– Подумаем, Капитолина Николаевна, – кивнул ей Чумак в ответ…
Калашников встретил Виктора, с порога рассмеявшись.
– Ну, как завтрак с купчихой Минаевой? Чай не закормила в усмерть?
– Не закормила, – так же усмехнувшись в ответ, сказал Виктор.
Он скинул шинель и присел напротив Калашникова.
В околотке скучал только дремавший в сенях городовой, а Калашников читал старую газету.
– Вот смотрите, господин полковник, – сунул газету Виктору Калашников, – специально сходил домой за этим обрывком. Благо сохранил. Статейка дюже интересная, понимаете ли. Тут какой-то Эйнштейн из Германии, пишет о свойствах атомов.
– Эйнштейн? – взял газету Виктор.
– Да не-то патентщик, не-то нотариус, я так и не понял кто он такой, – ответил Калашников, – но видно, что неглупый человек и в физике разбирается получше меня. Он упоминает об особенных свойствах низких температур и их влиянии на структуру атомов. Не мог ли наш инженер Полежаев, заниматься какими-то научными изысканиями в этой области и собрать такую вот машину, для воздействия на атомы?
Виктор пробежал газами статью.
– Жидкий азот это сверхнизкие температуры, – подумал он, – и пожалуй Вы правы, господин Калашников. Полежаеву нужна была температура воздуха, которая при определённых условиях преобразует частицы атома в кристаллы, позволяя, вроде как, «консервировать» и сохранять их. Только из записок Полежаева следует, что консервировать он пытался атомы хронополя.
– Атомы чего? – не понял Калашников.
– Консервировать хронополе, как он называл время, – ответил Виктор, – по версии Полежаева, время, это такое же явление как и огонь, например, – отложил Виктор газету, – его можно ускорить, замедлить, хронополем можно переместиться в другую эпоху и заморозить его, сохранить, будто напечатать фотографическую карточку. Для этого ему нужны были сверхнизкие температуры.
– Консервировать время? – усмехнулся пристав, – зачем это ему?
– Момент существенный и важный, – кивнул Виктор, – представьте такую ситуацию, что вроде как Вы переместились на сто лет назад и встретили там, в прошлом, своего молодого прадедушку.
– Ну, было бы интересно, – подумал Калашников.
– Вот, – продолжил Виктор, – на радостях вы оба напились и ненароком его убили.
– Ну… – подумал Калашников, – грешно даже думать о таком, но могу и такое представить.
– Что будет, – посмотрел на него Виктор, – если предположить, что Ваш прадед ещё даже не был знаком с Вашей прабабушкой, и соответственно, Ваш дед ещё не был рождён?
Калашников глянул на Виктора.
– Вы клоните к тому, что я тоже умру?
– И не просто умрёте, – ответил Виктор, – Вы исчезнете в тот же миг, исчезнет всё что было связано с Вами. И те события которые произошли благодаря Вашему непосредственному, или, хотя бы косвенному вмешательству, никогда не произойдут. И соответственно, не произойдут и те события, которые как-то были связаны с ними. Ваши дети никогда не родятся, а любая память о Вас исчезнет. Исчезнет память и о том всём, что с Вами хоть как-то было связано. Пропадёт целое звено истории.
– Я никогда не задумывался об этом, – кивнул в ответ Калашников, – а ведь и правда, убей в прошлом, эдак лет двести назад, какого-нибудь забулдыгу, кое-какие события можно изменить.
– Не просто события, – ответил Виктор, – историю можно изменить до неузнаваемости.
Он вздохнул.
– Инженер Полежаев изобрёл метод, с помощью которого всего этого можно избежать.
– То есть… – не понял Калашников.
– То есть, – ответил Виктор, – он без труда может проникнуть в прошлое, убить Вашего прадеда до рождения Вашего деда, без всяких последствий для истории. Вы, конечно, не родитесь, но вот цепочка истории которая не состоялась из-за смерти Вашего прадеда, будет сохранена, хотя бы на бумаге, или в фотокарточках.
– Каким образом? – не понял пристав.
– Ну это уж я не знаю, какие возможности у Полежаева, – ответил, подумав, Виктор, – нам-то с Вами достоверно известно, спасибо тому что Полежаев оставил нам гильзу, что гений прибыл к нам не из Харькова, и не из Петербурга, а из далёкого будущего.
– Хотите сказать, что он тут кого-то убил? – посмотрел Калашников на Виктора.
