Жестяной визг прекратился, и через пару минут ХЛОПцы по одному начали выбираться. Джон подхватывал их за дуги, помогал. Василиса обтирала оцинкованные бока тряпочкой, а старичок Прохор подсчитывал, начиная заново с каждым новым, поставленным Джоном на тропинку.
– А ты что сидишь, где твои-то? – спросила Василиса Данилу-мастера. – Смотри, до дождя забрать надо. А то развезет, а с жидкой – проку меньше.
Данила хитро улыбнулся, прищурился и тихонько, как птичка, присвистнул.
Старичок Прохор стукнул себя по каске и сказал, обратив насколько возможно глаза к выскочившему многочленному рычагу со свистком:
– Вот, слушай, как надо. А то оглохнуть можно от твоего командования.
На птичий посвист Данилы-мастера из кустов выкатилась малахитовая ванна. Из нее с каменным стуком высыпалась дюжина малахитовых же половников, и давай мелькать в воздухе – в канаву, да в ванну, в канаву, да в ванну. А Данила только стоял да посвистывал.
– Они у тебя что, без команды не работают? Все время свистеть надо, – задал технический вопрос Джон.
– Из-уить-ба-уить-ло-уить-ва-уить-ны, – ответил Данила, перемежая каждый слог свистом.
Потом, когда последний половник опорожнился в ванну и катался по траве, начищая зеленые бока до прежнего сияния, добавил:
– Так-то они на ферме все время, в молоке да в сметане. С котом, правда, не ладят.
– КОТ8ов, ясное дело, они не любят. Тонкая электроника, да и без волшебства, наверное, не обошлось? – Джон заговорщицки прищурился и понизил голос.
– Не без этого, – ответил Данила-мастер и осторожно оглянулся на Петра. – Только я про нормального кота говорил. Рыжего, с усами, который мышей ловит.
– А, этого, – разочаровано произнес Джон, – если про такого, тогда – к Василисе. Она к рыжим не равнодушна. Потому и за Ивана пошла.
Тут Батя вздохнул. Снял с себя ремень, легкий кафтан, сложил все на пне, придавил сверху посохом. Подошел к канаве и стал осторожно спускаться в нее.
– Вот я же и говорил! Без вас невозможно, Трофим Трофимович, – радостно закричал длинный Петька.
Данила-мастер полез следом за Батей. Затем – согласно чину и возрасту, старичок Прохор, Джон и, наконец, пустили и Петра.
– Ну, подымем, что ли? – сказал, наклоняясь и запуская руки по локоть в оставшуюся грязь, Батя.
– Потянем, – подтвердил Данила, становясь напротив Бати, и точно также нагибаясь.
– Вставай, проклятьем заклейменный, – просипел старичок Прохор, возя руками там, где, по его мнению, была вершина межи.
Джон молчал и только сопел, когда брызги попадали ему на лоснящуюся черную физиономию.
– Что за проклятье? – отплевываясь, спросил Петька, – из УК9
Он, забираясь в канаву, поскользнулся, и упал плашмя. Теперь стоял и раздумывал, с какой стороны присоединиться к остальным.
– Не знаем мы, откуда, – ответил Прохор, – знаем одно, проклятье было. Хор-р-рошее пр-р-роклятье. Др-р-ревнее.
Батя разогнулся первым. Встал, насупил брови. Остальные вместе с ним смотрели вниз, где под ногами, невидимая, сопротивлялась подъему межа.
– Не получается? – спросила с бережка Василиса. – А на раз-два-три пробовали?
Мужики ей не ответили.
– Да, – нарушил молчание Батя, – тяжела.
– А делать-то что, а, Трофим Трофимыч, – слезливо проговорил Петька, – дело-то государственной важности!
– Плохо дело, – внес свою лепту старичок Прохор.
Помолчали.
– Ну, так как? – с дрожью в голосе спросил Петр, – продолжим?
Батя помолчал, пошевелил бровями. Раздвинул губы:
– Думать надо.
Сказав так, он, не торопясь, ухватившись за корни березы, вылез из канавы и сел, сложив ноги крестом. Остальные тоже выбрались вслед за ним, уселись, как мудрецы, в ряд. Начали думать.
Джон вроде заколебался, садиться ли со всеми в ряд, но Данила-мастер дернул его за рукав:
– Садись и ты, интернационал.
Один Петька не находил себе места, то вставал, то садился, все пытался отряхнуть свою новую куртку.
– Вот, обратился он к старичку Прохору, – говорили, что грязь не пристает. Еще как пристала! И засохла, как корка. Броня теперь, а не куртка.
