вас и ваши золотые руки за ваш труд и успех.
– Я вас тоже целую, – ответила без эмоций ему я, но это вырвалось автоматически, неожиданно для меня самой.
Возмутившись сказанным, я вышла из кабинета, указав в коридоре ему направление движения, пошла в другую сторону. Мне показалось, что его отношение ко мне перешло границу общения больного с его лечащим врачом. Эти отношения стали, похоже, переходить в откровенные отношения, которые могли вызвать нездоровый интерес окружающих сотрудников. Нет, я не боялась за свою репутацию, но подавать какие-то надежды этому, хоть и интересному, мужчине не было никаких оснований. Однако для себя я отметила, что отношусь к нему не с обычным безразличием, которое проявляю ко всем остальным своим пациентам.
На следующий день, осматривая его глаза, я вновь обнаружила, что состояние их ухудшилось. Я пригласила других специалистов, и мы все пришли к мнению, что больного нужно готовить к повторной операции. Однако на следующий день в больнице произошла авария с водоснабжением, и операцию пришлось отменить. Несмотря на то, что больница находилась в центре столицы, ремонтные дни длились три дня. Перед днем операции я вновь осмотрела его глаза и отметила в них улучшение.
– Я выпил с друзьями по палате, а, как известно, спирт очищает сосуды, поэтому вы сегодня и наблюдаете положительный результат, – разъяснял он случившееся.
– Вы нарушили режим. И выпили не с друзьями, а с медсестрой. Мне об этом уже доложили. Вас застукал в комнате медсестер дежурный врач, – я говорила осипшим голосом и слегка подкашливая.
– А, это тот молодой доктор, который к вам неравнодушен. Я заметил, он иногда к вам подходит сзади и пытается незаметно вас погладить. Представляю, что он мог вам наговорить. Это вы с ним потеряли голос? Говорят, где женщина теряет голос, там оставляет и честь.
– Честь у меня всегда с собой. И какое ваше дело, что и где у меня.
– У меня тоже все там же, только не знаю, в каком кармане.
– Не надо искать. Она у вас вся на вороте рубашки в губной помаде, а вы пытаетесь оправдаться. Вы действительно любвеобильный мужчина, и возраст, похоже, на вас не влияет.
– Да вы шутите, помады нет и не может быть. Я действительно выпил с ней, но только за ваше здоровье, во спасение своего, и инициатива исходила не от меня. Я не виноват, что у вас медсестры, неравнодушные к коньяку. Его ж у вас на халяву им не выдают.
– Много выпили? – с усмешкой спросила его.
– Всего три стопки, за ваши глаза, за ваши руки и за вашу душу. Теперь ваша очередь выпить за мое здоровье.
Он подал мне подарочный пакет с пачкой конфет, бутылкой шампанского и букетом больших ромашек. Я вытащила бутылку шампанского из красивой упаковки.
– О, французское. Ну ладно, я вас прощаю и благодарю.
– Это еще не всё. Вот, посмотрите.
Он подал листок бумаги. Я развернула и увидела написанное стихотворение. Оно называлось:
Врачу с любовью– Это вы написали сами? – спросила я его.
– А почему нет. Я такой же ученый, как и вы, имею свои труды. Лирика мне тоже не чужда, я её всегда любил. Хотя стихотворение написал впервые. Это от больших чувств к вам. Я вас люблю, леди грёз. Если бы мне скинуть с плеч лет десять и превратиться в дух вашего желанья, то накинул бы на вас фату и унес на своих руках в храм посвящения любви…
– Не бездарно написано, – прервала я его объяснение. – Особенно для первого раза. Что делают чувства с таким серьёзным мужчиной! И ай, и ой. Сожалею, что не могу ответить тем же. Можно его забрать? Оно мне понравилось.
– Да, конечно, это для вас и в память о моих чувствах. Я до вас не встречал женщины, красота которой заставила бы начать писать, чтобы посвятить ей стихи. Хорошо было бы, если б и у вас появились такие чувства. Я даже не о себе пекусь. Уверен, коснись очарование вас, вы бы написали не хуже. В жизни мало очарований, толкающих душу к песне или любви. Тут уж неважно, отчего вспыхнувшей: от поражения красотой, отношения или просто под инстинктом страсти. Что делается от этого чувства, не требует ни прощения, ни сожаления.