– Скорее нет, – кивнул в ответ Виктор, – он мог что-то изменить, что-то такое, что для нас и не важно, практически незаметно, но очень сильно повлияло на ход истории там, в его времени. А вот его внезапная пропажа говорит только о том, что он сам спасался от убийцы.
Калашников вздохнул, перекрестился и помотал головой закрыв глаза.
– Или убийц, – подумал он, – Пресвятая Богородица, в какую же пакость мы с Вами, господин полковник, вляпались-то?
– Трудно сказать, – ответил Виктор, – но судя по всему, ничего приятного ожидать не стоит.
Он подумал и протянул приставу скомканный обгоревший клочок бумаги.
– Вот, скорее всего он пытался что-то уничтожить перед своим уходом, – сказал Виктор, – но эта страничка блокнота не захотела сгорать.
– И что же он хотел от нас скрыть? – посмотрел пристав на обгоревший лист.
– Вряд ли это что-то нам скажет, – сказал Виктор, – такого ведомства как РСХА не существует. И это я знаю точно.
Пристав глянул на Виктора, потом снова перевёл взгляд на клочок бумаги. Это был бланк где текст почти не узнавался. В самом верху Калашников увидел германского орла.
– А что это за знак от сжимает в лапах? – спросил пристав глянув на Виктора.
– Это свастика, господин Калашников, – вздохнул Виктор в ответ…
Глава 9
ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ИЗЮМСКИЙ УЕЗД; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
– И далеко от Чугуева эта Купянка? – курил уже не первую папиросу Виктор, глядя на заснеженную дорогу бегущую навстречу.
Он сидел рядом с извозчиком, который, как казалось не чувствует ни времени, ни пути, ни холода.
– Вёрст двадцать ещё будет, барин, – равнодушно ответил извозчик не глядя на Виктора.
Виктор оглянулся назад, где развалившись на сене словно на диване, лихо сбив папаху набекрень, насвистывал какую-то весёлую песенку молодой штабс-капитан.
– Чего ты там свистишь? – кивнул ему Виктор.
– «Сказки венского леса», господин полковник, – не оборачиваясь ответил штабс-капитан.
Виктор перелез к нему и присел рядом на край телеги.
– Лихо Вы нас на телеге отправили, – рассмеялся штабс-капитан, – лучше не придумать. Глядите, чтобы этот Гречко не ополоумел, увидев нас на сене. Ждёт поди экипажа запряжённого тройкой борзых, а тут деревенская кобылка.
Штабс-капитан снова рассмеялся и продолжал смотреть на убегающую дорогу.
– Телега как телега, – ответил Виктор, – отойдёт Гречко, не ополоумеет.
Он посмотрел на задумавшегося штабс-капитана.
– Давно хотел спросить у Вас, Ваня, – тихо произнёс Виктор.
– Спрашивайте, господин полковник, – усмехнулся штабс-капитан, переведя взгляд на Виктора.
– Вы ведь Вайсберг? Вы – еврей? – кивнул Виктор прищурив глаз.
– Да ну что Вы, – усмехнулся Вайсберг, – я русский, – он снова посмотрел на дорогу о чём-то задумавшись.
– Русский с фамилией Вайсберг? – спросил Виктор.
– Вайсберг, – кивнул Ваня не глядя на Виктора, – батюшку моего покойного, на Чугуев ещё мальчонкой пригнали, в одном из последних конвоев. Я из кантонистов, – он посмотрел на Виктора грустно усмехнувшись, – его тогда крестили и стал он Дмитрием Яковлевичем. Правда, потом вернулся в веру отцов. А я…
Он снова глянул на дорогу, о чём-то подумал и снова перевёл взгляд на Виктора.
– А я крестился, чтобы приняли в наше юнкерское.
– С тех пор Иван Дмитриевич? – спросил Виктор.
– Иван Дмитриевич, – кивнул Вайсберг, – правда фамилию менять не стал, – хотели было меня Беловым записать, да я не дал. А брат записался.
– Вайсберг звучит благородней, – согласился Виктор.
– А то как же? – усмехнулся Вайсберг, – хочу детям потомственное дворянство выслужить. Батюшка мой наверное и не чаял, когда по морозу их гнали на Чугуев, что внуки уже дворянами будут!
Вайсберг снова усмехнулся и о чём-то задумался.
– И много тут таких? – спросил тихо Виктор, – из кантонистов?
– Офицеров много, улан ещё больше, а врачи почти все, – ответил Вайсберг, – а отчего Вы интересуетесь, господин полковник?