– Тсс, – прошептала ему Василиса, – не шуми, не мешай. Думают люди!
Зашумел в верхушках деревьев ветер. Опустился, пробежал по молодой травке, погладил землю по шерстке. На ближний камень выскочила лягушка, сняла на всякий случай корону с головы, прижала ее лапкой к камню. Уставилась, не моргая, на думающих мужиков.
Из канавы послышался гул. Петр осторожно подошел к краю, поглядел вниз, заворожено прошептал:
– Поднимается! Сама поднимается.
– Что стоишь, – проквакала ему лягушка, – поищи, чем подпереть, а то мысли, чай, не резиновые, век держать не хватит.
Петька заметался, побежал к березе, стал ее ломать.
– Ох, не тебя я ждала! Не такого! – запричитала береза.
– А нечего было песни жалостливые петь. Молчала бы, как я, так и дождалась бы добра-молодца, – ответила ей лягушка.
Большой каменный столб поднялся из канавы, качнулся пару раз, и встал. Усиливающийся ветер сдувал с него остатки грязи и клочья тины.
– Не ровно стоит, – заметил старичок Прохор.
– Как Пизанская башня, – подтвердил Джон.
– Как деды поставили, так и стоит, – проворчал Батя, – не нам межу править.
Подбежал Петр с березовой подпоркой. Сам слез в канаву, подпер межу. Вылез. Достал ФЭД10, прицелился, щелкнул.
Потом присмотрелся и спросил:
– А что это за указатель. Вон, на самом верху прикручен?
К верхушке межи и в самом деле была приторочена ржавой проволокой заостренная с двух сторон доска с еле различимыми буквами: «СВТ – ТМА».
– Кто ж знает? Давно ставили. Еще и космодрома не было, – ответил старичок Прохор, – вот если только щуку спросить. Или вон, эту … зеленую. Она, если поцелуешь, чего только не вспомнит. А второй раз поцелуешь, что хочешь – то и забудет. Одним словом – баба!
Прохор указал костлявым пальцем на лягушку. Та уже снова надела корону, показала Прохору язык, и была такова!
– Не успели! – сказал Прохор. – Ну и ладно. Не велика беда!
– Беда не беда, а буквы подкрасить надо бы. У меня и карандаш есть. – Петр подошел к краю канавы и потянулся к меже.
– Эх, далеко, не достать! Ну, еще чуть-чуть!
Он не удержался на краю, взмахнул руками, как аист, и рухнул вниз, задев плечом межу.
Подставленный березовый стволик не выдержал, треснул и переломился пополам. Межа покачнулась, наклонилась еще сильнее, потом еще и еще, и медленно опустилась на прежнее место за краем канавы.
Земля чуть содрогнулась, а ветер стих.
– А ведь четверть часа стояла, – радостно проговорил старичок Прохор. – Может, на рекорд потянет!
– Да, постояла, хватит с нее. Натрудилась, – ответил Батя.
Повернулся к Даниле-мастеру:
–Ну, прощай, что ли!
– Прощай, Трофим Трофимыч! Увидимся еще. Я к тебе за малиной приду. Очень у тебя малина хорошая.
– Лады! – ответил Батя.
Данила-мастер перебежал по бревну канаву и зашагал через лес, подгоняя замысловатым свистом малахитовую ванну.
Батя, старичок Прохор, и Василиса отряхнулись, оправились, и тоже направились по тропинке назад.
Джону и Петьке доверили главное – нацепить на длинный шест ведра и нести их аккуратно, чтобы капли не пролилось, до самого дома. Ведра, чьи запотевшие бока оправдывали букву «Л» в названии, смешно болтали ножками; последнее норовило все достать пяткой до груди Петра, но тот осмотрительно держался за самый край шеста, так что основная тяжесть пришлась на плечи Джона.
– А зачем мы их несем. Они же ходячие, – спросил Петр.
– Потому и нести надо, что шибко ходячие. Чтоб «налево» не сбежали. Грязь – она дорогого стоит. Не простая, от самой межи никак! – ответил старичок Прохор.
Петру это все было в диковинку.
– А на что она вам? И Данила вон сколько набрал. Другие в ваннах моются, а он – все наоборот.
– Э-э, – важно протянул Прохор, – грязь, которая под межой набрана, на память благотворно действует. И еще коленки у коровок мазать. А еще… – Прохор ухмыльнулся и не закончил фразы, – ученый вы народ все, а простых вещей не понимаете. А туда же – межу поднимать.