– Красиво написали и красиво говорите. Знаете, что женщины любят ушами.
– Вам бы его ещё красиво оформить и в рамку, пусть на стенке висит. Все будут вам завидовать, и даже дети, если вы его вложите в альбом с фотографиями. Я думаю, у вас немного было больных и возлюбленных, которые могли бы вам посвятить хоть несколько строк.
– В этом вы правы. Этим подарком вы вошли в мою память. Я вас, наверно, долго не забуду.
– Хотите, я его опубликую в газете?
– Делайте что хотите, мне достаточно этого.
– Мне этот стих частично во сне явился. В эти дни как-то виделось, будто вы на каком-то приборе делаете мне полное обследование. Показали на экране компьютера моё сердце, такое же голубое, как ваши глаза. И говорите, что ему по картинке можно только сорок лет дать. Потом показываете на нём мои мозги, и я вас спрашиваю:
– Там через прибор нимба над ними не видать?
– Нет, прибор такого видеть не может, – отвечаете, а я опять:
– Мне вот даже невооружённым глазом виден нимб над вашей головой. Вы святая. Я с первого взгляда на вас его увидел.
– Нет, я далеко не святая, вы ошибаетесь, – прервала я его рассказ. – Хотя любую женщину после зачатия можно считать святой. В данном случае вы частично ослеплены в прямом и переносном смысле. Это с мужчинами бывает чаще, чем с женщинами. Глаукома – это тоже больше мужская болезнь.
– Не будем спорить, так не так, перетакивать не будем. Во сне вы просмотрели на мне все, и даже через сердце, можно сказать, в душу заглянули. Вот тогда я и спросил:
– Так, сколько лет мне еще жить осталось? Ваш прибор не говорит? Скажете? Вы отмолчались, а я вам молвлю: «Если покаюсь в грехах, очищу душу, к безответному минимуму молчания годов пять добавите?»
– Можете покаяться, – ответили вы. – У нас тут кабинет святого батюшки есть. Он за определенную плату вам и напророчит и больше лет, чем хотите вы.
Между прочим, келью святого батюшки вам в больнице иметь бы тоже не помешало.
Я перебила его:
– Выкиньте эти мысли из головы, забудьте и больше не никогда думайте об этих глупостях. В больнице нет лишних денег. Хотя церкви на территории и не одной больницы уже существуют долгие годы. А сейчас пойдемте со мной опять на УЗИ. Надо еще раз посмотреть ваши глаза изнутри. Мозги и сердце ваши меня не интересуют.
– Я готов. Хоть так, хоть эдак, хоть через прямую кишку. Нам, крестьянам, все равно, хоть к барина жене ходить, хоть к барину жену водить. И так деньги, и обратно деньги. Можете меня резать и кушать, я полностью в вашей власти. Я махнула на него рукой, чтоб он замолчал.
Кабинет УЗИ находился на последнем этаже больницы. Убедившись, что с его глазами произошли изменения в лучшую сторону, я сообщила, что буду готовить к выписке, а не к операции. Обратно спускались по лестнице поликлиники, где всегда было мало народу. Он неожиданно взял меня под руку. Я ласково погладила его руку и, освободив её от своей, произнесла:
– Спасибо за проявленное внимание, но ни вам, ни мне этого не нужно.
– У меня просто закружилась голова, и если бы не взял вас за руку, то упал бы.
– Всё у вас в порядке, сказки не рассказывайте.
Когда он выписался и уже выходил из больницы, то зашел в мой кабинет. В это время в кабинет вошли практикантки. Я ему сказала «до свиданья», но он долго не мог встать со стула, как будто его приковали к нему. Потом спросил:
– Я могу идти?
– Да, да.
Он вышел и, не оборачиваясь, ушел. Через некоторое время мне на факс пришло большое сочинение в стихах без подписи и неизвестно от кого:
Я сразу подумала, что автором этого стиха мог быть мой бывший больной, который проявлял большое неравнодушие ко мне. Я не знала, как реагировать. Стихи в какой-то мере своей интимностью меня оскорбляли, но если учесть то, что в них не было указано конкретного лица, кроме имени, к которому оно относится, то и оснований для предъявления претензий у меня не было. С другой стороны, они лирически воспевали образ женщины, к которой относились. Однако я понимала, что они относятся ко мне, и к ним возникало двоякое чувство. Как на него реагировать, я не знала.