– Да я сам из Могилёва, – улыбнулся Виктор, – мою матушку, приёмную, Сарой Готт зовут. А мой младший брат раввин, правда живёт он далеко от России.
– О, так Вы из наших? – обрадовался Вайсберг, – значит мы с Вами можем поговорить на идиш?
– Можем, – усмехнулся Виктор, – ведь мы самые русские из них, Ваня…
Вайсберг подсел к Виктору и по дружески положил ему руку на плечо.
– Вы уж простите господин полковник, за такое панибратство, – рассмеялся он, говоря уже на идиш, – не признал сразу. Матушке Вашей от меня кланяйтесь, хотя и не знаю её. Но должно быть она настоящая мама, раз сына такого воспитала! И пожалуй Вы правы, мы тут самые русские. Даже наш раввин Шмуль Викнельсон!
– Полно Вам, штабс-капитан, – усмехнулся Виктор, – даже за океаном мы словно строим Россию вокруг себя. Как там у Рабби Нахмана?
– Да, – кивнул Вайсберг, – это он ответил на вопрос, нужно ли нам всем бросить всё и убраться в Палестину, – Вайсберг рассмеялся, – бросить всё! И могилы дедушек с собой забрать? Их не заберёшь! Как там ответили скифы Дарию? «Могилы предков! Попробуй, возьми их!» Я понимаю так, что это самое святое из всех мест человеческих. Ведь правда, господин полковник?
– Самое святое из мест человеческих это память, Ваня, – ответил, подумав Виктор, – хотя, пожалуй Вы правы. Что выше может быть в памяти, чем память о своих родителях? Даже если нет могилы, и даже если она там, куда нет никому хода.
– А ведь есть такие места, – согласился Вайсберг.
Он подумал, посмотрел куда-то в сторону и снова обернулся к Виктору.
– Порой и не знаешь где уснёшь навеки и найдёшь свой последний приют. Вот отец мой покойный сказывал, что под Плевной много наших полегло. Кое-кого и по частям собирали. Руки отдельно, ноги в стороне, голова вроде и цела, а возьмёшься – и та разбита. И кто знает чьи руки и ноги в могилу к кому положили.
Он снова подумал.
– А многих вообще не нашли. У нас на Думской старая мадам живёт. У неё три сына пошли на Болгарию в той войне. И ни один не вернулся. А нашли на поле боя только одного.
– Ужели пропали? – удивился Виктор.
– Пропали, – махнул рукой Вайсберг, – как сгинули.
Он посмотрел на Виктора.
– Старики сказывают, что их вроде ангелы забирают на небо, – сказал он тихо, – только я-то знаю, что ангелы эти шрапнелями да снарядами зовутся. Один в тебя попадёт – разорвёт так, что и воронью клевать будет нечего, не то что хоронить.
Он подумал.
– Вот Гречко, к которому мы едем, ту войну от начала до конца прошёл. Он больше расскажет.
– А кем он там был? – спросил Виктор.
– Военфельдшером, – ответил Вайсберг, – отец сказывал, что на Шипке ему руку в двух частях пробило. Его в родной госпиталь забрали, а он истерику закатил как кисейная барышня.
– Зачем истерику? – не понял Виктор.
Вайсберг усмехнулся.
– На передовую обратно просился, – ответил он, – а начальник его не пускал. Так говорят, Гречко самому Скобелеву пожаловался.
– А что Скобелев? – спросил Виктор.
– А что Скобелев? – словно равнодушно ответил Вайсберг, – начальнику ничего, Гречко к Георгию, но на передовую не пустил.
– Значит Гречко ещё тот вояка? – усмехнулся Виктор.
– Да, из старых, про которых говорят «Были люди в наше время!», – посмотрел Вайсберг на Виктора покачав головой, – да сами увидите, господин полковник, – улыбнулся Вайсберг.
Кузьма Демьянович Гречко, седой, но моложавый человек с быстрыми глазами и большим орлиным носом, скорее здоровый телом, чем грузный, пребывал в чине подполковника. Сказать, что он был молчалив – нельзя. Скорее задумчив. И сказать что он был улыбчив, тоже было нельзя. Скорее он старался показать, что он дружелюбен. Хотя, его таковым не считали.
Гречко был немногословен и постоянно соглашался со всем что ему говорили собеседники. Но всегда делал так как считал нужным.
Когда к порогу его имения подъехали сани, в которых он увидел Виктора и Вайсберга, двух офицеров, Гречко в начале немного опешил, но потом взял себя в руки чтобы не показать своего удивления.