– Так ведь не подняли. Она снова упала, – с сожалением вздохнул Петр, – придется так и в депеше указать, мол, попытка не удалась.
– А ты не пиши, что не удалась. Напиши, что увенчалась временным успехом, – посоветовал Джон. – Пусть там, в Столице, из этих трех слов выберут, какое попригляднее. Им там, виднее.
– И про грязь писать? – спросил Петька.
Все остановились как вкопанные и посмотрели на Петра с осуждением.
– Ты, это, брось, – сказал за всех старичок Прохор. – В столицах все свое, а это – наше, исконное.
– Да я хотел, как лучше. Чтоб инструкцию не нарушать, – промямлил Петр, – вот она – инструкция.
Он хотел вытащить что-то из кармана, но не смог – карман оказался плотно залеплен высохшей целебной грязью.
– Нам по должности строго-настрого положено инструкцию соблюдать!
Батя стукнул посохом по земле. Сухая прошлогодняя трава под ногами Петра, задымилась. Петька затоптался на месте, потом глянул под ноги и подпрыгнул:
– Горю ведь!
– То-то и оно! – проговорил Батя, отворачиваясь.
– То-то же, – повторил старичок Прохор, – не балуй.
Джон обернулся через плечо и без слов подмигнул Петру. Петр вздохнул и засеменил, пытаясь приноровиться к его широким шагам. Лицо его выражало озабоченность.
– Поторопиться бы надо, – сказала Василиса, поглядывая на солнце. – Обед пропустили, как бы и ужин не остыл, матушка велела не опаздывать.
Заулыбались, зашагали быстрее. Даже Петька перестал вздыхать и только все допытывался вполголоса у старичка Прохора, как эту заскорузлую корку от кармана отчистить.
– А то ведь и пряник некуда положить, – объяснял он, – пряники очень вкусны у Марьи Моревны, когда еще отведать придется.
– А ты заходи почаще, – отвечал ему Прохор, – почаще будешь заходить, глядишь, и почище будешь.
Вечером, после ужина, сидели по обычаю на скамейке перед домом. Василиса читала учебник, изредка откладывая его в сторону и, закрыв глаза, шепотом повторяла прочитанное. Иван сидел рядом и ковырял отверткой какой-то приборчик. Сложную электронную схему он отбросил за ненадобностью в сторону. Джон строчил письма на родину. Старичок Прохор бубнил вполголоса что-то про те времена, когда он «сорванцом бегал на русалочье озеро и спуску никому не давал». Марья Моревна и Батя просто сидели, смотрели на яблони, на ветви, усыпанные готовыми взорваться розовым цветом почки, держали друг друга за руки. Один Петька хмурился и мрачнел лицом.
Розовые от цветов ветви яблони зашевелились и в них, как в венке, показалась серая кошачья морда с желтыми глазами.
– Тьфу, – сказала морда, отплевываясь от обломанных и застрявших в шерсти почек.
Потом рот расплылся в улыбке, усы встали торчком, и морда добродушно произнесла:
– Вечеряете, Трофим Трофимыч? Приятно наблюдать. А то все в трудах, трудах, даже и не заходите.
Батя молчал, ответила Марья Моревна:
– Да что к тебе заходить. Ты разве что новое расскажешь. Вон Петька – с ним и то веселей.
Желтые глаза прищурились:
– Наслышаны, наслышаны. Я, – усы дрогнули и чуть опустились, – к вам потому и пришел. Память совсем никудышная стала. Весна, а я все путаю, все перезабыл. Песни, сказки, все перемешалось, одна каша в голове и привкус такой, солоноватый, на языке. А еще на днях как-то задумался, да и обсчитался – «Руслана и Людмилу» по цене «Курочки рябы» туристам уступил.
– Конечно, – весело откликнулась Василиса, – набегался в марте, потому и путаешь. Знаем мы, что у тебя за каша в голове.
– Да нет, не то. В прошлом марте такого не было. В прошлом марте почти не сбивался.
– Седина в бороду, бес в ребро, – Джон поднял голову от клавиатуры, – у вас, котов, год за сколько идет?
– Врут люди! – слезливо проговорил кот; усы повисли, и рядом с мордой появился подрагивающий кончик хвоста.
– Знаем, слышали, – оборвала его Марья Моревна, – так чего пришел-то? За сливками? Так в сенях возьми, приготовлено.
– Как чего, – быстро ответил кот, – мази целебной попросить. Для памяти. А то уволят меня, честное слово, уволят.