Я решила взять паузу молчания и поначалу хотела их выкинуть, но рука не поднялась, и подумала, отложу, чтоб со временем еще раз прочитать и проверить ощущения своего восприятия. Кто знает, может быть, по прошествии некого времени я отнесусь к ним совсем по-другому.
Однако через некоторое время мне на факс опять пришло стихотворное послание, которое называлось:
Сон второйЭто послание я прочитала, и оно мне показалось даже забавным. Подумав, я решила с ним встретиться. Телефона его не знала. Он, однако, не звонил. Перед Новым годом он все-таки позвонил и поздравил меня с Новым годом. Я спросила, не присылал ли он в мой адрес каких-нибудь факсовых сообщений. Естественно, он отказался, но пригласил меня на чашку кофе. Мне захотелось прервать отношения такого характера. Нет, я не собиралась с ним где-то сидеть с целью продолжения отношений, хоть и не каждой женщине пишут и посвящают стихи, но встретиться нужно было, чтоб заставить признаться, пристыдить и прекратить любое дальнейшее развитие его чувств.
Он встретил меня, как и договаривались, на Тверской улице, недалеко от нашей клиники. Предложил пройти в ресторан Дома ученых.
– Вы, видно, там завсегдатай?
– Можно сказать, да. Я там иногда делаю доклады.
Я отблагодарила его за предложение и отказалась идти, перейдя сразу к сути моей встречи с ним.
– Скажите мне честно, если вы мужчина и можете отвечать за свои поступки, почему вы не признаетесь в том, что послания мне это ваших рук дело?
Он выжидающе молчал. И я продолжила:
– Мне не нужно никаких сюрпризов, ни по факсу, никаким другим образом. Я поздравляю вас с наступающим Новым годом, и давайте останемся друзьями. Забудьте меня как женщину. Я была просто ваш лечащий врач. Все моё отношение к вам было продиктовано моими профессиональными обязанностями. Я не артистка, чтоб иметь вокруг себя фанатов, которые от любви иногда делают безумства. Конечно, мне правильнее философски отнестись к такой жизненной ситуации, но ваши стихи могут принести неприятности не только мне, но и вам, а если жена узнает? Вы нарушаете кодекс семьи и предаете обет верности.
В это время мы подошли к тому месту, где меня ждала машина. За рулем сидел мой ухажер, который постоянно заезжал за мной. Он так же, как и я, был врачом и заканчивал аспирантуру. Увидав меня, он выглянул и подал сигнал.
– Вам пора, – отреагировал он на сигнал, – но помните, у меня к вам чистые чувства с преклонением перед образом мечты, и вы его олицетворение. Вы леди грез. Беда моя в том, что живу я по законам веления сердца. Что касается верности в любых изживших себя отношениях, то в этом случае её лучше называть предательством совести, но я уже давно разведен и одинок. Разве я вам об этом не говорил? Единственная дочь уже давно взрослая и самостоятельная личность.
Он опять перекрестил меня, как перед операцией, добавив, что любовь – это Божья благодать и только в его силах её остановить.
Я, усмехнувшись, махнула рукой и села в машину. Казалось, я разрешила проблему, и никаких сообщений, никаких звонков вроде бы как больше не было. Однако это, как выяснилось позже, не было правдой. Все-таки мне на факс однажды вновь пришло некое послание в стихах, о котором мне не доложили сразу. Это произошло тогда, когда меня в кабинете не было. Его на этот раз принял уже молодой аспирант, тот самый, который был закреплен за моей кафедрой и долгое время упорно ухаживал за мной. Часто находясь у меня в кабинете по профессиональной необходимости, он принимал звонки, и этот стих, пришедший на факс, его шокировал, а назывался:
Сон третийОн принял это послание как недоразумение, наподобие спама или некой телефонной ошибки. Все бы так и забылось, но через некоторое время служба доставки принесла мне в клинику огромный букет роз с тремя огромными ромашками посередине и маленький аквариум с золотой рыбкой. Ромашки всегда присутствовали в его букетах, отличая их от других. Они ещё раз напоминали о нем и его преклонению ромашкам, как Ксюшиным глазкам. В этом букете роз лежало письмо со стихотворением.