– Ожидай нас, милейший, – махнул Виктор извозчику и направился к Кузьме Демьяновичу. Вайсберг последовал за Виктором в двух шагах позади.
– Кузьма Демьянович, – Виктор кивнул Гречко и приложив руку к козырьку фуражки, подал руку, – наслышан про Вас, господин подполковник.
– Да уж, здравия желаю, – пожал ему руку Гречко, – полковой врач 10-го гусарского Ингерманландского полка, – подполковник Гречко.
– Полковник Виктор фон Готт, – представился Виктор, – военная разведка Морского генерального штаба. И мой сопровождающий, – кивнул он на Вайсберга, – штабс-капитан Иван Дмитриевич Вайсберг, полковая разведка 10-го гусарского Ингерманландского полка.
Вайсберг, просто, по военному отдал честь.
– Знакомы, господин подполковник, – сказал он.
– Отобедаете, господа офицеры? – улыбнулся Гречко.
– Отчего же не отобедать? – сказал в ответ Виктор.
– Тогда пожалуйте в дом? – уступил Гречко дорогу Виктору, – живём не богато, но такие гости у нас частые. Прошу…
За обедом разговоры шли ни о чём. Жена и дочка Кузьмы Демьяновича были полными противоположностями своего мужа и отца. Их интересовало всё. И что нового в Харькове, и что нового в Чугуеве, и особенно, что нового было в Петербурге.
– Ждём Императора ближе к лету, – окончил свой рассказ Виктор, предварительно поведав все светские новости Харькова, – а вот Чугуев… – он помолчал, – Чугуев, он как всегда.
– Часто у нас бываете? – вежливо улыбнулась ему супруга Кузьмы Демьяновича.
– Часто, – спокойно ответил Виктор, – последние пару лет, я практически через каждые полгода живу в Харькове и в Чугуев заезжаю по мере необходимости. Знаете, мне тут даже больше нравится. У вас и воздух иной, – посмотрел он на супругу Кузьмы Демьяновича.
– Воздух тут действительно превосходный, – сказала она, – Купянка не хуже Чугуева, даже во многом лучше. И жизнь здесь пошла совершенно по иному когда построили станцию. Кстати, отчего вы не прибыли паровозом?
Виктор улыбнулся.
– Ну разве мы могли потерять чудесные мгновения пейзажей русской зимы?
– Недаром у нас родились художники Рашевский, Чаплыгин и его воспитанник Репин, – ответила жена Кузьмы Демьяновича, – я даже не хочу возвращаться в Чугуев. Репин ведь тоже не хочет? Не правда ли, Виктор Иосифович?
– Да, – кивнул Виктор, – но у него на это совершенно иные причины. Я имею честь быть знакомым с Ильёй Ефимовичем. Когда я первый раз в своей жизни прибыл в Петербург, то первым делом направился к нему в Финляндию. Благо не далеко. Просто, чтобы познакомиться с ним. С той поры мы дружны. Хотя, как я наслышан, он скоро должен прибыть в гости к своей родне.
– А правда, что они простые крестьяне? – послышался голос дочери Кузьмы Демьяновича.
– Гррр… – посмотрел на неё Гречко.
Девушка виновато опустила глаза.
– Ну почему же простые крестьяне, Феодосья Кузьминишна? – подумал Виктор ответив ей, – Репины состоятельные люди. Матушка его из духовного сословия, а братья подались в купцы. Илья Ефимович владеет огромным имением в Финляндии. Недавно к нему приезжали из Харькова его друзья и привезли весточку о том, что он собирается открыть в Чугуеве собственную школу искусств.
– В Чугуеве? Школа искусств? – чуть не рассмеялся Гречко, – в нашем Чугуеве опасно открывать даже конюшню, – он быстро изменился в лице, – не то что конюшню! Стойло для лошадей! – посмотрел Гречко на Виктора, – разворуют – это одно. Но вот образ мышления наших чугуевских людей – это совершенно другое.
– А что чугуевские люди? – спросил Вайсберг, – люди как люди. Тоже стремятся к прекрасному, хотят улучшить свой быт и жить не хуже чем в Париже.
– Ой, как Вы молоды, мой мальчик! – рассмеялся Гречко, – я прожил в Чугуеве всю свою жизнь и скажу честно, что за прекрасными декорациями зелёных садочков и беленьких домиков, прячется ужасный, страшный монстр. От него я сбежал в деревню. Где, поверьте, просто счастлив. И я меняюсь душой, едва мне опять приходится приближаться к тем садочкам и домикам.