Он помолчал и добавил:
– А сливки тоже возьму, раз уж приготовлено.
– Как же! Для памяти ему! – воскликнула Василиса. – А к русалке приставать не будешь. А то мазь-то не только на память действует.
– Врут люди, – убежденно повторил кот, – мне точно для памяти. А русалка – она сама виновата. Прикрылась бы хоть чем. Перед экскурсантами стыдно.
– Ладно, – Марья Моревна повернулась к Бате, – дадим маленько. Для памяти.
Батя слегка нахмурился, но кивнул головой.
– Пойдем, страдалец, – Марья Моревна встала и пошла в дом. Морда исчезла из ветвей, и через мгновенье серая тень оказалась уже на крыльце у ног Марьи Моревны.
– Эх! – горестно воскликнул Петр. Он оглянулся, хотел было что-то сказать, но заметив, что все заняты делом, промолчал и обхватил голову руками. Его плечи затряслись; сквозь сдерживаемые рыдания можно было разобрать:
– И я бы мог… Жизнь прожить… Поле перейти…
Батя нахмурился и с неодобрением посмотрел на него.
– Передозировка, – Джон толкнул Ивана в бок, кивнув на Петьку, – слабоват.
– Быстро проходит, – прошептала им Василиса, – я знаю, в институте изучали.
– У меня в сарайчике лекарство припасено, – сообщил старичок Прохор и обернулся к Бате, – принести что ли?
Батя промолчал и лишь глубоко вздохнул.
– Так я принесу, – старичок Прохор поднялся и засеменил в темноту.
Батя вздохнул еще раз, поднялся и степенным шагом направился за ним.
Скоро и Василиса потащила Ивана в дом. Джон посмотрел на часы и со словами «Не всем сразу. Тут на неделю писанины» тоже попрощался.
И Петр, не дождавшись, да и не думая, о лекарстве, побрел к себе, и еще несколько раз из темноты донеслось:
– Жизнь… Поле…
По крыльцу скользнула серая тень и лукавый шепоток произнес:
– Хватит на сегодня. Сколь веревочке не виться, а сказочке – конец.
ЯГОДА-МАЛИНА (БУДУЩЕЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ-2)
На большом столе, на расстеленной газете раскорячился малиновый куст. Батя сидел на своем стуле с высокой спинкой и шевелил косматыми бровями, переводя глаза с комка корней на плети побегов.
– Что-то не то, – задумчиво сказал Батя, перетирая в толстых пальцах тонкие корешки с землей пополам.
– Вот и я говорю, – не тем занимаемся, – горестно произнес с лавки старичок Прохор.
– Как не тем? – пожала плечами Марья Моревна. – Когда как не сегодня малину готовить. Завтра ведь сажать.
Марья Моревна стояла, уперев руки в бока, перед телевизором и безуспешно пыталась строгим взглядом перелистнуть страничку календаря на экране. Страничка шевелилась, как занавеска от ветерка, взвивалась до половины, и снова опадала. И снова на ней сияла и переливалась цифра семнадцать в окружении малиновых веток, усыпанных спелыми ягодами.
– Хочу на неделю вперед забежать, посмотреть, удержится потепление, или как. Обещали в новостях, что подбросят по весне теплых деньков, так в самый раз бы нам пригодились. Спасибо Ваньке, настроил новый телевизор на фермерский канал, да я еще премудростью им владеть не овладела.
– А ты пультом его, пультом сподручнее, – сказал Прохор. – А то, не ровен час, из столицы еще чего бросят, а мы и не поймаем.
– Да пульт Ванька унес, – ответила Марья Моревна. – На него вчера Василиса как села, так он и перестал работать. Ванька взял, всю ночь ковырялся, чинил. Спит вот теперь. Авось, исправил.
Василиса сидела напротив Бати и что-то разглядывала в газете, водя по ней пальцем, раздвигая спутанные корешки и побеги. Услышала про пульт, встрепенулась:
– Вот еще, я и не виновата. Пульт на стуле не я оставила. А смотреть некогда было, в руках поднос был.
– Да, на чем сидим, там глаз нету, – глубокомысленно изрек старичок Прохор и замолчал, вздохнув о чем-то своем, стариковском, давнишнем.
Василиса заинтересовалась чем-то в газете, приподнялась и раздвинула побеги перед собой двумя руками.
– Вот, – громко прочитала она, – Нашла! Программа прилета «Будущего». Встреча на посадочной полосе. Зонтов и шапок советуют не брать – унесет потоком гравитации из турбин. Потом сошествие по трапу.